Стефан Грабинский и мировоззрение мага

 Мы упоминали, что культ дьявола – тенденция религиозная, а не магическая. В «Саламандре», выдержанной в канонах вполне классических, представлена диффузия этих тенденций. В описании шабаша, очень красивом и пышном, в духе барок-ко, чувствуется безусловное католическое влияние. Великолепный и трагичный дьявол, конечно, мэтр этого мира, но печать отверженности не стирается с чела его. В пространстве романа идет беспощадная борьба огня инфернального и огня небесного, воплощенных в саламандре Каме и «белом маге» Анджее Вируше. В эту борьбу вовлечены «простые люди» – Ежи и его невеста Хелена. Последняя, правда, не так уж проста, в отличие от Камы она являет образ чистой и светлой женственности. Обычная ситуация, шестой аркан таро, молодой человек меж двух женщин: одна – зловещая обольстительница, другая – холодная гордая дева, одна покоряет, другую надо покорить. «Саламандра» повторяет в известном смысле схему «Золотого горшка» Гофмана, только Анджей Вируш значительно уступает архивариусу Линдхорсту, а Ежи – студенту Ансельму. Ежи – тип вполне современный – не может сопротивляться эротической аттракции Камы и безвольно плывет в чувственный парадиз, теряя в результате невесту и способствуя гибели своего «магического помощника». Это недурная иллюстрация нынешнего положения дел: мужчина утратил магическую силу, т. е. натуральную, независимую активность своего бытия. Мужское желание должно создавать свой объект, а не отдаваться приманкам, сколь бы привлекательны они ни были. Никакая эрудиция, никакое «тайное знание» не заменит утраченной силы, делающей мужчину мужчиной, а неофита магом. Лучшее подтверждение сему – инволюция образа Фауста, от великого героя легенд XV века до... Адриана Леверкюна.

Менгир для Адмирала (открытие памятника)

Парагон. Оглавление.

Книга «Парагон» — самое полное на сегодняшний день собрание стихотворений и песен Евгения Головина. На сегодняшний день — потому, что его произведения рассеяны, быть может, еще многое хранится у его друзей и знакомых и когда-нибудь будет собрано все, что он создал. Добрую половину произведений из раздела «Стихотворения» лишь чудом удалось спасти, и поэтому ныне мы имеем не только поэзию 1960-х — 1970-х годов, опубликованную в томике «Туманы черных лилий», но и произведения, вероятно, конца 1980-х — начала 2000-х годов.

Трудно переоценить эти блистательные, изящные, виртуозно-ироничные стихотворения. Раздел «Песни» тоже основательно пополнен (собрано до тридцати не печатавшихся песен). Причем из юношеских включены лишь несколько, в которых уже намечены основные темы и метафорика «личного мифа». В третьем разделе использованы тоже не печатавшиеся небольшие прозаические произведения и интересные фрагменты. В книгу органично вошли оригинальные акварели Е. Головина, своеобразно иллюстрирующие некоторые его философские и гротескные тексты, а также несколько фотографий.

География магического мира

Г. Б.: Да. И к тому же разъясните, пожалуйста: магическая география и «география магического мира» (заглавие вашей книги) — это одно и то же или это разные вещи?

Е. Г.: Это одно и то же, и я попытаюсь чуть позже объяснить, почему это одно и то же. Моя книга (я надеюсь, что она выйдет), которая называется «География магического мира» — это уравнение минимум с двумя неизвестными, а то и со всеми тремя, потому что мы не знаем, что такое география простая, мы не знаем, что такое магия, и мы не знаем, что такое мир. Именно это делает название моей книги весьма загадочным, и прежде чем рассказывать о ее содержании, я попытаюсь это название объяснить. Как мы можем перевести термин «география»? Это, безусловно, идет от греческой Геи, то есть Матери-Земли. Что значит «география», если мы чуть-чуть подумаем о греческом языке? Это значит, что если мы найдем рисовальщика, художника, который нам нарисует Великую Мать Гею, он будет «географ», потому что «grapho» означает «рисовать, чертить». Очень хорошо. Но мы все с вами прекрасно знаем, что слово «география» сейчас, с течением веков, переводят совершенно по-другому. Тогда можно спросить, является ли география одной и той же дисциплиной, что и землемерие? То есть можно сказать, что география — это в известном смысле землемерная наука. И, собственно, так оно и было, потому что для того, чтобы ориентироваться в Матери-Земле Гее, необходимо обозначить определенные участки, то есть то, что является землей и то, что таковой не является, допустим, море. Так постепенно обрисовались очертания поместья вокруг дома, очертания какой-то страны, где живут определенные люди. И дальше все это организовалось в ту самую «географию», с которой мы хорошо знакомы по совершенно невероятному ее инструменту под названием «глобус», который основателям географии — я имею в виду Геродота или Страбона — даже и не снился. Поэтому сначала мы возьмемся за вопрос, имеет ли география отношение к глобусу, и каким образом, если Земля называется «планета» (в переводе означает «плоская»), она у нас получилась круглой?

Футбол. Метафизика языческих игр

Выдвинем весьма смелый тезис: футбол, наряду с корридой – реликты языческой культуры. Язычество характеризуется масштабностью, эмоциональным «беспределом», расточительством, опасной и рискованной жизнью, пониманием времени как настоящего момента при безусловном отрицании прошлого и будущего, словом, полной бессмыслицей в аспекте прагматической эпохи. Всё это так или иначе присуще футболу. Отсюда расхожие выражения: использовать момент, упустить момент. Это не значит: после нас хоть потоп – данное высказывание хронологично, ибо содержит прошлое и будущее. Момент – взрыв в хаосе безвременья, момент рождается огненной структурой мужского бытия. Буржуазная эпоха терпит футбол по двум причинам: во-первых он даёт выход мужской агрессии, а затем, и это главное, он финансово очень выгоден.

