Енё Рейто. Золотой автомобиль (перев. Е.Головина)

Енё Рейто

Золотой автомобиль

(переложение на русский язык Е.Головина)

Глава первая

Иван Горчев — матрос фрахтера «Рангун» — получил Нобелевскую премию по физике, когда ему не было и двадцати одного года. Столь беспримерное научное достижение в таком нежном и поэтическом возрасте факт сам по себе замечательный, хотя некоторые могут усмотреть определенное отсутствие бонтона вот в чем:

Иван Горчев, собственно говоря, выиграл премию у нобелевского лауреата — профессора Ноа Бертинуса, которому несколько дней тому шведский король вручил высокую награду, — выиграл в карточную игру, называемую «макао». Конечно, всегда и везде найдутся любители выискивать пятна на солнце, но факт налицо: двадцатилетний Иван Горчев вошел в число мировых знаменитостей.

Профессор Бертинус поднялся на пароход в Г„теборге с премией в кармане. Перед отплытием представители шведского общества Франклина почтили заслуженного исследователя в области атомной физики большой золотой медалью. После отплытия выдающийся ученый считал дни и часы до прибытия в Бордо, где его ждал виноградник в несколько соток; таковой недвижимостью, впрочем, владеют почти все французские государственные служащие от помощника палача до директора музея.

В Саутхемптоне на борт поднялся Иван Горчев — он надумал по какойто ему самому неведомой причине пересечь ЛаМанш. Установлено, что с фрахтера его списали, поскольку он огрел штурмана четырехзубчатым лодочным крюком: но почему субъекту, который ударил штурмана и был освобожден от занимаемой должности, понадобилось пересечь ЛаМанш — столь же неясно, как и многие другие замыслы его и поступки.

Неясно, к примеру, как вообще состоялось знакомство легкомысленного юнца с научным светилом и как объяснить готовность пожилого, замкнутого профессора сыграть, хоть и по маленькой, в запрещенную игру макао. Вероятно, мы никогда не узнаем подробностей. Якобы Горчев предложил профессору, страдающему от морской болезни, коктейль собственного изобретения — смесь коньяка, лимонного сока и содовой. Профессор несколько взбодрился и спросил молодого человека, кто он и откуда.

— Меня зовут Иван Горчев, род занятий — двадцать один год. Сын младшего брата барона Горчева из Нашего Городина, царского камергера. Отец — капитан гвардии, дядя — Юствестий Верстков, командующий губернским гарнизоном, защищал Одессу от мятежного флота. Ни единого слова правды. Но удивительное дело: доверчивость молоденьких девиц и пожилых ученых поистине безгранична. Профессор надел пенсне:

— Вы, следовательно, эмигрант?

— Так точно, батюшка Профессорович, — вздохнул наш герой. — Мой отец под хорошую руку даривал десятки тысяч рублей на императорский балет. Эх, как летел он, бывало, на тройке с позолоченным гербом через Царское Село… Гей, наливочка!

Гей, Волга, еще бы разок тебя увидеть!

— Но вы вряд ли можете помнить Россию, если вам двадцать один год.

— Тото и оно, батюшка Профессовский. Никогда я не видел этих удивительных снежных полей, которые так врезались в память…

— И что вы делаете здесь, господин Горчев?

— Тише! Я переодет матросом из политических соображений.

Как вы успели, вероятно, заметить, наш герой отличался замечательным качеством: он не говорил правды и не лгал, а просто и порывисто излагал все, что приходило в голову. Такое свойство уже не раз вовлекало его в невообразимые истории, поскольку довольно редко наблюдалась логическая связь между его словами или поступками.

— К сожалению, с деньгами у меня туговато, один негодяй меня, в сущности, ограбил.

— Каким образом?

— Я был глуп и любопытен. Знакомишься, знаете ли, с подозрительными типами, не думая о последствиях. Однажды в Лондоне какойто подлец завлек меня играть в макао и все денежки… фьють…

— Вы, видимо, приличный юноша, но такой поступок неразумен. А что это за игра — «макао»?

Горчев вздохнул и вытащил из кармана колоду карт:

— Пожалуйста, как вам сказать… надо набрать максимум девять очков. Кто переберет — проигрывает.

Профессор рискнул пятью сантимами и взял пять франков. Проиграв две тысячи, он повысил ставку. Затем ставки повышались еще несколько раз и вблизи Бордо Горчев получил всю Нобелевскую премию до последнего сантима. Вполне возможно, что напористый эмигрант, в случае если бы профессор остался на борту до Ниццы, добился бы и золотой медали общества Франклина, которой, как известно, награждают только за исключительные успехи в исследованиях по атомной физике.

Великолепный подвиг в двадцать один год! Однако профессор сошел на берег в Бордо с большой золотой медалью и грустными размышлениями о сомнительном уровне французских университетов, учебный план которых не содержит никаких инструкций касательно запрещенной карточной игры макао. Горчев стоял у релинга и, глубоко тронутый, долго махал платком на прощанье.

Что делать молодому человеку, если в глубину души еще не брошен якорь бытовой серьезности, а в кармане вдруг завелась очень и очень круглая сумма? Так вопрошал себя Горчев и мгновенно решил: сойду с парохода в Ницце, пошляюсь по гавани, поищу компаньона — на кой черт деньги, если их не с кем растранжирить!

На ком остановить выбор? Наш герой огляделся. На молу торчал субъект, напоминающий грузчика. В своем широком коричневом пиджаке и черных купальных трусах, он стоял одинокий и заброшенный на сборном месте портовых рабочих — все пошли на разгрузку, а в его услугах никто, видимо, не нуждался. Пенсне, желтое махровое полотенце вместо рубашки, заправленное бахромой в купальные трусы, — все это придавало ему довольно необычный вид. Дабы уравновесить впечатление от купальных трусов, его макушку венчала вполне элегантная соломенная шляпа, на полномера, правда, меньше, зато с наполовину целыми полями. Морщины близ густых черных жестких усов стянулись в печальную гримасу. Сей одинокий труженик пребывал в откровенно плохом настроении и ковырял во рту зубочисткой, верно, для того, чтобы его принимали за пообедавшего человека. Было, впрочем, совершенно ясно, что здесь и сегодня сады расцветают не для него. И вдруг смотровой крикнул:

— Эй, идите, надо выгрузить ящики на пирс номер пять!

— Ящики тяжелые?

Смотровой растерялся: такого вопроса он еще не слышал от портового грузчика.

— Прошу прощения, — произнес нервно и отрывисто господин в коричневом пиджаке, — мне нужно точно знать, у меня грыжа вот уж пять лет.

Смотровой плюнул и ушел. Горчев — свидетель сцены — пробормотал: "Какой человек!

Вот кто мне нужен" — и обратился к незнакомцу:

— Скажите, вы хотите работать?

— Повашему, я похож на бездельника, дармоеда?

— И какая работа вам до душе?

Незнакомец оценил свои тощие ноги, комические купальные трусы, обтрепанные закругленные полы коричневого пиджака и пожал плечами:

— Странный вопрос. Могу служить секретарем.

— Это я называю удачей! Принимаю предложение. Вы мой секретарь. Жалованье — две тысячи франков в месяц. Как вас зовут?

— Ванек.

— Прекрасная фамилия. Прошу, здесь месячное жалованье — три тысячи.

— Вы сказали, две.

— Решил прибавить, так как вы растете на глазах. Вот, получите…

— В первую очередь, я должен знать, — уточнил господин Ванек, нервозно запихивая деньги в кармашек для сигары, словно его расстроила глупость собеседника, — должен знать свои обязанности.

— Работа предстоит немалая. Толком не могу сказать. Не имеет значения. Не бойтесь, вы устроите свои делишки, старина.

— Позвольте, моя фамилия Ванек, — строго напомнил новый знакомый, отклоняя всякую фамильярность.

— Простите, господин Ванек, вы ценное приобретение. — Горчеву нравились люди, которые ради сиюминутной выгоды не забывали о собственном достоинстве.

— Если вам интересно, могу рассказать, как меня сюда занесло и…

— Меня это не интересует, но можете рассказать. Впрочем, если воздержитесь, премного меня обяжете.

— Как угодно. Я не навязчив. Что нужно сейчас делать?

— Сам не знаю. Поглядим. Для начала надо бы походить по Ницце… Если понадобитесь, дам вам знать, любезный друг.

— Моя фамилия Ванек.

— Простите, господин Ванек. Мне нравится ваша щепетильность. Вообщето я не слишком люблю так называемых нормальных людей. Ладно. Скоро увидимся. Мы с вами здесь и встретимся.

— Что же, мне так и стоять?

— Можете погулять, если хотите.

— Но как вы меня найдете?

— Не беспокойтесь. Будьте здоровы, — и Горчев весело зашагал в город.

Он ужасно обрадовался случаю оставить господину Ванеку столько денег, хотя не сомневался, что сей субъект моментально исчезнет с тремя тысячами франков, испугавшись, к примеру, что сейчас появятся санитары и потребуют вернуть безумцу негаданный подарок. Итак, Горчев дефилировал по великолепной набережной, именуемой в Ницце «пляжем», среди изысканных пальм и роскошных отелей Ривьеры, и наконец устроился в зале чрезвычайно элегантного ресторана «Средиземный».

Скучающая публика изумленно воззрилась на подозрительного молодого человека в полотняных, относительно белых штанах и синей матросской блузе, который из неизвестных соображений носил круглое кепи, характерное для представителя английских военноморских сил. Какаято девушка в красном платье не удержалась от улыбки, а наш молодой человек, также с улыбкой, приветственно поднял английское кепи, потом стукнул по столу:

— Гарсон! Пива!

Подошел очень бледный кельнер:

— Слушайте, вы! Здесь не матросская пивная!

— Да? Интересно… А я было решил, что здесь ресторан «У веселых кровопийц», где около пяти собирается лучшее общество к очередной поножовщине! Ладно. Принесите кружку пива.

— Бочковым пивом не обслуживаем.

— Тогда принесите фунт икры, бутылку шампанского и сотню роз «Ля Франс».

Тут кельнер допустил промах. Желая побудить Горчева поскорей покинуть зал, он потянул его за рукав. Очень и очень напрасно. Мгновенно померк белый свет в глазах кельнера и весьма надолго: вокруг него собрались, приподняли, терли щеки и лоб мокрым полотенцем, насилу, насилу привели в чувство. А он всегонавсего получил однуединственную затрещину. Меж тем незнакомец наконец решил обидеться: взмахнул своим военноморским кепи, достал черт знает откуда монокль с черным ободком, лихо вставил в глаз, что придало ему совершенно нелепый вид, и, пока персонал вытаскивал изпод стола кельнера, удалился. Дама в красном вновь засмеялась, и Горчев оглянулся: недурна, прямотаки красива.

Горчев прямиком двинулся в гавань с более чем смутной надеждой встретить господина Ванека. К его радостному удивлению, секретарь стоял на том же месте, в той же позе, в тех же купальных трусах — только зубочистка другая, вероятно, пятая за это время.

— Господин Ванек! Рад вас видеть. Ну, ваш час настал.

— Вы только послушайте, почему я так опустился, — без предисловия начал господин Ванек.

— Не сейчас. Случай безусловно интересен, и на досуге я вас охотно выслушаю.

— Месье! Я был корреспондентом первой…

— Это было ясно с самого начала. К делу! Вы должны пойти и принести пакет.

— Это недостойно секретаря.

— Знаете, Наполеон тоже начинал службу с низов.

— Наполеон у вас не служил. Впрочем, не суть важно, однако необходимо знать вес пакета. Я, кажется, упоминал, что с некоторых пор заполучил грыжу.

— Знаю. Пакет не тяжелый.

— Я плохо переношу солнце. У меня высокое давление.

— Можете оставить его при себе. Купите гденибудь зонт.

— Месье, три тысячи франков жалованья исключают покупку зонта.

— Я оплачу зонт. Кроме того, купите брюки. За мой счет. Ваши купальные трусы никак не соответствуют новой должности, даже несмотря на махровое полотенце и соломенную шляпу. Итак, вперед, дружище!

— Моя фамилия Ванек, разрешите напомнить.

— Виноват. В путь, господин Ванек!

Гости отеля «Средиземный» уже успели забыть о визите буйного матроса, когда в зале очутился индивид, похожий на посыльного: он красовался в новеньких, схваченных под коленями пуговичными застежками бриджах цвета знаменитого зеленого порошка от насекомых. Изобретатель этих помпезных штанов вряд ли мог вообразить лучшего манекенщика, нежели господин Ванек с его худыми, покрытыми эффектной растительностью ногами. Господин Ванек хмуро и таинственно приблизился к метрдотелю и, словно возвещая о внезапном несчастье, отчеканил:

— Меня послал его сиятельство князь Червонец…

— Слушаю.

— Имею поручение доставить продукты. Сейчас перечислю.

— Что желает его сиятельство?

— Холодный ленч. Раки, форель, паштет из трюфелей, жареную курицу, ананас, две бутылки шампанского.

— Будет исполнено!

— Поторопитесь!

Господин Ванек вышел с пакетом из отеля и остановился перед скамьей недалеко от террасы. Откуда ни возьмись появился Горчев.

— Спасибо, приятель.

— Моя фамилия Ванек.

— Благодарю, господин Ванек.

Горчев вынул соблазнительную пачку тысячных банкнот, передал Ванеку две купюры, отпустил с какимито поручениями и уселся на скамью точно напротив отеля.

Озабоченный господин Ванек исчез, а матрос разложил на скамье свой ленч — паштет, икру, курицу, шампанское и принялся за еду с недурным аппетитом. Отбил горлышко бутылки о край скамьи — снежнобелая пена вспыхнула фонтаном — и выпил залпом. Публика на террасе смеялась и кричала:

— На здоровье!

И девушка в красном платье смеялась. Горчев благодарно принял возгласы одобрения и задержал взгляд на красном платье: «Господи, она просто красавица!»

