Набережная Роттердама. Из трюмов большого парохода грузчики вытащили несколько тюков прессованных старых бумаг. Они валялись на мостовой, ветер трепал разноцветные лоскуты, пока один из тюков не лопнул, подобно винной бочке на пожаре. Докеры помахали лопатами, пытаясь собрать в кучу бумажную лавину, однако большая часть досталась еврейским мальчишкам, в очередной раз подбирающим гнилые плоды вечной портовой осени.
Там лежали великолепные гравюры Пирсона, разрезанные пополам по приказу таможни; зеленые и красные пачки акций и облигаций – сигнальные огни отшумевших банкротств; жалкие книги со страницами, плотно сжатыми, словно страдальческие губы… Моя трость блуждала в этом ворохе таблиц, отчетов, мыслей, лишенных отныне даже намека на симметрию, строгость и глубину.
Среди старых журналов, в основном английских и немецких, мне попалось и несколько французских: это были порыжелые от огня номера «Художественного альманаха».
Я некоторое время проглядывал очаровательные иллюстрации и наивные рассказы, как вдруг из толстого тома выпали две тетради, исписанные от руки. Одна по–немецки, другая по–французски. Авторы, вероятно, не были знакомы друг с другом, хотя французский текст, безусловно, освещал ядовитую атмосферу ужаса, исходившую от немецкой тетради. На обложке французской было написано: Альфонс Архипетр, затем словоLehrer
В день своего пятидесятилетия Дэвид Глесс отдался воспоминаниям о людях и событиях, так сказать, возвратился в прошлое.
Это нельзя было назвать праздником в прямом смысле: никто ему не подарил ни цветка, ни торта, ни комплимента, да и сам он не позволил себе даже лишнего глотка пива. Недолгие воспоминания резюмировались одной фразой: «Какое все–таки свинство – жизнь!»
Тут в лавку влетела мисс Троссет и напустилась на мистера Глесса: зачем он ей продал красную фасоль, которая никак не желает поджариваться?
Обычно Дэвид Глесс не имел ничего против мисс Троссет – покупательницы скаредной и вечно недовольной, но в этот день, да, как раз в этот среди стольких других, она ему не понравилась. Между тем, вздорная злобная трещотка и не собиралась останавливаться.
– Мне надо купить полфунта риса, но ведь ясно, что он будет весь заплесневелый и в мышином помете! А уж как вы меня обжулите на унции перца!
Бакалейная лавка Дэвида Глесса располагалась между Лавендер Хилл и Клапхэм Коммон на углу кривой улочки, уходящей в мрачный захламленный пустырь. По необъяснимой причине «смог» – этот тяжелый, черный туман Лондона – оседал именно в здешних краях.
Обреченные редко заботятся о красоте слога: подводя итог своей жизни, они силятся говорить сжато и точно.
Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна «Норд–Капер» из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно–красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда–нибудь раскрывали серию «Патерностер Роу», вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Карильон примешивал бронзовую свою капель к шуму западного ливня, который с утра безжалостно хлестал город и окрестности.
Теодюль Нотт следил, как, постепенно удлиняя вечернюю улицу, рождалась звезда за звездой – невидимый фонарщик явно не торопился, да и к чему? Теодюль раскрутил зубчатое двойное колесико лампы Карселя, что стояла в углу конторки, заваленной рулонами плотной тусклой материи и блеклых ситцев.
Пухлый огненный бутон осветил пыльную лавку с коричневыми, изъеденными древоточцем полками.
Для галантерейщика вечернее зажигание огней означало традиционную остановку времени.
Он мягко открыл дверь, дабы не дать особенно резвиться колокольчику, и, поместившись на пороге, с удовольствием вдохнул влажный уличный запах.
Вывеска, намалеванная на огромной бобине листового железа, предохраняла его от водяной струи, бьющей из пробитого водостока.
А - тьма, Е - белизна, И - пурпур, У - зелёный
О - синий. Тайное рожденье каждой гласной:
А - черный бархат мух - божественно прекрасно
Они над падалью гудят неутолённо.
Зловещая вода безвыходной лагуны.
Ибо Рене Генон говорит с позиций чёткого позитива – первичной Традиции. Однако этот автор далеко не бесспорен – если частные интерпретации и трактовки метафизических истин и символов интересны и глубоки, общая историческая или, вернее, внеисторическая перспектива представляется одновременно категорической и утопической. Трудно вообразить сверх-отдалённые эпохи цивилизаций, сугубо традиционных, трудно вообразить стиль, условия, быт тогдашней жизни. Побуждает ли Рене Генон к платоновскому анамнезису? Нет, поскольку «пещера» Платона иллюстрирует вечную дилемму человеческого существования. Можно ли думать о «царстве Традиции» как о Золотом Веке? Сомнительно и всё же ближе к истине, ибо Генон вполне сочувствует теории циклов.
Любопытна рецепция данного автора в буржуазном мире. Если признательность, уважение, восхищение Рене Геноном понятны в сравнительно узкой среде любителей, эрудитов, парагонов Традиции, то его популярность сию следует объяснить всё возрастающим мазохизмом евро-американского коллектива, белых людей вообще. Нам, особям читающе-образованным, коим опостылел материально-прагматический драйв, хочется энергической духовности и нам нравится просвещённое высокомерие Рене Генона по отношению к великим европейским авторитетам. Импонирует также пристрастие французского традиционалиста к восточной мудрости. Рене Генон это безграничные горизонты, сеньоральная решительность стиля, удар львиной лапы.