Но устраним внефутбольные перипетии: тренировки, клубные интриги, договорённости о счёте и прочее. Остаётся полтора часа напряжённости в замкнутом пространстве амфитеатра-стадиона. Культ, религия, мистерия, где чётко проявляется различие между «профессионалами» и «посвящёнными в игру». С первыми всё более или менее понятно – они вырабатывают и отрабатывают относительное мастерство тренировками и репетициями. При этом упускается главное: игра и тренировка суть качественно разные состояния бытия. Если профессиональный футболист просто предполагает, что на поле всякое может случиться, то «посвящённый в игру» знает: при выходе на поле он оставляет «прошлую жизнь» ради мистерии первобытного хаоса. Отныне он вброшен в мир манифестаций, а не в событие в очерёдности других событий. Опасно ли это, грозит ли это гибелью – данные вопросы исчезают: в языческом мировоззрении нет понятия смерти, а потом голова нужна не для мыслей, а для игры. Думает, соображает, ориентируется кожа всей поверхности тела, ибо это главный орган восприятия пространства, по сравнению с которым глаза и уши вторичны и третичны.

Дионис (предисловие к В. Отто)

Драма и мистерия Диониса активизируются в напряженности эротического пространства. Что это? Какой смутной интуицией прикоснуться к трепету его пространства нам, для которых все на свете, включая и собственную персону, разъято на множество фрагментов, частей, частиц, дисциплин, деталей. Если мы расплывемся в прельстительном сне, или мечтательной сенсорностью почувствуем глубокую синеву неба Эллады, или шелест морской воды на статуарной резьбе триремы, – будильник, острие заботы, вернет нас на землю, вернее, под власть этого космического элемента. Фатум двоичной системы: работа‑отдых, добро‑зло, мечта‑реальность. Убожество современной эротики: самоотверженная любовь – хорошо, содомия – плохо, ласково‑энергичный массаж – хорошо, кровавый удар – плохо. Регуляция, пограничные полосы, межевые столбы: этот свет – тот свет; жизнь – смерть; сон – реальность. Стабильность, безопасность – желанная цель. Случайная проявленность из небытия, терпеливое продвижение по тернистому пути работы‑долга‑ответственности, дежурная гибель в пропасти небытия – финита…

Доминация земли предполагает истолкование времени в духе темпоральной последовательности «прошлое‑настоящее‑будущее» при неуловимом настоящем. Этимологически неверная трактовка Кронос‑хронос обусловила странную интерпретацию мифа: если Кронос – всепожирающее время, каким это образом он – царь золотого века? Одно из недоумений, коих предостаточно. Вера в хронологическую последовательность рождает другие нелепости, к примеру: причинно‑следственную связь, «объяснение» исторических событий, жизненный опыт и т. д.

Жан Рэй Великий Ноктюрн

Он долго вслушивался в отдаленный уличный шум.

– Теодюль, как ты знаешь, Бог создал человека, Бог – его искупитель и спаситель. И однажды дух ночи, подобно обезьяне, в глумлении своем повторил ритуал любви и света. И родился…

Здесь он посмотрел на Теодюля с презрительным сочувствием, –… самый несчастный из людей, самый достойный… жалости.

– Ты прав, Ипполит. Я самый несчастный, самый ничтожный. О да!

Теодюль оглядел знакомый интерьер таверны и тяжко вздохнул.

– Каждый меня предал и ни один меня не любил.

– Да…а, – раскатился долгий и злобный крик.

Глаза Теодюля вспыхнули.

– Ромеона… мадмуазель Мари! Но Ипполит Баес покачал головой.

– Некто преисполнился сострадания к тебе, мой бедный друг. Увы, он не мог изменить твоей судьбы. Он шел рядом с тобой, защищал тебя от порождений кошмара. Он пытался остановить время, изолировать тебя в твоем прошлом, поскольку будущее сулило только цепь непрерывных ужасов.

– Ипполит! В тот день, когда случилась болезнь, я так ничего и не понял…

Баес повернулся к двери.

– Люди ходят по улице, – прошептал он. И затем продолжил:

– Он последует за тобой и дальше, хотя, возможно, это измена…

Теодюль почувствовал, что его друг говорит для себя самого, не адресуясь к нему. И тут его озарило.

– Великий Ноктюрн!

Поэтическая Вселенная Евгения Головина (творческий вечер)

Александр Ф. Скляр о Е. Головине (лекция)

Поэзия. Безнадежный поиск.

Предисловие к книге стихотворений «Туманы черных лилий»
Мы рождаемся одинокими и умираем одинокими, у нас нет оснований некритически усваивать мировоззрение окружающего коллектива, жить заимствованной жизнью, растворяться в кислотной среде какого-либо авторитета, принимать предложенные максимы, пусть даже предлагателя зовут Платоном или Ницше. Но некоторые фрагменты, даже фразы возбуждают внимание, волнение, действуют особенно повелительно. Когда мы читаем у Ортеги-и-Гассета: «Жизнь даже самого близкого человека для нас — не более чем мимолетное облачко», — нас удивляет подобное выражение и вызывает молчаливые комментарии, рожденные воспоминаниями и ассоциациями радикального одиночества. Мы слышим и чувствуем интуиции нашей души. Это необходимо для воспитания и сохранения от пагубного влияния чужих мнений — личных или групповых, чужих идеологий, чужих занятий. Нельзя смешиваться с внешним миром. Между ним и нами, как между ним и хаосом, должна пролегать полоса ничто, дистанция, нейтральная зона.

Страницы