Появился господин Ванек и принес семьдесят роз «Ля Франс». К тому времени сотни любопытных собрались вокруг нобелевского лауреата.

— Больше не было, — сказал запыхавшийся господин Ванек, получил еще тысячу франков, добавил: — Оплата хорошая, но зато ведь и работать приходится, — и снова исчез.

Секретарь отеля трясся от возбуждения и шипел на пострадавшего кельнера, левый глаз коего почти закатился за фиолетовый наплыв.

— Идиот! Не может распознать туристаинкогнито! Кельнер прежде всего должен иметь глаз!

— Чтобы его чуть не выбили? — застонал получатель затрещины. — Откуда мне знать, что посетитель не в своем уме?

— Пора бы, наконец, понять, что всемирно известным курортам на здравомыслящих людях не продержаться!

А вот полицейский, судя по всему, знал эту истину, так как обратился к Горчеву весьма учтиво — Даже честь отдал.

— Добрый день, месье.

— Рад знакомству. Хотите курицу?

— Нет, нет…

— Фрукты? Коньяк?

— Нет, благодарю…

— Тогда возьмите хотя бы несколько роз.

— Вы очень любезны, но по уставу запрещается патрулировать с розой вместо резиновой дубинки.

— Тактак. Красного вина вы, конечно, тоже не пьете, хотя почемуто вышли вон оттуда, из бистро…

— Я тоже хотел бы узнать, почему вы решили из своего роскошного ленча устроить публичное представление?

Горчев посмотрел на него с некоторым сомнением:

— Скажите, этот город все еще принадлежит французской республике?

— Да.

— Тогда все в порядке, — констатировал матрос и надкусил курицу. — Помнится, я слышал, что здесь во время одной революции провозгласили определенные человеческие права. — И заглотил половину куриной ножки. Полицейский чесал затылок. Ему вспомнилось, как два года назад шведский пробочный магнат, переодетый ковбоем, продавал конфеты на бульваре Англез. Полицейского, который его задержал с грубоватой профессиональной

простотой, перевели тогда на маяк в рыбачьей гавани и навсегда отстранили

от внутренней службы.

— Разве не удобнее там, в ресторане?

— Меня оттуда выгнали.

Со всех сторон гудели автомобильные сирены, ибо зевак собралось чуть не тысяча.

Однако посыльному удалось протиснуться. Он принес грибовидный желтый солнечный зонт и весьма удачно прикрепил его к скамье.

— Очень тяжелый зонт, — проговорил, задыхаясь, господин Ванек.

— Очень признателен, господин Ванек, — ответил чудаковатый матрос, протягивая очередную тысячную банкноту.

— Я это заслужил, будьте уверены. Таскать тяжести по такой жаре… — И, поскольку солнце ярко светило, раскрыл господин Ванек зонт пошире и стал выглядеть не комически, а прямо устрашающе.

— Позвольте отрекомендоваться: Марвьё секретарь отеля, — послышалось вблизи.

— Не ко мне, — Горчев вставил монокль, представлявший собой, впрочем,

только пустой ободок. — Я, как видите, завтракаю.

Секретарь обратился к господину Ванеку, который в данный момент

выплюнул зубочистку:

— Доложите обо мне, пожалуйста.

— Как вас зовут и по какому делу желаете подойти к скамье? — спросил

Ванек сугубо официальным тоном. Горчев продолжал завтракать и глазеть по

сторонам.

— Доложите, что я Марвьё секретарь.

— Ошибаетесь. Секретарь здесь я. Ладно, хотя вы и не одеты для аудиенции, попытаюсь вас представить. Господин генеральный директор строг насчет этикета.

Ванек положил руку на плечо Горчева:

— Послушайте, здесь некий Марвьё.

— Пусть подойдет.

Толпа меж тем перевалила за тысячу, и полицейский выстраивал ряды, чтобы пропустить автотранспорт.

— Что вы хотите, любезный Марвьё?

— Приношу извинения от имени фирмы и покорно прошу занять место среди гостей нашего отеля.

— Согласен, — Горчев поднялся. — Господин Ванек, вы пройдете со мной.

— Слушаюсь, — Ванек обреченно махнул рукой, словно принося тяжелую жертву, и гордо выступил вперед во всем великолепии своего разноперого одеяния, высоко подняв зонт — точьвточь разгневанная негритянская повелительница. Секретарь отеля несколько смутился.

— Господин Ванек мой личный секретарь и родственник, — объявил Горчев. — Вы имеете чтонибудь против?

— О нет, нет.

Праздничный кортеж проследовал к отелю «Средиземный». Горчев улыбнулся и кивнул даме в красном. Она отвернулась. Новые посетители уселись за самый большой стол.

Подошел кельнер.

— Что с вашим глазом, — спросил господин Ванек; Горчев тоже сочувственно обернулся, но, увидев результат своих трудов, гордо распорядился:

— Мне принесите пива. А вам, господин Ванек?

— Я бы занялся едой эту неделю, если уж у меня пять тысяч франков.

И с полного согласия патрона заказал изобилие съестного.

Пиво немедленно доставили. Пока Горчев пил, Ванеку подкатили ужасающее количество блюд. Приватный секретарь и новый родственник прежде всего по доброму буржуазному обычаю повязал на шею салфетку так, что концы растопырились словно эрзацуши, а потом взглядом полководца окинул поле битвы.

— По какому случаю вы в Ницце? — осведомился Горчев.

— Понятия не имею.

— Вот и со мной та же история. Признаюсь, вы мне нравитесь. Несмотря на бедность, вы сохранили гражданское достоинство.

— Месье, — провозгласил Ванек, грустно оглядывая шикарную публику, — вы определенно не представляете, почему я так опустился.

— К сожалению, не могу вас поместить в более фешенебельном отеле.

Господин Ванек не ответил. Он съел несколько жареных гусей, два торта и потерял сознание.

— Персонал! — закричал Горчев. Подлетел кельнер, за ним секретарь отеля:

— Да? В чем дело?

— Имеются у вас так называемые «княжеские апартаменты»?

— Разумеется. Номер из двенадцати комнат.

— Прошу разместить господина Ванека в двенадцати комнатах. Когда он придет в себя, пусть следует за мной.

— Куда?

— Не имеет значения. — И Горчев удалился.

— Видите, — поучительно заметил секретарь кельнеру с подбитым глазом, — такие гости краса и гордость всемирно известного курорта, конечно, пока не вмешается какойнибудь высокопоставленный дядя. Лучших клиентов, как правило, дядюшки помещают в дом для умалишенных.

Горчев, довольно насвистывая, шагал к бульвару Виктуар. На углу ввязался в потасовку с несколькими шоферами. У парикмахера вздремнул в процессе бритья, потом послал официантке ближайшего бистро несколько коробок конфет.

Что с него взять: человек без царя в голове — это и слепому видно. Он зашел в универмаг «Лафайет», дабы приобрести предметы первой необходимости: кучу Микки Маусов, несколько теннисных мячей, несколько дюжин самопишущих ручек и четыре плитки шоколада. Оделся с головы до ног: смокинг, крахмальная сорочка с перламутровыми пуговицами, шелковый носовой платок, белая гвоздика в петлице на манер старых репортеров и оперных завсегдатаев. Флакон духов, соломенная шляпа, перчатки, колоритом напоминающие лица китайских кули, умерших от желтой лихорадки. Сунул под мышку бамбуковую тросточку, вставил в глаз потрясающий черный монокль без стеклышка, лихо сбил набекрень соломенную шляпу и с довольным видом уставился в зеркало. Вокруг столпились продавцы и покупатели, а когда молодой щеголь поймал губами высоко подкинутую сигарету, раздались аплодисменты.

Горчев, смеясь, поклонился, подарил новым почитателям несколько самопишущих ручек и теннисных мячей и вышел. Через пять минут вернулся и доверительно сообщил одному из служащих универмага:

— Видите ли, все мои деньги остались в старом костюме.

— Секундочку. Подождите, пожалуйста.

Служащий, белый как мел, с трясущимися коленями принес внушительную связку банкнот.

— Я так и думал. Куда они денутся. Деньги ведь только по копейке теряются, большой охапке потеряться трудно, — усмехнулся Горчев и протянул служащему тысячный билет. Распихал деньги по карманам нового костюма, последнюю, перетянутую резинкой, пачку устроил в соломенной шляпе и удалился окончательно.

Прыгнул на подножку проезжающего мимо универмага такси:

— Не тормозите, давайте в какойнибудь банк. Открыл дверцу, уселся, достал смятые ассигнации, протянул шоферу.

— Разменяйте на сотенные, дружище, здесь, наверное, тысяч восемь. Может больше, может меньше.

Голова у водителя пошла кругом, такси покатило зигзагами. Наконец остановились у какогото банка.

(Если бы Горчеву не вздумалось менять деньги, он поехал бы куданибудь дальше и случилось бы чтонибудь другое. Но Горчев поехал в банк и таким образом вскочил в скорый поезд своей судьбы и полетел с быстротой ракеты навстречу удивительным и невероятным приключениям.)

— Жду в машине. Поторопитесь.

Шофер вошел в банк и у кассы пересчитал: двадцать восемь тысяч! Пассажир пьяный или сумасшедший? Может, и то и другое? Шофер ступил на тротуар и… остановился: неизвестный исчез вместе с машиной. И остался осиротевший водитель с чужими деньгами. А только и случилось, что Горчев увидел за рулем спортивной машины смешливую девушку в красном платье. Она улыбнулась, проезжая мимо него в направлении гавани, и пропала в легком кружении пыли.

— Эххо! — раздался боевой клич нашего героя. Горчев нажал стартер и помчался на охоту за спортивной машиной…

Глава вторая

На шоссе к МонтеКарло только особая милость судьбы хранила в этот день транспорт и пешеходов от явно взбесившегося такси. Горчев летел со смертоносной скоростью этак тысяч пятьдесят километров в час; очевидно, некоторые рождаются под особой звездой, что позволяет им выбираться невредимыми из всяких передряг.

К таковым принадлежал легкомысленный, стремительный герой нашего повествования.

Девушка, между прочим, обернулась и заметила такси, которое, трясясь, чихая, громыхая, болтаясь из стороны в сторону, неслось за ней. Она дала полный газ, и черная спортивная машина резко рванулась. Мотор взвыл разъяренным слоном, машину дико крутануло на повороте, подняло дыбом, и перед такси издевательски заклубилось огромное серое бензиновое облако на том месте, где только что виднелся автомобиль незнакомки.

Так приехали в Монако. Шофер с внушительным моноклем, в смокинге и соломенной шляпе набекрень вызвал живое любопытство. Но даже полицейские усвоили, что в знаменитом курортном средоточии правила уличного движения рассчитаны отнюдь не на здравомыслящих туристов, и спокойно пропустили сумасшедшее такси. Вероятно, на свете мало нашлось бы столь отчаянных и неумелых водителей, как Горчев: он не пытался избежать катастроф, но, казалось, искал их всеми силами. Так, к примеру, он помчался на красный свет: тормоза визжали, шоферы орали, служанка, что вытирала оконное стекло, вскрикнула, прижав к щеке пыльную тряпку… А такси победно летело. Эххо!

Оголтелый любимчик фортуны продолжал погоню по серпантинной дороге, ведущей в казино МонтеКарло, и весело махал шляпой. Дама в красном остановилась у отеля «Де Пари». Такси по немыслимой кривой пересекло великолепный английский сад, украшающий площадь, и затормозило в предназначенном месте, почти воткнувшись неугомонным радиатором в гостиничные двери. Безумный шофер хладнокровно сунул ошарашенному портье тысячную банкноту — меньших купюр он, видимо, не признавал.

Портье низко поклонился, и благодаря его заботам такси заняло место на проезжей части перед отелем.

Горчев, триумфально улыбаясь, приблизился к перепуганной девушке. Но, похоже, на этот раз назревала катастрофа: откуда ни возьмись появился великолепно одетый белокурый гигант с нахмуренной физиономией и смерил Горчева ледяным взглядом:

— Вы знаете этого господина, Аннет? — спросил он.

— Нет! И я хочу исправить это нетерпимое положение, — обращаясь к девушке, весело отозвался нобелевский лауреат.

— Вы слишком навязчивы.

— Месье, мне кажется, вы отстали от моды. Такой шикарный двубортный пиджак уже никто не украшает дурными манерами.

— Вы намерены дать сатисфакцию за оскорбление?

— Само собой, — радостно заверил Горчев. — У меня, правда, нет времени на долгие процедуры. Если не иссяк ваш воинственный пыл, извольте, я к вашим услугам.

Только моментально.

— Позвольте представиться: барон Лингстрем. Оппонент помедлил всего чутьчуть:

— Князь Червонец, оберлейтенант гвардии, царский эмигрант и тому подобное. Где состоится встреча, мой родной?

Девушка стояла бледная и пораженная.

— Офицерское казино в Монако. Там найдутся секунданты к вашим услугам. Жду вас.

— Барон вышел и направился к такси.

К его изумлению, за руль уселся князь Червонец и включил счетчик:

— Такси принадлежит мне, дорогой барон Дуэлевич, — успокоил он пассажира на заднем сиденье, включил двигатель, и автомобиль с полоумным шофером и порядком озадаченным Лингстремом рванул с места.

Аннет Лабу грустно стояла перед отелем. Жизнерадостный молодой человек несомненно держался несколько развязно, но зато он был привлекателен и остроумен. Неужто Лингстрем — этот верзила, у которого только спорт на уме и, наверное, не один выигранный чемпионат по фехтованию, искромсает сумасбродного, но такого милого юношу? И вообще, по какому праву он дерется изза меня? — сообразила вдруг Аннет. — Что он мне — жених?

Не нравился ей барон. И вообще, кто он такой? Полгода назад объявился у них в доме, часто беседовал с ее отцом, но только с глазу на глаз. С тех пор всячески старался добиться ее симпатии, но сие похвальное усердие пока что не увенчалось ни малейшим успехом.