режде чем поразмыслить на тему сборника, необходимо выяснить, кто борется и с кем. Вопрос далеко не праздный. Трудно сказать что-либо определённое о человеке и ещё трудней - о Боге. Мы явились в мир сей, не зная о Боге, и можем умереть в такой ситуации, что нам будет не до него. Богоборчество в современном смысле - проблема относительно недавняя: речь идёт о противостоянии абсолютного "я" субъекта, индивидуума и всемогущего противника, Творца; ибо нелогично считать ересиархов "врагами" теофании в принципе. Равным образом, нельзя так называть атеистов, кои являются продолжателями деистов: если последние думали, что Бог после акта Творения перестал заниматься сотворённым, то атеисты просто исключают первопричину.
Мы говорим: Бог, Творец. Значит ли это, что богоборчество имеет место лишь в монотеистическом креационизме? Безусловно. Ведь язычник может сражаться только на стороне одного Бога против другого, принимать участие в распре Богов. В силу прирождённого нехристианства его нельзя считать "врагом". Сомнителен и мусульманин-богоборец, так как ему, кроме Имени, ничего о своём Боге неизвестно.
Он был фанатиком астрономии и, как считает критика, одним из немногих, сердцем чувствующих космоцентризм. Он находил новые аргументы, в чем угодно искал подтверждений современной астрономической гипотезы и, казалось, ему доставляло странное наслаждение беспрерывно говорить и писать об этом: “Я индифферентист. Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям креатур органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики.” И далее: “Все мои рассказы основаны на единой фундаментальной предпосылке: человеческие законы, интересы и эмоции не имеют ни малейшей ценности в космическом континууме. В ситуации безграничного пространства и времени необходимо забыть, что такие вещи как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть и разного рода локальные атрибуты жалкой формации, именуемой человечеством, вообще имеют место.” Подобные фразы, если игнорировать романтический пафос, от которого “механический материалист” Лавкрафт так и не смог избавиться, позволяют проследить миросозерцание весьма уникальное. Лавкрафт беспредельно расширил постулат Уильяма Джеймса: “Действительность есть питательная атмосфера действия.” Но Джеймс ограничил такую атмосферу конкретностью визуально-манифестированного мира, что принципиально ограничивает сферу действия. Если понимать действие и его сферу как “мобильное в мобильном”, значит никакой статики не существует, равно как не существует законов, констант, границ, словом, всего, что дает уверенность в чем-то стабильном и неподвижном. Это разом уничтожает проблему альтернатив и оппозиций: действие по сути своей (ибо к действию не относится предварительное размышление о нем) спонтанно и неопределимо: жизнь и смерть, сон и явь , реальное и фантастическое, понятые в мобилизации и пронизанные действием, теряют формализации и различия. Лавкрафт не устает доказывать, что любое фиксированное понятие — чистая условность, защитная реакция человеческого мозга.
Почему я выбрал тему Лилит. Именно потому, что это одна из наиболее малопонятных тем. Меня заинтересовала в своё время, когда я пытался читать Библию, одна странная фраза. (Все мы более или менее читали Библию – одни хорошо, другие плохо, так что дело не в этом). А фраза была такая (из Екклезиаста): «Я смотрю на мир глазами своей души и нахожу женщину горше смерти». Меня эта фраза очень удивила, причём именно потому, что это сказано именно в Библии, а не где-нибудь. Всякий может пожаловаться на дурной характер своей возлюбленной или жены, но всё это не говорит о необычайном акценте этой фразы: «Я смотрю на женщину глазами своей души и нахожу её горше смерти… Её сердце – клетка, её руки – цепи»… Почему так. Почему так. Ведь можно сказать совсем другое дело, можно сказать, что женщина есть источник жизни, женщина воспитывает нас, кормит, поит и так далее, и так далее. К тому же сказаны в Библии и следующие слова: «Нехорошо мужчине быть одному. И Господь создал Еву».
Я спускался легко по речному потоку
Наспех брошенный теми, кто шел бичевой.
К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко,
Краснокожие тешились целью живой.
И теперь я свободен от всех экипажей
В трюме только зерно или хлопка тюки…
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки.
Вышла новая книга воспоминаний о Евгении Головине. "Где нет параллелей и нет полюсов". Книгу можно приобрести в магазине "Фаланстер".
Вышла новая книга Евгения Головина "Там где сталкиваются миражи". Книгу можно приобрести в магазине "Фаланстер".
2 декабря 2012 года в 14.00 на Волковском кладбищесостоялось открытие Памятника-Менгира на могиле Евгения Всеволодовича Головина. Все, кто хотят посетить могилу Мэтра, погут доехать до Волоковского кладбища. Проезд МКАД внешняя сторона, Осташковское шоссе, далее Волковское шоссе. На городском транспорте от метро Медведково автобус № 823, маршрутки №№ 177, 197, остановка "Волковское кладбище".
1 декабря 2012 года в помещении Артплея в 18.00 по адресу ул. Нижняя Сыромятническая, д. 10, стр. 10 состоялась лекция Нового Университета "Дионис-3" и презентация новой книги А.Дугина "В поисках темного Логоса", где одна из глав посвящена философским аспектам творчества Евгения Головина. В рамках мероприятия была представлена новая книга Евгения Головина "Парагон", содержающая наиболее полное на сегодняшний день собрание его стихов и песен.
Справки по тел. +7(985)1320963
Вышла новая книга стихов и песен Евгения Головина. Самое полное на сегодняшний день издание его поэтических произведений. Приобрести можно на сайте evrazia-books.ru