Аннет села за столик недалеко от входа и принялась печально потягивать через соломинку лимонад.

Полтора часа спустя близ отеля с шумом и треском остановился автомобиль. Такси.

За рулем восседал владелец соломенной шляпы и монокля. На сей раз он довольно ловко затормозил у бровки тротуара и даже не слишком врезался в бампер впереди стоящей машины. Такая мелочь, как помятый бампер, не смутила носителя монокля, он быстро прошел в отель и подсел к столу молодой дамы:

— Надеюсь, вы не очень скучали?

— Вы… — тревожно вскинула ресницы Аннет, — но вы ведь уехали с бароном. Где барон?

Молодой человек опустил голову и принялся беспокойно вертеть соломенную шляпу.

— Отвечайте!

— Я отрубил ему ухо, — признался он застенчиво. — Плохо, да?

— Лингстрем ранен?!

— Всего лишь маленькая зарубка на память… Ничего страшного, ухо пришьют на место, вот и все.

— Ранен в ухо?

— Да. И в голову.

— И в голову?

Горчев смущенно кивнул.

— Небольшой порез, так, сантиметров двенадцать, ну, чуть глубокий… Я не виноват, честное слово. Когда я рассек ему лицо и грудь, врач рекомендовал прекратить поединок. Но этот Лингстрем чертовски старательный малый и настоял продолжать, хотя его вдоль и поперек заклеили пластырем и выглядел он как разъяренный рекламный столб.

— Вы, наверное, сбежали из сумасшедшего дома. И вам не стыдно? Князья так себя ведут?

— Кто вам сказал, что я князь?

— Вы сами.

— Я? Меня зовут Иван Горчев, и княжеской крови во мне ни капли.

— Тогда зачем лгать? Вы всегда лжете?

— Очень редко, в жизненно необходимых случаях.

— Почему вы всетаки представились князем?

— А как же иначе! Русский эмигрант и не князь? Хоть на глаза людям не показывайся!

— Не говорите глупостей.

— Вам не понять ужасной трагедии. Горчев, русский и на тебе — ни князь, ни гвардейский офицер, — вздохнул дуэлянт. — В Европе каждый русский подозрителен, если он не князь. Мои родители удрали в Париж еще перед четырнадцатым годом, и я там родился. Мой непрактичный отец никогда не искал союза с гвардией. Попросту обнищал да уехал. — Он состроил столь убитую физиономию, что Аннет рассмеялась.

— Вы напрасно смеетесь. Это горький жребий — не быть князем и не иметь ничего общего с гвардией. — Казалось, Горчев вотвот разрыдается. — Русский домовладелец без титула и ранга — это хуже парижской рыбной торговки… им, по крайней мере, сам граф Назостин играет на балалайке.

— Для вас нет ничего святого. Все норовите обратить в шутку. — Аннет пыталась его образумить, но ей самой стало смешно.

— Ах, так? Примите к сведению, что я и русскогото не знаю. Это ли не трагедия?

Отец с матерью всегда говорили между собой пофранцузски, чтобы привыкнуть к языку. Моя первая любовь меня бросила, когда я в одном варьете перевел ей песню о Волге, которую пел казак. А потом выяснилось, что исполнитель — греческий киноактер и пел арию из «Веселой вдовы». О, не смейтесь над великой драмой! К небу вопиет моя ненависть к проклятым американским кинофильмам и дурацким французским киноклубам. Порусски я только и могу сказать что «батюшка», «матушка» да «дядюшка». Ну и «тетушка».

И затем Аннет неожиданно для себя оказалась с молодым человеком на узкой крутой тропе, что вела от казино к вокзалу. Там среди деревьев притаился уютный винный погребок. Они вошли.

— Месье, — объявила Аннет, — когда мой отец узнает, в какой скандал вы меня впутали, вам придется отвечать.

— Согласен. Я тут же попрошу вашей руки… Недурная идея! Хотите стать моей женой?

Аннет изумилась до крайности. Ей, к сожалению, дьявольски нравился этот Горчев.

Но ведь он, похоже, не в своем уме!

— Вы считаете меня сумасшедшим? Заблуждаетесь! Моя серьезность оставляет, правда, желать лучшего, но я не психопат. Можете спокойно сказать «да».

— Но я совсем вас не знаю!

— Именно поэтому.

— Ну, к примеру… не сочтите любопытством, что вы делали до сих пор?

— Много чего. Родился в Париже. Мои безалаберный отец, как я уже говорил, упустил смолоду вступить в гвардию или хотя бы убить Распутина. Пришлось ему заняться мелкой торговлей.

— Какой еще мелкой торговлей?

— До того мелкой — хоть на шею вешай и с собой носи. Продавал конфеты и разные сладости. Рано мне пришлось добывать хлеб. В шестнадцать лет я стал помощником учителя в спортивной школе.

— И там вы научились фехтовать?

— Именно. Вообще умею все. Был пианистом, матросом, тренером по теннису, потрясающе играю на бирже и управляю авто. — Для большего правдоподобия рассказчик украсил глаз моноклем. Смех девушки на сей раз его почемуто задел.

Спустились сумерки. Разговаривая, они дошли до террасы позади казино. Помоему, даже поцеловались, хотя точно сказать не могу. Но, судя по всему, в неожиданной встрече родилась истинная любовь.

Такое случается с детьми человеческими. Даже на Лазурном берегу.

Аннет и Горчев расстались. Горчев поспешил в казино, задумав довести антрепризу до конца: разнести, сорвать, взорвать банк. Обычно для этой цели берут мелинит или динамит. Наш герой по непонятной причине решил использовать рулетку. В течение часа выиграл двести тысяч франков. Еще через час капитал сравнялся с начальной финансовой ситуацией на борту «Рангуна»: ни единого сантима. Он только присвистнул.

И что теперь? Увы, он действительно влюбился в Аннет. Но как жениться без гроша в кармане? Ведь не предложишь ей вместо комфорта и надлежащего благополучия сомнительные соблазны романтики.

На террасе по непостижимой причине высились бюсты великих музыкантов и писателей — оставалось только гадать, какое отношение они имеют к рулетке. Вдруг он заметил некоего поразительно знакомого человека. Этот некто был облачен в старый широченный фрак с белой бабочкой: очень и очень длинные брюки ложились на туфли траурными складками, полы фрака колотили владельца по пяткам. Так одевали дипломатов в добрые времена немого кино. Господи, помилуй, Ванек!

— Эй! Что это с вами?

— Здравствуйте, — досадливо бросил секретарь. — Ничего себе приключение — вздумал счастье пытать.

— Ну?

— Все. Конец всему. Дайте, пожалуйста, тысячу франков.

— Золотой мой, нет ни сантима.

— Меня зовут Ванек.

— Отлично. Мы прогорели, господин Ванек.

— Я полагал, вы миллионер.

— Чушь! Какой миллионер вас досыта накормит! Вы уволены.

— Вздор! Я получил месячное жалованье.

— Подумайте: разве нищий может держать секретаря?

— Да, если платит жалованье. Они вышли на площадь перед казино. Господин Ванек набросился на Горчева с упреками:

— Легкомысленный вы человек!

— Но господин Ванек!

— Да! Проиграть мое жалованье на следующий месяц! Играйте с вашим собственным будущим, но уважайте перспективы другого человека!

— Вы правы. Если не секрет, где вы купили фрак?

— Если уж вы непременно хотите знать, одолжил у одного боцмана. Восемнадцать лет назад он женился в этом фраке и с тех пор очень его бережет.

— Чтото не заметно.

Они подошли к дверям отеля «Де Пари», где Горчев оставил такси. К его великому изумлению, в машине сидел тот самый шофер, которого он послал в банк менять деньги; сидел и сладко дремал за рулем вновь обретенной колымаги. То ли ему снился Горчев, то ли он был телепатом, во всяком случае, он пробудился и воскликнул: «Месье!»

— Что вы орете?

— Вы должны мне за целый день. И кроме того, крыло.

— Крыло? — вознегодовал господин Ванек. — На черта вам понадобились крыло?

— Крыла я не брал, — ответил Горчев. — Оно помялось.

— Итого четыреста франков, — продолжал шофер. — Здесь 27 600 франков. И в дальнейшем попрошу вас не присваивать самовольно мое такси.

Он сердито сунул Горчеву пачку тысячных и сотенных ассигнаций — деньги, разменянные утром в банке.

Слыхали вы чтолибо подобное? Гром среди ясного неба. Господин Ванек поперхнулся. Водитель включил мотор.

— Вот вам тысяча франков — рассудил Горчев. — В награду за доброе дело.

— Мерси, — кивнул шофер и уехал. Разгневанный господин Ванек повернулся к своему работодателю:

— Как всегда, швыряетесь тысячами? И не совестно? Видно, жизнь вас ничему не научила! — И он долго и нудно распекал своего шефа, — Но позвольте, господин Ванек, речь идет о находке. За это принято давать приличное вознаграждение.

— Надо сдерживать себя даже при обоснованных казусах. Подарки можно дарить при соответствующем гарантийном обеспечении.

— Полностью согласен. Прошу принять жалованье за два месяца вперед — хочу себе гарантировать ваши бесценные услуги. Впрочем, если вы полагаете, что я швыряюсь деньгами…

— Ладно, ладно, — всполохнулся господин Ванек. — Так и быть, в виде исключения.

— Очень вам признателен, — Горчев протянул восемь тысяч франков.

— Ладно, — деловито повторил Ванек и рассовал деньга. — Не раскаетесь, будьте уверены. А теперь пора ужинать.

— Вы пришли в себя после обеда?

— Полно, стоит ли говорить о таких пустяках, — провозгласил господин Ванек и оттянул воротник. Накрахмаленная, немыслимо тугая манишка, словно поджидая сей удобный момент, взлетела и коварно вцепилась в его физиономию. Фрак, жилет, манишка набросились на владельца, как дикие звери на укротителя, словно голова господина Ванека была коробкой, которую надобно накрыть крышкой. После короткого и жестокого ближнего боя господин Ванек одолел всех противников за исключением злобной и кровожадной рубашечной пуговицы — та продолжала безжалостно царапаться, решив, судя по всему, к ночи перебраться на лопатки, а потом преспокойно свалиться вниз. Горчев не мог нарадоваться на секретаря: господин Ванек в своем плачевном фраке напоминал хозяина обудайского летнего ресторанчика, у которого принц Уэльский с приближенными абонировал стол на вечер. Донельзя просторные манжеты придавали рукавам вид круглых печных труб, белый галстук переместился кудато за ухо, носки потрескавшихся лакированных туфель загнулись кверху, редкие и длинные с проседью волосы праздновали полную анархию. Курносый нос, пенсне, анекдотические усы вполне гармонировали с костюмом. Однако секретарь был доволен своей нарядной внешностью: осмотрев себя с приятным вниманием, он спросил:

— Ну поверит ли ктонибудь, что еще сегодня утром я нес пакет?

— Да, взглянуть на вас, так поклянешься, что вы — легкомысленный сторож паноптикума, который по ночам развлекается во фраке Бисмарка, а по утрам вновь облачает восковую фигуру государственного деятеля.

— Фрак сидит отлично, — категорически заявил господин Ванек. — Вы некомпетентны в вопросах моды. Пойдемте ужинать.

— Закажите самое лучшее, я скоро вернусь. В ресторане музейный фрак произвел должное впечатление, особенно когда господин Ванек достал очки и принялся изучать меню. Изучать основательно. Он подробно обсудил с оберкельнером все: от закусок до десерта, от вин до минеральной воды.

— А для начала выжмите два лимона в стакан воды — я страдаю пониженной кислотностью.

— Очень хорошо.

— Ничего хорошего, но пока я не смог всерьез полечиться. Не успели подать ужин, как вернулся Горчев.

— Имея сотню тысяч в кармане, сразу чувствуешь себя подругому. Очень повышает настроение.

— Откуда столько денег?

— Пока вы заказывали ужин, я рискнул поставить на «руж» все наличные деньги. И представьте — выиграл.

— Господи боже мой! Взывать к вашему разуму бесполезно!

— Признаюсь, поступил неразумно и впредь постараюсь вести себя достойно. Тем не менее удачно вышло: теперь я смогу ангажировать вас до октября.

— Даже это не оправдывает вашей безалаберности. Кельнер подкатил столик и принялся расставлять блюда. И господин Ванек надолго замолчал. Горчев выпил несколько бутылок пива. Несмотря на удачу, хорошее настроение пропало. Аннет Лабу — ее пленительное лицо, искренняя улыбка, красиво изогнутые брови.,.

Влюбился он основательно.

Господин Ванек ужинал, если возможно именно так назвать его действия. Не давая зубам труда, он проглатывал огромные неразжеванные куски. Вдох, выдох — он весь подобрался, нацеленный на индейку, подобно Давиду, который во время оно бросился на уцелевших филистимлян, вооруженный ослиной челюстью. Секретарь же в этой борьбе был вынужден полагаться лишь на собственные челюсти, однако держался стойко.

— Что делать, господин Ванек, если вы упадете в обморок? — заботливо поинтересовался Горчев.

Господин Ванек заглотнул вышеупомянутым способом примерно половину индейки, потом отчеканил:

«Воротник расстегнуть, вынести на свежий воздух, искусственное дыхание, шестнадцать капель кофеина или камфоры». Горчев все записал и продолжал пить пиво. Когда господин Ванек свалился под стол, Горчев протянул записку кельнеру:

— После этих процедур отправьте его в Ниццу, в отель «Средиземный».

Расплатился и вышел.

Глава третья

Куда?.. Искать Аннет. Он взял напрокат автомобиль и поехал в Ниццу, толком не представляя, почему именно туда.

Он увидел Аннет издали. Дело было за полночь. Она выходила из ресторана в сопровождении высокого, худощавого седого мужчины с необычно загорелым лицом.

Вместе с ними шел какойто генерал. Они разместились в просторном, сверкающем голубым лаком «альфаромео». За рулем сидел негр.

Горчев в жизни не видел столь фантастической машины. Это была не серийная модель, но специальный экземпляр, изготовленный по заказу высокопоставленной персоны. Несмотря на внушительные габариты, автомобиль отличался изумительной красотой пропорций. Кузов сиял мягким эмалевым отливом, огромный капот, скрывающий могучий мотор, производил ошеломительное впечатление: конструктор, верно, задумал реализовать амбиции всех автомобильных королей и создал чудо современной техники. Воплощенная греза неслышно тронулась и поехала.

Качественные рессоры и совершенный мотор обеспечивали практически бесшумный ход.

Это напоминало решительную и вместе с тем легкую походку удалившихся от дел одиноких магнатов: так, надо полагать, они прогуливаются по упругим и толстым коврам бессонными ночами в своих старинных особняках.

Предчувствовал ли Горчев, что этот роскошный автомобиль сыграет роковую роль в судьбах многих людей и одной маленькой страны, да и определит его собственное будущее со столь грозной неотвратимостью, будто за рулем сидело само воплощенное Зло?

Вероятно, предчувствовал, ибо внимательно и долго смотрел вслед.

— Сейчас вышли два господина с дамой. Кто они? — обратился Горчев к портье, сунув пару кредиток сему церберу с иконописной бородой.

— Седой и высокий — Гюстав Лабу, полномочный министр. Дама — его дочь, а генерала зовут Огюст де Бертэн…

Горчев снова полез в карман.

— Бульвар Виктора Гюго, 72, — портье, бородой напоминающий св. Николаяугодника, взял деньги. Горчев восхищенно усмехнулся:

— Браво! Вы очень неглупый человек!

— Моя профессия требует, вопервых, ума, вовторых, знания психологии, втретьих, отлично ухоженной бороды. Кроме того…

Что еще требовалось для успехов портье, Горчев так и не узнал, хотя с удовольствием бы послушал. Но все его мысли занимала Аннет, и он в свойственной ему жизнеопасной манере попросту умчался прочь в направлении бульвара Виктора Гюго.

Разумней было бы остаться и побеседовать с портье: если бы Горчев предвидел события этой ночи, он, возможно, так бы и поступил. Но где и когда существовал влюбленный двадцатилетний вертопрах, проницающий время! Представьте себе общество, заполненное молодыми провидцами! Представьте астрономическое число расторгнутых обручений, разводов!..

По счастью, дар провидения редко встречается в природе, и Горчева на дороге его судьбы стимулировало простое соображение: лучше сломя голову мчаться за красивой девушкой, нежели выслушивать афоризмы бородатого портье.

Ах, какое заблуждение!

Молодой энтузиаст стоял в тени деревьев и следил за виллой. Поджидал, подслушивал. Зачем? Он и сам не знал… Подавленный, расстроенный, он проторчал там, должно быть, с полчаса, как вдруг заметил двух прохожих в свете уличного фонаря. Один — со злобной физиономией и по виду бродяга, другой — плотный, коренастый и одетый не столь неряшливо. Они остановились неподалеку от Горчева и, не рассчитывая, естественно, на чужое присутствие, заговорили:

— Я просто пойду и потолкую с этим Лабу.

— Зря. Испортишь все дело.

— К черту! Либо он меня выслушает, либо всажу ему нож под ребро.

— Тссс…

Садовая калитка отворилась, и вышел генерал. Надо полагать, он только проводил Аннет и ее отца и теперь возвращался домой. Густая листва заслонила свет фонаря.

Перед генералом вдруг возник тот, что напоминал по внешности бродягу.

— Не спешите, де Бертэн. Узна„те? Я Портниф.

— Что вам угодно?

— Господин генерал, — раздался хриплый голос второго субъекта, — извольте назвать место, где мы смогли бы побеседовать.

— Я не собираюсь с вами беседовать.

Мелькнула вооруженная рука Портнифа. Генерал отскочил, вытащил кортик, но бродяга перехватил его запястье, и очередной удар Портнифа пришелся в цель.

Но тут неожиданно вмешался Горчев. Бандиты не подозревали, что ктото скрывается в тени, и нападение застигло их врасплох. Портниф получил прямой в подбородок и, захлебываясь кровью, рухнул на мостовую; коварный удар ногой отбросил его сообщника на ограду виллы.

— Помогите! — закричала женщина, очевидно Аннет.

— Полиция! — вторил генерал, прислонясь к стене, чтобы не упасть.

— Гадина! — прошипел коренастый и вновь замахнулся на Горчева, но тот ответил ослепительной оплеухой.

Торопливые шаги по асфальту — полицейский. Портниф с дружком моментально исчезли; в темноте они так и не успели разглядеть Горчева в лицо.

— Как вы себя чувствуете? — спросил генерала приятный мужской голос.

— Благодарю, ничего, но кровь заливает глаза. От ворот виллы протянулась длинная тень с пистолетом в руке: Лабу.

— Что случилось?

— На генерала напали, когда я здесь проходил, — пояснил Горчев.

— Моя фамилия де Бертэн, благодарю за ваше смелое вмешательство. — Генерал обменялся с подоспевшим полицейским несколькими фразами, после чего блюститель порядка заключил:

— На всякий случай провожу господина генерала домой…

Когда де Бертэн и полицейский ушли, Лабу повернулся к Горчеву:

— Великолепно! Так разделаться с двумя противниками!

— Ерунда! На площади Висунг в Шанхае мне пришлось иметь дело с двенадцатью шоферами.

— И вы ушли на своих ногах?

— А что было делать? Не осталось ни одного годного шофера. Лабу рассмеялся:

— Вы первоклассный парень. Я бы пригласил вас, но сейчас поздновато. Надеюсь иметь удовольствие…

— Завтра, если разрешите. Намерен просить руки вашей дочери. Лабу поднял брови:

— Как?.. Что вы сказали?

— Видите ли, мы прогуливались после обеда…

— Так это вы фехтовали с Лингстремом? — воскликнул отец Аннет. — Послушайте, молодой человек, сейчас вы вели себя в высшей степени похвально, и я ограничусь только одним замечанием — попрошу вас удалиться. — Однако…

— Я преподал бы вам достойный урок, за то что вы скомпрометировали мою дочь. Но вы защитили моего гостя, и признательность заставляет меня сдержаться, к сожалению.

Горчев поразмыслил и грустно вздохнул:

— Месье, вот что я хотел спросить: предположим, некто любит вашу дочь и стал бы ей хорошим супругом — вы дали бы отцовское благословение, если б жениху вздумалось вас слегка поколотить?

Лабу расхохотался:

— Вам хочется меня поколотить, но вы боитесь лишиться благословения? Послушайте, вы все равно не станете моим зятем, потому что вы легкомысленный тип, не внушающий доверия.

— К этой теме мы еще вернемся…

— Разумеется, — подтвердил Лабу. Его глаза засверкали, а лицо озарилось энергичной радостью.

— Успокойтесь. Если я когданибудь надумаю стать вашим тестем, упомянутое развлечение только увеличит ваши шансы.

— Тогда приступим, а? — глаза влюбленного тоже загорелись.

— Хочу посоветовать, — Лабу облизнул губы, словно в предвкушении желанного лакомства, — лучше убирайтесь отсюда!

— Предпочитаете беседовать или драться?

— Драться! — Седой, очень загорелый господин воодушевился. — Прекрасно. Я могу начать?

— Не здесь. Пойдемте в сад… Прошу. Оба противника были корректны донельзя.

Когда вошли в сад, Лабу предупредил:

— Пойду успокоить дочь. А вы пока располагайтесь как дома.

Чудесная душистая ночь Ривьеры. Горчев выбрал каменную скамейку меж великолепных цветников, закурил, задумался о прельстительной Аннет и о предстоящей схватке с ее отцом. Хозяин виллы вскоре вернулся, принес бутылку бренди, стаканы, и они выпили, как два старых приятеля.

— Ну, пора начинать.

— Минутку, — Горчев поднялся, снял пиджак, повесил на ветку, развязал галстук, расстегнул воротник.

— Это как понимать? — фыркнул Лабу. — Вы хотите драться или купаться?

— Видите ли, рано утром трудно заменить разорванную одежду, — ответил он, и Лабу, естественно, согласился.

— Не удивляйтесь моему нетерпению, — прибавил он растроганно и мечтательно, словно пожилая дама, вспоминающая свадебное путешествие в Венецию. — Я не дрался вот уже пятнадцать лет.

— Может, вы немного потренируетесь? Пятнадцать лет — срок приличный.

— Если вы не собираетесь снимать туфли, начнем! — воинственно взревел Лабу.

— Пожалуйста, и еще…

Он не успел договорить. Лабу в прямом смысле припечатал конец фразы к его зубам и так мощно, что Горчев полетел по красивой дуге в бассейн. Он вынырнул — точьвточь раздосадованный, взбешенный Нептун с картины старого мастера.

Классический, образцовый удар! Проблематичный зять встряхнулся, в голове у него гудело.

— Ну, — в нетерпении взывал противник, — сколько вы еще намерены купаться?

Горчев попытался вылезти и тут получил вторую затрещину; он снова на время исчез под водой, успев, как ныряльщик, набрать побольше воздуха.

Прежде чем его настиг третий удар, ему удалось выскочить из бассейна. Взошла луна и осветила фигуры противников.

— Поздравляю, — улыбнулся Горчев. — У вас хороший удар. Но это ведь только разминка.

— А что вы на это скажете?

Лабу провел ошеломительный хук, но с меньшим успехом, Горчев ухватил его за кисть и ловко повернул: достойный хозяин виллы поневоле свершил тур вальса и, после прямого левого, в свою очередь свалился в бассейн, где оставался, впрочем, недолго; кандидат в родственники его тотчас выудил, врезал два боковых и снова погрузил. Этот кунштюк повторился несколько раз, и со стороны казалось, будто деревенская прачка старательно полощет белье. Горчев трудился на совесть, пока нацеленная нога Лабу не угодила ему в лица; он зашатался и опрокинул плетеную мебель. После короткой рукопашной оба приятеля, сцепившись, покатились среди обломков садового реквизита.

Камердинер Андре своими бакенбардами и лакейскими манерами скорее напоминал знаменитого актера в роли камердинера. Он проснулся от шума в саду и решил спуститься. Поспешно и тщательно оделся — даже землетрясение не заставило бы его изменить хорошему тону — и поторопился в сад.

Битва продолжалась почти в полной тьме — луна тем временем успела скрыться за облаками. Партнеры убедились в обоюдной ловкости и силе, один стиснул шею другого: они катались по траве, и розы «Ля Франс», словно потеряв всякую надежду на жизнерадостный исход, осыпали их лепестками.

Горчев крепко сжал горло противника, его кулак дважды встретил рот и нос Лабу и нацелился было на левый глаз, но третьего контакта не случилось: Лабу вполне удачно заехал ему коленом в живот, Горчев опрокинулся в маленькое искусственное озеро, где дремали лотосы, и по шею погрузился в водоросли. Быстро выбравшись на лужайку, он двинул ногой в середину приближающегося силуэта и, когда силуэт, согнувшись, застонал, провел хороший апперкот. Нечто рухнуло в грядку живописных гарлемских тюльпанов и затихло.

— Ну, знаете, — послышался голос Лабу, — это никуда не годится! Что вы натворили с моим слугой?

— Откуда, черт побери, я мог видеть!.. Андре, который очень не вовремя появился на поле боя, недвижно лежал среди тюльпанов. Он зашевелился. пытаясь встать, но видно было, что он не способен поднять ни рук, ни ног.

— Хватит, я думаю. — предложил Горчев. Оба, тяжело дыша, смотрели друг на друга.

Светало. Неторопливо, крупными каплями капала с них вода. Горчев взял пиджак, соломенную шляпу, вставил в глаз пресловутый монокль, и, поскольку второй глаз был обведен черным кругом вследствие удара Лабу, казалось, будто он надел очки.

— Одно удовольствие с вами драться.

— Вот стану вашим зятем, тогда сможем драться сколько угодно, — заманчиво предложил Горчев основательно избитому будущему тестю.

— Мне и в кошмарном сне не приснится выдать дочь за такого задиру, а главное — сопляка.

— В мои годы вы были не старше меня.

— Но я прошел школу жизни… И между прочим, не на Ривьере, а в иностранном легионе.

— Вы придаете этому значение?

— Знаете что, — язвительно заметил Лабу, — вступайтека в иностранный легион, а когда срок службы кончится, я не стану препятствовать вашему порыву.

Горчев помолчал.

— Ну? — съехидничал Лабу. — Такого оборота не ожидали?

— Я удивляюсь скромности ваших требований. О чем говорить? Сегодня и запишусь.

— Хвастун вы всетаки.

— А вы — чванный петух. — Горчев сердито зашагал к воротам, споткнулся в темноте о ведро с известью и совсем рассвирепел.

— Бахвал! — крикнул на прощанье Лабу.

— Простите, не расслышал.

— Трепло!

Горчев схватил торчавшую из ведра солидную кисть и со всей возможной в темноте быстротой поспешил по извилистой дорожке обратно. Когда обозначилась тень оскорбителя, он без промедления ткнул кистью, разукрасив его физиономию известкой, затем принялся дубасить деревяшкой кисти, пока тот не свалился в бассейн. Обидчик выплыл, закашлялся, в горле у него клокотало; мститель бацнул его еще разок по голове:

— Кто я? Трепло? Ну, отвечай!

— Полно вам его выспрашивать, — послышался голос Лабу. — Лакей действительно не знает, кто вы.

Андре, оглушенный, повис на перилах бассейна, словно марионетка из кукольного театра после представления.

— Чтоб его! Вечно суется куда не просят! — проворчал Горчев.

— А теперь, приятель, вам лучше удалиться домой, пока слуги не проснулись.

— Я иду не домой, а в легион.

— К чему хорохориться? Думаете произвести на меня впечатление? Впрочем, дело ваше, в легион так в легион. — Он легко вскинул Андре на плечо и пошел к дому.

Горчев вне себя от злости стремглав помчался прочь.

Немедленно в легион!

Как сумасшедший, несся Горчев в своем автомобиле к первой попавшейся казарме.

Сбил караульную будку. дал задний ход, что едва не стоило жизни часовому. Хотели уже трубить сигнал тревоги — моторизованный штатский штурмует казарму! — когда, наконец, автомобиль остановился у ворот.

Водителя в насквозь мокром смокинге отвели в рекрутское бюро, где он предстал перед усталым инспекционным офицером.

— Фамилия?

— Иван Горчев.

— Хотите поступить в легион?

— Да.

— Имеете состояние?

— Вероятно, тысяч сто франков, правда, они, должно быть, подмокли после ночных спортивных упражнений.

Лейтенант внимательно взглянул на избитого, растрепанного, но тем не менее привлекательного юношу.

— Что побуждает вас при капитале в сто тысяч вступать в легион?

— Любовь.

Офицер серьезно кивнул. Слово, над которым в наше время столь насмехаются, для француза всегда исполнено пафоса и достоинства.

Когда Горчев подписал рекрутский бланк и отдал свои бумаги, офицер вручил ему удостоверение:

— Это железнодорожный билет, а также ваше удостоверение личности для предъявления в Марселе. Теперь вы солдат и, согласно приказу, должны отправиться к месту назначения послеполуденным поездом. Явитесь в форт СенЖан. В случае неявки будет отдан приказ в розыск и вас постигнет суровое наказание. Ваш отъезд будет проконтролирован, так что на вокзале предъявите это удостоверение. Ясно?

— Ясно, господин лейтенант.

— Подписав договор, вы стали солдатом французской колониальной армии. Теперь вы подлежите санкции военного трибунала, и вас могут приговорить даже к смертной казни. Будете служить под знаменем всемирно известного легиона. Выполняйте свой долг, как подобает мужчине. Желаю удачи, друг мой.

Офицер протянул руку. Минутой позже Горчев вновь стоял перед воротами, пытаясь развернуть автомобиль. Он крутанул руль вбок, дал газ, забыв при этом, что оставил включенным задний ход, и врезался в рекламный щит. Наконец ему удалось переключить машину на передний ход, и он дерзкой дугой взлетел на противоположный тротуар, а потом уже прямиком направился к берегу моря…

Глава четвертая

"Достоуважаемый господин Лабу! Судя по вашему отменному хуку, вы — джентльмен, в чем я, собственно, и не сомневался. После вчерашнего дружеского обмена любезностями вы обещали мне руку вашей дочери по окончании моей службы в иностранном легионе.

Разрешите сообщить, что с сегодняшнего дня я солдат легиона, о чем свидетельствует удостоверение за номером А 1172/27/1936. Когда вы прочтете эти строки, я буду уже в Марселе — форт СенЖан.

Исходя из того, что не только хук, но и ваш оригинальный апперкот подтверждает вашу репутацию совершенного джентльмена, я не сомневаюсь, что вы не просватаете вашу дочь за коголибо, пока я не объявлюсь самолично по окончании службы или пока сообщение о моей героической гибели (на что, заметьте, надежды мало) не освободит вас от взятого на себя обязательства.

Прошу поставить Аннет в известность о нашем уговоре и заканчиваю письмо упованием на скорейшее выздоровление вашего камердинера Андре.

Всецело преданный вам Иван Горчев".

Генерал еще не снял со лба черной повязки. С озабоченным видом он слушал — Лабу читал письмо вслух; дело происходило на вилле Лабу после знаменательной ночи.

Наступило молчание.

— Ты действительно сказал, что отдашь ему Аннет в жены, если он вступит в легион? — наконец спросил генерал.

— Допустим. И ты веришь, будто я выдам Аннет за какогото бродягу, только потому, что он не понимает шуток?

— А чем он тебе так уж не угодил? Он вроде бы не сделал ничего предосудительного.

— Ты его защищаешь?

— Пока что он защитил меня. Против двух гангстеров.

Генерал прошелся взад и вперед по комнате. Его молчание раздражало Лабу:

— Прошу тебя, выскажись яснее. Какого ты мнения обо всей этой истории?

— Гюстав, мы с тобой друзья уже двадцать лет… Позволь мне оставить свое мнение при себе.

— Я требую, чтобы ты откровенно все сказал.

— Это меняет дело. Итак: молодой человек, веселый, полный сил и как будто не без денег, по твоей милости вступил в легион.

— Откуда мне было знать, что он сумасшедший?

— Зато тебе хорошо известно, что такое легион.

— Слушай, — Лабу побледнел, но симулировал равнодушие, — ты принимаешь это дело чересчур близко к сердцу. — Он позвонил и нервно бросил вошедшему камердинеру: — Коньяку, Андре!

Под глазом у Андре красовался багроволиловый кровоподтек, губы неровно распухли — на сей раз он напоминал ведущего актера, удачно загримированного под Квазимодо. Андре наполнил рюмки и удалился с характерной миной лакея, где всегда можно распознать некоторое презрение, известную степень ущемленного самолюбия и несколько драматизированное превосходство над хозяином.

Лабу поднял рюмку, но генерал не стал чокаться.

— Я должен знать, что ты думаешь об этом деле, Гюстав. Боюсь, наши мнения насчет данного тобой слова расходятся.

Лабу вскочил.

— Андре! Велите Паркеру подать машину!

— Что ты решил предпринять?

— Едем его искать. Составь мне компанию. Может, еще не поздно!

— В холле ожидает какойто господин, — доложил Андре.

— Никого не принимаю. И вообще, меня нет дома. Пошли! Выйдем другим ходом.

И они поспешили на поиски Горчева. Найти любой ценой! Хоть изпод земли!

Андре прошел в холл:

— Месье Лабу не находится в доме, — сообщил он посетителю. — Что передать, кто его спрашивает?

— Иван Горчев.

— Месье Лабу очень сожалеет, что не находится в доме.

— Дядюшка Андре, в доме не находятся, в доме живут.

— Месье Лабу не находит изъянов в моей манере выражаться.

— Находитьто находит, только вам об этом не говорит. Доложитека обо мне мадемуазель Лабу, — небрежно добавил Горчев, откусил кончик сигары и выплюнул; объект пролетел в миллиметре от головы Андре — лакей даже вздрогнул.

— Мадемуазель в такое время не принимает, — пробормотал он в замешательстве.

— Слушай хорошенько, Андре: я не люблю ждать, не выношу прекословии, давай, батюшка, делай, что велено, а то поколочу!

— Месье, вы не заставите меня отступить от своих обязанностей…

Горчев отстранил лакея и поднялся по лестнице. Прошелся по этажу, открывая дверь за дверью. На сем пути его подстерегали коекакие неожиданности: в ванной комнате прямо в ванне сидела учительница музыки; из каморки с лаем выскочила собака, ослабевшая после прививки, и… укусила панически бегущую учительницу, которой потом тоже пришлось сделать прививку от бешенства. И наконец, из очередной, вероятно, двадцатой по счету комнаты Горчев услышал следующее:

— Заверьте, пожалуйста, этого господина, что я непременно там буду. — Аннет с кемто разговаривала.

— Это в ваших интересах, мадемуазель, — ответил хриплый, пропитой голос. — И будьте спокойны, с вами ничего плохого не случится.

Горчев подглядел в замочную скважину — поступок безусловно предосудительный — и увидел нечто поразительное : в комнате лицом к лицу с Аннет стоял бродяга, который напал на генерала. Портниф.

— Не забудьте, мадемуазель: Тулон, бар «Техас». Впрочем, я подожду вас у первой бензоколонки перед городом, чтобы вы не тратили время на расспросы.

Портниф подошел к окну, ступил на подоконник привычно, как на порог, попрощался и пропал.

Посетитель Аннет и один из обидчиков генерала, несомненно, являлся одним и тем же лицом. Правда, стычка происходила в кромешной темноте, но Горчев изза дерева успел разглядеть бандитов, когда те проходили мимо уличного фонаря. Во всяком случае, теперь он располагал преимуществом: бандиты при встрече не узнают его, зато он хорошо запомнил их физиономии.

Горчев решил не вмешиваться в дела Аннет и не упоминать о подслушанном разговоре, пока девушка не сочтет нужным его просветить.

Ктото коснулся его плеча. Андре возмущенно сверкал глазами:

— Месье, ваше поведение…

Месье оглушил бедного малого и закатил под софу. Постучал в дверь.

— Кто там?

— Иван Горчев.

Изумленная Аннет открыла дверь:

— Как вы сюда попали?

— По лестнице, моя дорогая.

— А где Андре?

— К нему приехал гость из провинции, и он показывает ему город.

— Что вы хотите?

— Сегодня ночью я просил вашей руки.

— Вы шутите?

— Это единственное, с чем я никогда не стал бы шутить. Я просил вашей руки, и ваш отец дал согласие на наш брак.

— Это… это правда? — глаза Аннет засияли.

— Настолько правда, что я могу вас поцеловать. — Он обнял ее и несколько раз поцеловал. Она слегка противилась.

— Кроме того, я пришел попрощаться. Ваш отец поставил условием, чтобы я завербовался в иностранный легион.

— Чтооо?.. Не может быть!

— Не срываться же всему делу изза пустяков. Я тотчас записался, само собой.

— Вы с ума сошли! Вы не пойдете в легион, — чуть не закричала Аннет.

— Но я уже там.

— Я отвезу вас на машине до Вентимильи, за границей вы скроетесь.

— Не трудитесь, Аннет, — он, улыбаясь, погладил ее по щеке. — Я упрямец, каких свет не видел. И потом, ваш отец прав. Побольше серьезности мне не повредит. Да и вся история так прекрасна и причудлива, что… Ради вас я пойду в легион, Аннет!

— Прошу вас, одумайтесь, это же безумие!

— А хороша ли жизнь без капельки безумия?

— Если с вами чтонибудь случится, Иван… знайте: я никогда не выйду замуж.

— Зачем так говорить? Только идиоту может понравиться, чтобы женщина закисла в трауре. Если я не вернусь, от всего сердца желаю вам найти человека, с которым можно будет весело пожить и всласть посмеяться. Ладно. Благослови вас бог, Аннет.

Последний поцелуй, и Горчев поспешно удаляется. С послеполуденным поездом необходимо отбыть в Марсель.

В холле ему навстречу выступил Андре. Лицо высокомерное, строгое, распухшее.

— Ни шагу! Я вызвал полицию и…

…И Андре оказался на полу. На сей раз Горчев упаковал его под рояль и удалился.

Лабу и генерал начали поиски с отеля «Средиземный»; Горчева там не знали, зато вроде бы слышали о какомто русском, у которого не все дома. Последний раз он дал о себе знать в княжеских апартаментах, где шестью прямыми попаданиями выбил шесть лампочек в бра. Затем побеседовали с господином Ванеком — он счел за благо устроиться в платяном шкафу: секретарь страдал агорафобией, то есть не выносил простора княжеских апартаментов. Стенной шкаф, где хранился заодно и багаж — соломенная шляпа, купальные трусы и зонт, — был все же раза в два поболе его последней квартиры.

Секретарь с трудом проснулся и встретил гостей довольно вяло.

— Мы ищем одного господина, — информировал его Лабу.

— Так. Ну и что? Я вам мешаю?

— Вы не знаете, где он сейчас?

— Кто?

— Иван Горчев.

— Полоумный русский? Действительно не имею понятия, — меланхолично возвестил господин Ванек. Лабу вздохнул и посмотрел на генерала.

— Как насчет МонтеКарло?

— Я был там вчера.

— Я спрашиваю о Горчеве, месье.

— Горчев наверняка посещает казино, — торопил с ответом генерал.

— Господа, — задумчиво произнес господин Ванек, — раз вы меня почтили визитом, объясните, наконец, кто этот Горчев?

— Но ведь вы его секретарь!

— Это еще ничего не значит. Честно говоря, мне этот человек подозрителен. Дада, симпатичен, но подозрителен. Увидите, выяснятся еще коекакие подробности в связи с расчетами в заграничном банке.

Генерал слегка покрутил пальцем у виска, намекая дедовским способом на некий печальный дефект господина секретаря, и повернулся к Лабу:

— Идем, Гюстав.

Лабу сообразил, что искать Горчева в Ницце или в окрестностях совершенно бесполезно. В шесть вечера они, смертельно усталые, возвратились домой. Их встретил Андре, выглядевший весьма плачевно. Новая ссадина тянулась из уголка рта к подбородку.

— Андре, я ищу человека по фамилии Горчев. Иди в полицию…

— Касательно Горчева я уже сообщил в полицию, но он, к сожалению, тем временем ушел.

— Как так? Когда он ушел?

— Я не видел.

— Где же ты был?

— Под роялем.

— А до этого?

— Под софой. Господин Горчев утром вломился в дом, ворвался в комнату мадемуазель Аннет, а меня несколько раз ударил. И всякий раз одно и то же: когда я падал без сознания, он запихивал меня под мебель.

Лабу и генерал взвились по лестнице через три ступеньки. Аннет горько плакала в своей комнате.

— Я слышал, Аннет, — робко начал ее отец, — что Горчев был здесь…

— Да… он уехал час назад, — Аннет совсем разрыдалась. — Ты отправил его в пустыню. Знай же: я его невеста, если он умрет, я тоже умру.

— Аннет, не говори так… Я и сам не рад… но что теперь делать? Может, у него хватит ума вернуться…

— Никакого ума у него нет, и он не вернется, — воскликнула Аннет.

Лабу и генерал стояли и стояли, слезы Аннет капали и капали. Скоропалительное решение молодого человека крайне расстроило их. Вошел Андре и доложил:

— Я полагаю, доставили известие о господине Горчеве.

Появилась рука на перевязи, забинтованная голова, лицо, исполосованное пластырем: Лингстрем.

Глава пятая

Лабу нарушил короткую тягостную паузу:

— Я был потрясен, когда Аннет мне сообщила, что этот ненормальный молодой человек…

— Нет, нет и нет! — вспыхнула девушка. — Иван Горчев ответил на вызов, как полагается джентльмену!

— Дело касалось защиты мадемуазель Аннет, — констатировал барон.

— Я не просила защиты. И насколько я понимаю, наше с вами знакомство вас к этому не обязывало.

— Я пришел, Аннет, именно потому… простите, почему вы смеетесь?

— Не сердитесь. — Она, смеясь, выбежала из комнаты. Генерал и Лабу переглянулись: ну и взбалмошная девчонка. Они, слава богу, не видели, как в соседней комнате Аннет уселась на ковер, уже не сдерживая хохота: ей вспомнилось, как Горчев смущенно вертел шляпу и бормотал: «Я ему отрубил ухо… плохо… да?» Потом без всякого перехода зарыдала. Теперь он, верно, в легионе.

Милый, любимый, сумасшедший! Конечно, уже добрался до места. Шесть часов…

Господи боже, шесть часов! Тулон! Встреча у бензоколонки. Она схватила шляпу, плащ и побежала.

После ухода Аннет в салоне царила довольно холодная атмосфера. Барон Лингстрем прервал молчание:

— Поведение Аннет не внушает мне оптимизма.

— Похоже на то, — поморщился Лабу. — Этот свихнутый молодец спутал все наши расчеты.

— Вы знаете, — обратился Лингстрем к де Бертэну, — что Портниф в Ницце?

— Имел счастье его повстречать, — генерал многозначительно поправил черную повязку на лбу.

— Вы, возможно, связались с этим типом? — спросил хозяин.

Барон помолчал минуту.

— Видите ли, поскольку ваша дочь не отвечает мне взаимностью, я решил вести себя в этом деле соответственно собственным интересам.

— Понимаю. Рука моей дочери служит залогом вашего с нами союза.

— А если итак!

Лабу налил коньяка в простои стакан, выпил и, улыбаясь, посмотрел в глаза барону:

— Хотите откровенно?

— Да, прошу вас…

— Радуюсь от всего сердца, что моя дочь не выбрала вас, господин барон.

— Что вы имеете в виду?

— Послушайте, я всегда был джентльменом. Но, прежде чем стать миллионером, я прослужил несколько лет в адской Сахаре. С тех пор, знаете, в серьезных случаях я привык выражаться как легионер, без всяких салонных фирлифлю…

— Я знаю, что вы служили в легионе. Припоминаю также, что вы сторонник бескомпромиссных действий…

— Бросьте! К черту эти утонченные издевки! Нечего передо мною нос задирать, я побольше вашего знаю жизнь. Кроме стихотворений Шелли я усвоил классический хук!

— Гюстав! — пытался вмешаться генерал.

— Оставьте, господин генерал, меня забавляет провинциальная фразеология хозяина дома.

— Вы ранены и вы мой гость. Я вас извиняю только поэтому, — Лабу выпил еще стакан коньяка, словно это была просто вода. — Вы не находите странным связывать вашу помолвку с делом, к которому Аннет не имеет ни малейшего отношения?

— Появление этого господина Горчева сильно поколебало мою веру в прочность нашего союза.

— Послушайте, вы! — Лабу резко повысил тон. — Моего слова более чем достаточно для всякого союза, запомните раз и навсегда. Что касается господина Горчева — это форменный псих, лучше бы его пристрелить, а то он бог знает что еще натворит, но это парень что надо — я вам говорю, а уж перед его суингом просто снимаю шляпу. И… фехтовать он тоже, кажется, умеет.

Все просветы на заклеенном пластырем лице барона побагровели:

— Как я выяснил, этот Горчев — агентпровокатор.

— Доказательства!

— В шестнадцать лет он стал спортивным тренером, а значит профессиональным фехтовальщиком.

— Я был в армии тренером по боксу и получал особую плату за уроки. Полагаю, вы все же продолжаете считать меня джентльменом!

— В семнадцать стал матросом, — продолжал Лингстрем биографию Горчева. — Отсидел месяц в токийской тюрьме по делу о браконьерской рыбной ловле. Выдворен из всех греческих гаваней как непременный участник любой поножовщины. Позднее был аккордеонистом в ПортСаиде в знаменитом притоне «Такелажник Боб»…

— Ну и ну! Потрясающий парень! И я еще стыдился, что он мне выбил зуб, — воскликнул Лабу.

— Теперь я не удивляюсь, что вы не считаете меня достойным вашей семьи, — Лингстрем поднялся. Его лицо горело, глаза сверкали. Распрощались быстро и холодно.

— Ты думаешь, Лингстрем теперь будет против нас? — спросил Лабу, когда они остались вдвоем.

— Потвоему, он до сих пор был с нами? — беспокойно возразил де Бертэн. — Ты ему чтонибудь говорил про автомобиль?

Лабу смутился.

— Говорил ты ему про золото?

— Конкретно ничего. Шутливо, правда, упомянул, что мой голубой «альфаромео»

стоит не менее десяти миллионов фунтов.

— Боже мой, ты спятил!

— Чего ты разволновался? Автомобиль стоит здесь у дома, а по ночам Паркер стережет его в гараже. Да, зря я доверился Лингстрему, хотя… хотя его отец был таким приличным человеком.

— Твой отец тоже был приличным человеком, — взорвался де Бертэн.

— Верно.

Лабу помрачнел и нажал на кнопку звонка. Явился Андре. Его левый глаз сократился до размера лесного орешка.

— Позови сюда шофера.

— Паркер не в состоянии предстать перед вами.

— Где он?

— Сидит на лестнице и плачет. Ктото угнал автомобиль месье.

Когда Аннет покинула своего отца и растерзанного Лингстрема, автомобиль еще стоял перед дверью. Паркер кудато пропал. Что делать? Извлекать из гаража спортивную машину? Терять восемьдесять минут? Она села за руль голубого «альфаромео», прекрасно зная, что необходимо спросить разрешения у отца. Лабу ценил хорошее воспитание, к тому же отличался сугубой щепетильностью касательно этого автомобиля; но, в конце концов, ей он вряд ли отказал бы. Автомобиль бесшумно скользил по белой магистрали меж сказочных пальм и пышных цветочных клумб. Аннет ехала по Лазурному берегу, вдыхая легкий запах рыбы и сложные ароматы субтропической флоры; влюбленная и несчастная, она преодолевала свое страдание наивной и неистребимой верой молодости: Горчев, конечно же, вернется!

Высоко над фантастической гладью светились два прожектора маяка, в быстром краснобелом кружении яркие тонкие бичи полосовали темную поверхность моря.

Горчев… Слезы застилали глаза и размывали контуры домов, пальм, эспланады — необходимо снизить скорость. Но в чем дело? Водительский инстинкт подсказывал Аннет о какойто неполадке: отменные гидравлические тормоза, казалось, не справлялись с машиной. Ладно, главное — вперед! Необходимо прояснить ситуацию с отцом — этот оборванецвизитер даже показывал ей некое полное клеветнических намеков письмо.

Шестьдесят километров… Семьдесят… Стрелка спидометра колебалась… А ведь на таком шоссе даже новичок мог бы показать чуть не рекордный темп. Непонятно!

Скорость не шла за восемьдесят. И к тому же стрелки фиксировали необычный для такого отрезка пути расход бензина и масла.

Но сейчас не время размышлять о капризах «альфаромео». Впереди виднелся Тулон… Быстрее, иначе опоздает, она со всей силы нажимала на педаль и не могла выжать более восьмидесяти. Просто дурной сон — надо бежать, а ноги отказывают.

Любой паршивый «фиат» или «тополино» и то обогнал бы сей шедевр автомобильной индустрии.

Тулон! Бензоколонка. Аннет пыталась затормозить, во вопреки воле удивительных тормозов машина с пронзительным визгом протащилась еще метров двадцать, наподобие какойнибудь заржавленной колымаги. Уму непостижимо! Оконный визитер открыл дверцу, сел рядом и прошептал: «Скорей! Второй поворот направо». Аннет снова нажала педаль, и машина двинулась.

— Далеко еще?

— Минуту. Там на площади еще раз направо. Ктонибудь знает, что вы сюда поехали?

— Я обещала молчать; конечно, никто не знает. Чье письмо вы мне показывали?

— Потерпите и все узнаете. Тормозните перед красносиним фонарем на углу.

Цитра и аккордеон, и женское пение — голос хриплый, пропитой. Машина остановилась перед заведением с вывеской «Техас».

— Зайдем со двора, — Портниф двинулся, Аннет последовала за ним.

Пересекли какойто темный участок и обошли дом с другой стороны. Портниф открыл дверь, пропустил Аннет, но не вошел за ней, а, захлопнув дверь, остался во дворе. В небольшой комнате навстречу девушке поднялись двое: невысокий коренастый тип и широкоплечий высокий седой человек.

— Подойдите ближе, пожалуйста, — предложил широкоплечий. У него было интеллигентное лицо и высокий лоб, но от его спокойствия и решительности

Аннет стало не по себе.

— Я пришла, потому что мне показали письмо. Это либо ошибка, либо намеренная клевета. Я не верю ни одному слову. Мой отец — честный человек.

— Если так, зачем вы вообще пришли, — язвительно поинтересовался коренастый: на сей раз его трущобную элегантность подчеркивал яркий галстук и перстень с фальшивым камнем.

— Я пришла, так как хочу снять даже тень подозрения с моего отца. С улицы донесся шум — ктото старался завести мотор.

— Простите, я оставила там машину, — Аннет повернулась было к двери, но седой загородил дорогу: — Вы останетесь здесь!

Аннет не заметила, как его сообщник оказался у нее за спиной, и только почувствовала, что к лицу прижимают сильно пахнущий лекарством платок.

Попыталась крикнуть и потеряла сознание.

Она очнулась в полицейском участке. Был вечер. За столом сидел усатый унтерофицер и пил чай. Аннет приподнялась, и он спросил:

— Теперь вам лучше?

— Да, спасибо, только голова болит. Могу я поговорить с Ниццей?

— Вы и так в Ницце, — удивился унтерофицер. В голове Аннет звенели колокольчики — вероятно, следствие наркотика.

— Тогда я поеду домой, — вяло проговорила она. — Будьте добры, вызовите такси.

— В Ницце перекрыто движение, — возразил полицейский и, заметив недоумение Аннет, прибавил: — Ищут какойто страшно важный Альфаавтомобиль по имени Ромео.

Номер — А 126513 ДК… Эй! Что с вами, мадемуазель? Воды!

Аннет бессильно опустилась на скамью.

Приблизительно в одно время с Аннет Горчев ехал в Тулон. Загадочный автомобиль начал свою игру с невинными жертвами. Когда Горчев поместил Андре под рояль, он поспешил к своей стоящей перед виллой наемной машине, чтобы поспеть на пятичасовой в Марсель. Приказ есть приказ.

Особенно приказ об аресте.

Его машина была в несколько потрепанном виде. Особенно бросалось в глаза отсутствие дверцы: по выезде из Монако он лишился ее, протискиваясь в стаде волов возле бойни. Подножку сорвало трамваем на повороте — это он помнил, но где он ухитрился так помять капот, и куда к чертям девалась фара? Ну да ладно…

Прежде всего, необходим аперитив! Машина затормозила у бистро деликатно и осторожно и даже никуда не врезалась — отчасти потому, что Горчев несколько навострился в водительском мастерстве, а главное — у бистро не стояло других машин. Дело в том, что стоянка была запрещена для всех видов транспорта, кроме автобуса: глаза прямотаки слепил интернациональный знак — красный кружок на белом фойе. Для Горчева подобные пустяки не существовали, он радовался удачному «приземлению», хотя и не у бистро, а рядом, у кинематографа. — Один абсент, братец директор, — Горчев бросил монету на стойку, глотнул и… поперхнулся: в дальнем углу бистро он увидел злоумышленника, который напал на генерала, и перевязанного, оклеенного пластырем Лингстрема. Оба джентльмена вели серьезную беседу. Горчев прижался к стене так, чтобы занавес скрыл его от Лингстрема; второго — Портнифа — он не опасался, тот его не видел в лицо.

— С девушкой обращайтесь деликатно, Портниф. Главное для нас — авто. Когда вы будете говорить с маэстро?

— Через полтора часа, когда приеду в Тулон. У нас назначена встреча в «Техасе».

— Итак, девушку не стоит пугать. Главное — похитить машину. Доставьте ее в Канны, я буду ждать на улице, ведущей к парку… Счет!

Вон что затеял господин Лингстрем! Два прыжка — и Горчев на улице. Ну и ну!

Какое скопление транспорта! Уличное движение пришлось перекрыть, поскольку автобусы могли проехать лишь по встречной полосе, чтобы обогнуть машину Горчева. Группа полицейских проникла в кинозал, надеясь отыскать владельца машины; пришлось даже прервать демонстрацию фильма. Пытались направить поток в боковую улицу, образовалась пробка. По меньшей мере сотня столпившихся машин отчаянно гудела. Из центра выехала оперативная группа для наведения порядка.

Горчев понятия не имел, что тут произошло, да это его и не интересовало. Он торопливо сел в машину. В момент его окружили десятка два полицейских:

— Ваш автомобиль?

— Дорожных знаков не видите!?

— Какого черта здесь торчите? Горчев включил мотор и дал газ.

— Желательно, чтобы одновременно говорили не более двух взводов полицейских. Ну, в чем дело?

— Вы припарковались не по правилам.

— Это сейчасто? Видели бы вы меня утром у кондитерской!

— Перечеркнутое "Р" означает: Стоянка запрещена.

— Помилуйте, господа, водить машину я умею, но расшифровывать ваши ребусы мне не по зубам. Писали бы на таблицах почеловечески, что можно, а чего нельзя.

Полицейский объяснил, что дело обойдется в двести франков, если он не хочет вызова в автоинспекцию. Горчев не хотел, а посему расплатился. Объезд знака, удостоверяющего наличие кинематографа, заставил его опрокинуть стол продавца конфет — восемьдесят франков. Как говорится, покупка по случаю.

До гостиницы все шло благополучно, и торможение стоило всего семьдесят франков — цена сбитого трехколесного велосипеда. Автомобиль тотчас окружили опытные прохожие: Горчева приняли за героя звездного пробега АфиныМонтеКарло, который по горам и равнинам, в снег и распутицу, по шоссе и бездорожью преодолевал труднейший маршрут. По машине сразу видно. Герой, однако, поднялся в княжеские апартаменты и направился к стенному шкафу. Господин Ванек только что кончил бриться.

— Добрый день, — приветствовал он шефа. — Вас разыскивали два господина.

— Кто такие?

— Не знаю.

— Чего они хотели?

— Не знаю.

— Вы им сказали мое имя?

— Я его не знаю.

— Как они выглядели, по крайней мере?

— Один, похоже, офицер, высокого ранга. Другой — худощавый, седой, в цивильном платье. Лицо смуглое, загорелое, глаза голубые.

— Лабу?

— Может быть. Я не разглядел.

— Черт, жалко. Ну ладно, — Горчев уселся в кресло. — Слушайте, драгоценнейший.

— Моя фамилия Ванек.

— Господин Ванек! Сейчас у вас есть наконец возможность показать себя. Вы будете лично представлять мою персону — вот как я вам доверяю!

— Будьте уверены, я…

— За один день представительства особое вознаграждение в тысячу франков. — Слушаю.

— Я записался в иностранный легион.

— Понимаю. Можете на время службы смело доверить мне ваши дела.

— Как раз наоборот. Вы должны сегодня явиться в форт СенЖан и заменить меня на воинском посту.

Господин Ванек подпрыгнул:

— Месье, это издевательство над репутацией легиона.

— Я вовсе не требую, чтобы вы приступили к воинской службе. Просто у меня вечером важное дело, и я не знал об этом, когда записывался в легион. Если не явлюсь в течение двадцати четырех часов, меня станут разыскивать по всей стране.

— Ваши инструкции? — господин Ванек выдвинул ящик для галстуков, потом ящик для обуви.

— Что вы ищете?

— Куда я положил свой завтрак? Ага, вот. Из встроенного ящика для туалетных принадлежностей одним нажатием кнопки появилась гребенка, платяная щетка, зеркальце для бритья и чашка чаю в тесном соседстве с гренками, колбасой и колодками для обуви.

— Итак, ваши инструкции.

— Вот вам удостоверение на мое имя. Вы поедете в Марсель, отметитесь в форте СенЖан, и завтра днем я сменю вас.

— А если вы не сможете приехать по независящим от вас обстоятельствам?

— Так как вас нет в списках легиона, держать вас не станут.

— Но за такой обман по головке не погладят.

— Вы штатский и не подчиняетесь военным властям, в крайнем случае — гражданскому суду.

— Хорошо.

— Вот вам билет и две тысячи в задаток, поскольку я знаю вас как джентльмена.

— Я не знаю о вас абсолютно ничего, но возьму деньги, поскольку чувствую, что я в вас не обманулся.

— Благодарю. Не бойтесь, я не рассеян и не забуду о вас.

— Рассеянность — гнуснейший из всех пороков, — изрек господин Ванек и размешал чай рожком для обуви. Несчастный! Он убежал бы сломя голову, если б хоть немного представлял, что на себя берет. Но у него не было никаких предчувствий.

Если мы хотим представить настроение де Бертэна и Лабу после пропажи «альфаромео», мы должны знать секрет.

Автомобиль Лабу состоял на две трети из четырнадцатикаратового золота. Покрытые никелем бамперы, переключатель скоростей, радиатор, панель, шасси, фары, даже пепельницы и ручки — сплошь золотые. Лучший из возможных моторов изза огромного веса машины не мог вытянуть более восьмидесяти километров в час. И теперь это сказочное сокровище похитили. Когда Андре сообщил о пропаже, генерал, словно подобное известие может подействовать успокоительно, деловито спросил:

— Когда ты видел машину в последний раз?

— Менее получаса назад, месье. Де Бертэн набрал номер:

— Прошу центральную инспекцию… Говорит генерал де Бертэн. Полчаса назад неизвестным злоумышленником похищен голубой автомобиль марки «альфаромео», принадлежащий господину Гюставу Лабу. Номер А 126513 ДК Кто его вернет или даст точные указания касательно местонахождения, получит 50 000 франков. Передайте по радио всем полицейским и жандармским постам. В машине находятся важные военные документы.

Через полчаса вся моторизованная и пешая полиция южной Франции охотилась за номером А 126513 ДК. На виллу Лабу потекли сообщения.

19 часов: какойто голубой «альфаромео» видели по дороге в Канны. Номер неизвестен.

20 часов: установлено, что автомобиль с данным номером заправлялся близ Тулона ровно в 19 часов.

Тотчас перекрыли все дороги, ведущие из Тулона, и сотни полицейских принялись прочесывать улицы и гаражи.

Лабу с генералом изредка перекидывались словом и беспрерывно расхаживали по комнате, старательно огибая друг друга.

21 час: голубой «альфаромео» с нужным номером около 20ти часов отъехал от Тулона и заправился в Каннах. Тамошние шоссе перекрыты.

21 час 30 минут. Сенсационное сообщение! Некий полицейский доложил, что слишком поздно получил приказ, так как во время радиосвязи следил за подозрительным субъектом, который долго торчал в пивной. Полицейский для вида пил красное вино и неусыпно приглядывал за клиентом. Убедившись, что наблюдаемый не идентичен с подозреваемым в краже со взломом, полицейский вышел и заметил «альфаромео» с нужным номером на бульваре Виктуар. Автомобиль двигался по тротуару со скоростью примерно шестьдесят километров в час, сбил на авеню Мажент киоск, торгующий хрустящим картофелем, не останавливаясь, проехал по цветочным насаждениям бульвара Англез и свернул к пляжу. Особые приметы: на радиаторе шезлонг с шелковым женским кимоно — золотистые восточные узоры на черном фоне.

Генерал де Бертэн подошел к окну, бросил рассеянный взгляд и… у него перехватило дыхание.

Перед воротами стоял «альфаромео» с вышеозначенными приметами на радиаторе.

Глава шестая

В 16 часов 45 минут Горчев на полной скорости ринулся в Тулон. В 16 часов 46 минут — дорожное происшествие: проехав ровно шестьдесят метров по шоссе НиццаТулон, Горчев вошел в клинч с мобильной паровой прачечной, что обошлось ему в сорок франков. В 16 часов 49 минут он обнаружил, что бензин на исходе.

Простоты ради гонщик врезался в бензоколонку и протащил ее метров восемь.

Разумеется, бензина не получил, зато отдал триста шестьдесят франков вместо четырехсот — сорок франков скинули за разбитую фару и клаксон.

В конце концов ему удалось запастись горючим, я погнал он с дьявольской быстротой, хотя ураганный ветер весьма затруднял управление машиной: удерживал передние колеса, затем внезапно отпускал, чтоб навалиться на ветровое стекло, и толкал автомобиль в противоположном направлении. Машину заносило из стороны в сторону. Уличный подметальщик даже перекрестился при виде такой лихой езды. Все бы ничего, если бы не прокол правого переднего колеса: звук, напоминающий пистолетный выстрел, визг тормозов… Горчев отчаянно крутит руль, но все усилия напрасны — шина лопнула, автомобиль ударился в дерево, дважды перевернулся и с треском, звоном, грохотом рухнул в канаву вместе с водителем. Конец. Наступила тишина и недвижность. Сбежались люди.

— Надо бы вызвать «скорую помощь», — распорядился банкир.

— Вперед! Осторожно приподнять, — скомандовала директриса по имени Марго.

— Необходимо организовать спасение, — заявил какойто пышнобородый господин, преподаватель рукоделия в женском лицее. Стоявший рядом всемирно известный писатель в пижаме также дал важное указание.

Из окна опрокинутой машины тем временем показалась одна нога, потом вторая.

Наконец незадачливый водитель высвободил нижнюю часть туловища, да так и завис в окошке: он размахивал ногами, ясно давая понять, чтобы его вытащили.

— Я думаю, не надо его трогать до прихода врача, — решил учитель рукоделия.

Нога возмущенно дернулась. Никто не осмеливался подойти к водителю, который виднелся только до пояса — верхняя часть тела оставалась в разбитой кабине.

Ноги вновь задергались, штаны затрещали по швам, грозя в случае дальнейших попыток пикантным осложнением. Знаменитый писатель и некий безвестный матрос спустились в канаву, дабы предотвратить катастрофу.

Банкир предложил до прибытия «скорой помощи» чемнибудь прикрыть ноги водителя, однако не торопился одолжить собственный плащ. Матрос и прославленный писатель общими усилиями вытащили несчастного, и тот, прихрамывая, вылез из канавы в разорванной одежде, в грязи, в бензине и даже в крови.

Врач осмотрел его и ощупал:

— Месье, это просто чудо!

— Само собой, — фыркнул виртуозводитель. — Где здесь можно взять напрокат машину?

— О чем вы говорите? Сейчас прибудет «скорая помощь». Не исключено внутреннее кровотечение.

— Оченьто нужно обращать внимание на такую чепуху. У вас есть свободная машина в гараже? — обратился Горчев к хозяину бензоколонки, который стоял поодаль.

— Вы не сможете в таком состоянии сесть за руль. Вы и без того похожи на покойника.

— Говори да не заговаривайся, — одернул его Горчев. Пожилой хозяин бензоколонки подошел к нему:

— Уж не вздумали ли вы меня пугать, месье? — и схватил Горчева за руку.

Потерпевший ответил резким суингом, пожилой господин упал в канаву и остался недвижим среди искореженных обломков машины.

— Ничего похожего на внутреннее кровоизлияние, — констатировал врач, обращаясь к стоявшему рядом домовладельцу.

Подъехала машина «Скорой помощи». Санитары бросились к канаве, дабы оказать самаритянские услуги хозяину бензоколонки. Окружающие ничего не возразили, поскольку пациент несомненно нуждался в помощи.

Около дерева скучало праздное авто. Горчев прыгнул на сиденье и с предельной скоростью помчался по шоссе.

Санитары перевязали несчастного и уложили его на носилки. Появилась какаято испуганная женщина.

— Что с ним, — закричала она, — что с моим мужем?

— Успокойтесь, мадам, — драматически ответствовал врач, — непосредственной опасности нет.

Хозяина бензоколонки внесли в машину «Скорой помощи». Сирена завыла, и машина отъехала.

Горчев бросил автомобиль в Каннах и поспешил купить матросский костюм. Сразу стало легче. Затем уже честно и по закону нанял расхлябанный «крайслер» и продолжил путь в Тулон. Через десять минут заклинило переключатель скоростей.

Чтоб его!.. В 17 часов 55 минут Горчев восседал в шикарном «мерседесе», а ровно в 18 часов въехал на общественной поливальной машине в огород тулонского сиротского дома.

Гавани он достиг благополучно, потому что шел пешком. Дабы обрести привычную элегантность, вставил в глаз пресловутый монокль и грустно отметил, что целлулоидный ободок треснул — там и сям вылезала голая проволока.

В гавани на погрузочной площадке сновали разные подозрительные фигуры. Горчев облюбовал какогото субъекта в глубине боковою прохода и обратился к нему следующим образом:

— Честь имею кланяться, старина. Вы не скажете, где здесь бар «Техас»?

— Не скажу.

— Как вас понять?

— Идите лучше в «Сливовый рай». Тоже дыра порядочная.

— Но…

— Молчите и слушайте меня.

— Но мне надо в «Техас».

— Хватит разговоров. «Сливовый рай» направо, за угольным складом. Идите туда, и баста, — собеседник удалился.

— Олух! — крикнул Горчев вдогонку. Собеседник обернулся. Смеркалось. В темной гавани друг против друга маячили две тени — большая и маленькая. — Что вы сказали? — поинтересовалась большая тень.

— Я только упомянул, что вы олух.

— Возьмите обратно.

— Не могу, — вздохнула тень поменьше. — Первое впечатление перешло у меня в твердое убеждение. — И Горчев добавил извинительным тоном: — Ты, братец, олух, ничего не поделаешь. Я же не виноват…

— Сейчас я вас изобью.

— Зачем? Неужели вы так обидчивы?

— На, получай! Аай!

Владелец монокля перехватил занесенную для удара руку, крутанул, пихнул агрессора в угол, и его голова вошла в ведерко с масляной краской — в этот день трубу самой быстрой тулонской моторки расписывали синей полоской. Горчев побежал дальше и остановил у таможни молодого английского моряка:

— Эй, парень!

— Чего изволите? — весело поинтересовался веснушчатый юноша.

— Скажи, парень, где здесь бар «Техас»?

— Иди к черту! — выругался юнец и ушел. Ну и дела! Судя по всему, этот бар пользуется неважной репутацией. И все же надо туда попасть и как можно скорее.

Горчев натолкнулся на примечательную личность в полосатой безрукавке; привались к уличному фонарю, сей оригинал кормился тыквенными семечками из шапки. Крупный костяк позволял предположить и крепкую мускулатуру. Пока он грыз семечки, его утиный нос комически ходил тудасюда, а шелуху он выплевывал с такой сноровкой, что попадал иногда в прохожих на завидном расстоянии.

— Прекрасный вечер, — приветствовал его Горчев и мигом уклонился от стремительной скорлупки, направленной в его голову. Безрукавный любитель семечек игнорировал приветствие и только прохрипел баритоном:

— Что вам нужно, болван! Говорите живей или проваливайте отсюда.

— Видите ли, голубчик… Гоппля, — Горчев снова увернулся от прямого попадания. — Я прибыл сегодня из Исландии и ничего здесь не знаю. Хочу зайти куданибудь, только не в бар «Техас» — меня уже предупредили.

— «Техас» не для таких молокососов, это верно.

— Гоппля… Точно в цель! — Он вытер глаз. — Мне рекомендовали «Сливовый рай», но я хочу знать, где «Техас», чтобы случайно туда не попасть.

— Вам повезло. Вы не забредете туда даже ненароком. Я как раз собираюсь в «Сливовый рай» и могу проводить, а то вы, я гляжу, совсем недотепа.

Черт бы его подрал! С этим тоже не удалось. Прямо наваждение.

— Где же всетаки «Техас», чтобы я от него подальше держался? — захныкал Горчев.

— Не бойтесь, идите со мной. Вон там на углу «Сливовый рай» — солидное добропорядочное заведение.

Когда подошли к месту, Горчев даже возымел респект к «Техасу» в сравнении с надежным, вполне добропорядочным «Сливовым раем», так как у дверей сего рая стояла полицейская машина: стекла звенели, выстрелы трещали, основательно избитый кельнер выскочил на улицу и завопил:

— «Скорую помощь»! Биж„р убит, а двое других…

Никто не узнал, что случилось с другими, потому что в голову кельнера угодила скамья, и он грохнулся на мостовую. Полиция между тем вытаскивала из рая когото в наручниках.

— Вы любите баранину с луком? — спросил утиный нос. — Здесь это хорошо готовят.

— Мне все равно.

— А мне нет. Обожаю мясо с луком.

Излишняя, в принципе, информация. Горчев с первого момента уловил натуральную гармонию этого субъекта с упомянутым блюдом. Меж тем кельнер пришел в себя, возложил скамью на плечо и вернулся в «Сливовый рай», где, по его мнению, убили Биж„ра, а также произошел казус с двумя другими.

— Ну, пора, теперь можно и поужинать. Так и быть, заплачу за тебя, сосунка. И если хочешь, можешь ночевать у меня.

— А где вы живете?

— У меня крыши нет.

— Тогда лучше уж вы ночуйте у меня. Я ведь тоже без квартиры.

— Вы идиот! Да знаете ли, кто перед вами! Приватный Алекс. Я знаю самые удобные вагоны в порту и первоклассные потайные ящики.

Приватный Алекс — знаток вагонов и потайных ящиков — гордо выступил вперед.

Горчев последовал за ним. Худой мужчина в очках, с головой, перевязанной мокрым полотенцем в пятнах крови, встретил гостей с умеренным восторгом:

— Плюхайтесь, коли пришли. — И презрительно ткнул в Горчева. — Это что за тип?

— Моя фамилия Червонец.

— Да? А я Бижёр. Чтонибудь случилось?

— Так ведь вас убили.

— Чччерт! Буфетчик у меня неврастеник. Всякий раз, как мне разобьют башку, он бежит на улицу и орет санитаров. И так день за днем.

— Подайте нам баранины с луком, — приказал любитель потайных ящиков. — А к ней отварных бобов с постным маслом и уксусом и бутылку красного.

— К чему долдонить это каждый раз? Здесь и без того знают, что за мясо ест такая птица, как вы. — Биж„р крикнул: — Приватному Алексу как обычно, только две порции.

Когда они остались вдвоем, Горчев спросил благодетеля:

— Вы бывали когданибудь в «Техасе»?

— Еще бы. Очень часто. Приватный Алекс — это как пароль. Приватный Алекс вхож повсюду.

Подали еду, и Горчев, несмотря на нетерпение, охотно вкусил настоящего бобового салата «на портовый лад» — много перца, тонкие кружочки репчатого луха, — отведал баранины и выпил красного вина.

— А как ваше настоящее имя? — осведомился он у обращенного в пароль знатока вагонов и ящиков. — Вряд ли вас действительно зовут Приватный Алекс.

— А вамто что? Вы пришли к церемонии представления или к ужину?

— Простите, я подумал… раз уж мы подружились…

— Господи боже! Пусть ваша задница с плеткой дружит.

Горчеву все больше нравилось его общество. Ради Аннет он сгорал от нетерпения, но ему хотелось побольше узнать о занятном специалисте.

— А чем вы занимаетесь?

— Я бандит, — деловито буркнул Приватный Алекс. — Почему вы не пьете?

— Как вы сказали?

— Может, на ухо туговаты? Мы с несколькими друзьями работаем по переправке награбленного имущества. Вполне приличное дело, получаем комиссионные.

Приватный Алекс — бандиткомиссионер, а также великий знаток вагонов и потайных ящиков — аппетитно причмокнул, достал перочинный нож, оперся локтями о стол и продемонстрировал мастерское ковыряние в зубах.

— Бандитизм в манере комиссионного бизнеса дело не опасное, но и не очень прибыльное. Серьезные гангстеры подбрасывают работенку на комиссионных началах. Скажем так: они грабят склад, а мы на грузовиках перевозим добычу. Я, например, могу кого угодно обезвредить и доставить заказчику на дом, а там умываю руки.

— Гм… Должно быть, давно вам не давали таких поручений, — сказал Горчев, глядя на его руки.

— Вот как раз на сегодня такое дельце: мы должны похитить одного мерзавца и пришить его.

— Богатый? — Горчев налил себе вина.

— Вряд ли. Какойто аферист по имени Иван Горчев… Ну, ну, пей спокойней, не давись… Откашляйся!

— А кто это, как его… Горчев, если я верно расслышал? — спросил наш герой, вновь обретя дар речи.

— Мошенник. Шпионит на Ривьере в пользу какогото негритянского короля.

— Правда? — Горчев искренне изумился. — А разве негритянский король готовит нападение на МонтеКарло?

— Да нет, тут другое дело. Неважно, впрочем. Этот Горчев — хитрый и дерзкий малый — перебежал дорожку нескольким решительным ребятам.

— Как он выглядит?

— Да не похож на тебя.

— Понятно, нет.

— Ладно. Хватит об этом. Скажи лучше, чем занимаешься?

— Я корабельный юнга.

— Ишь, куда тебя занесло.

— Я учился у дамского портного, испортил дорогой костюм, ну, меня и выкинули, — заявил он весьма серьезно. (Уже упоминалось, что Горчев имел привычку беспрерывно городить всякую чушь в ответ на конкретный вопрос.) — Потом хотел стать кельнером, — импровизировал юнга, — но я трусоват да и глуповат, вот и подумал, поживука лучше в порту.

— Идиот! — Приватный Алекс так треснул кулаком по столу, что разрезанное на четыре части мясо шлепнулось ему на колени. — Думаешь, портовая жизнь для трусов и дураков?

— Как сказать… лучше, чем в ресторане, где пьяные могут избить кельнера…

— А в порту пьяных не бывает?

— Да разве бывают? — затрепетал Горчев. — Ну и ну' Знаете, я както об этом не подумал.

— Эх дурачина, слюнтяй! Да с вашей смазливой рожей вы тут пропадете. Господи, ну и тип! Что вы сделаете, если вам съездят по физиономии?

— Вы считаете, я не смогу постоять за себя?

— Как же, интересно знать?

— Пойду и заявлю в полицию.

— Чтоо? Исчезни, а не то…

Когда Горчев послушно вскочил и побежал к выходу, бандиткомиссионер крикнул вдогонку:

— Подождите, куда вы? Псих!

Но русский мчался со всех ног, радуясь, что подвернулась возможность бежать, и тревожась, как бы Аннет не попала в беду. Приватный Алекс очень расстроился, что спугнул беспомощного юнгу. Приятный паренек с открытым лицом… и защитить его некому. Он поспешил было за ним, но Горчев мчался, как сумасшедший.

— Подождите, вы, идиот, я ничего вам не сделаю! Подождите или… все кости переломаю…

Напрасно он соблазнял юношу такой перспективой. Горчев летел вихрем.

И что теперь? Уже вечер. Где распроклятый бар «Техас»? И вдруг мелькнула первоклассная идея. Он вошел в телефонную будку и позвонил в пожарную охрану.

Сирена ему укажет путь, наверняка бар гдето поблизости.

— Пожарная охрана слушает.

— Приезжайте скорей, «Техас» горит!

— Слава тебе, господи!

— Что? Да вы спятили! Говорит владелец.

— Это вы, Рауль! На черта вам снова поджигать свой кабак? Все равно никто не поверит, будто мертвец — жертва пожара.

— Но теперь это действительно так. Возле него взорвалась газовая печь.

— У вас ведь угольная!

— Ну и что… Мы установили газовую… И… Так вы приедете?

— Хорошо, приедем. Как там Эмануэль?

— Он… Как его… Уже выздоровел.

— Он разве болел?

— Да нет, не очень… Это от курева… — запинался Горчев.

— Курит? Эмануэль?!

— Ну что вы! Раскурил трубку шутки ради.

— Осел!

Горчев обозлился:

— Да! Осел! Курит трубку и читает романы. И чешет языком.

— Алло! Что вы сказали?

— Чтоб ты удавился!

Горчев хлопнул трубкой. Насилу выкрутился.

— Наконецто я поймал тебя, негодяи! — Полицейский ухватил его за шиворот. — Значит, это ты постоянно вызываешь пожарную команду!

— Но простите!..

— Тихо. Я вот уж неделю наблюдаю за этой будкой. Ты, подлец, вызвал акушерку в день помолвки господина советника Люссона!

— Пожарных вызывал, а про акушерку ничего не знаю.

— Пошли. Прямая улика налицо!

— Но ведь "Техасето горит!

— Я тебя сам поджарю! — заорал полицейский. — «Техас» горит, а? — и он показал на ближайший дом. Над входом висела яркая вывеска: БАР «ТЕХАС». БУЙНЫЕ ГОСТИ ПЛАТЯТ ЗА ВЫХОД.

И перед рестораном стоял автомобиль марки «альфаромео». Из него вышли Аннет и Портниф и скрылись в соседних воротах, ведущих на пустой участок.

Глава седьмая

— Пошли, — полицейский потащил Горчева.

— Насчет акушерки я ни при чем. Пожарных вызывал, сознаюсь и…

Шум мотора. Горчев обернулся. Приближался «альфаромео».

На следующий день полицейский доложил о происшествии так: поскользнулся, мол, упал в лужу, и задержанный удрал. А на самом деле задержанный подставил ему ногу и, когда полицейский бухнулся в лужу, вспрыгнул на багажник проезжающего «альфаромео».

Они благополучно выбрались из Тулона. Портниф вел хорошо. Прибыли в Канны.

«Гдето здесь должен быть парк», — подумал Горчев. Через несколько минут автомобиль затормозил и остановился вблизи деревьев. Они действительно находились возле парка, но Лингстрема пока еще не было. Портниф, одетый как профессиональный шофер, вылез из машины, захлопнул дверцу и огляделся. В темноте его настиг удар в подбородок, и он невольно принял горизонтальное положение.

Горчев уселся за руль. Он, разумеется, и знать не знал, что автомобиль уже с полчаса ищут по всей стране, и направился к Ницце в обычной своей манере. Ерунда вроде отчаянных сигналов и предупредительных выстрелов его не слишкомто отвлекала, и когда полицейский, растопырив руки, выскочил на шоссе, Горчев насмешливо пробормотал: «Ах, друг мой, если б я сумел затормозить на таком близком расстоянии, я стал бы чемпионом по гонкам». Следуя принципу «мудрый уступает», полицейский отпрыгнул в самый критический момент. Он растерянно смотрел, как разыскиваемый по всей стране похититель высунул голову из окна, погрозил кулаком и выдал бранную сентенцию. Виданное ли дело! Разыскиваемое лицо еще и грозит полицейскому!

Близ Ниццы Горчев ловко срезал крюк, проехав через женский пляж у отеля «Европа»; он с треском проломил деревянное заграждение и, не обращая внимания на истошный дамский визг, подцепил радиатором шезлонг. Чуть позднее на шезлонг упало шелковое дамское кимоно из вывешенного белья прачечной Перрье. Дальше, дальше, наплевать на мелкие катастрофы, ведь сегодня секретарь заменил его в легионе, подобно предупредительному господину из баллады Шиллера, который на три дня занял место приговоренного к смерти друга, «чтоб замуж сестру свою выдать он мог». (Имеется в виду баллада Шиллера «Порука» — Перевод В. Левика.)

Во что бы то ни стало попасть на рассвете в Марсель! Скорее в Ниццу! Пешком куда быстрее, но, увы, Горчев предпочел автомобиль.

Удивительный факт: автомобиль, за которым полиция охотилась по всей стране, достиг цели.

Пока контролировали Тулон, «альфаромео» находился на шоссе: сообщение о его координатах на шоссе пришло в момент, когда он уже стоял перед виллой Лабу.

Здесь его, понятно, никто не искал: кому могло прийти в голову, что злоумышленник остановится у дома законного владельца?

Горчев для начала поспешил в универмаг «Лафайет»:

— Пришлите коечто на мое имя в отель «Средиземный», княжеские апартаменты.

Прежде всего дветри тонкие трикотажные майки и всякое такое, что нужно солдату колониальных войск. И матросский костюм, как этот, только новый. критический момент. Он растерянно смотрел, как разыскиваемый по всей стране похититель высунул голову из окна, погрозил кулаком и выдал бранную сентенцию. Виданное ли дело! Разыскиваемое лицо еще и грозит полицейскому!

Удивительный факт: автомобиль, за которым полиция охотилась по всей стране, достиг цели.

Горчев для начала поспешил в универмаг «Лафайет»:

— Пришлите коечто на мое имя в отель «Средиземный», княжеские апартаменты.

Прежде всего дветри тонкие трикотажные майки и всякое такое, что нужно солдату колониальных войск. И матросский костюм, как этот, только новый.

— Прошу прощения, — вежливо заметил продавец, — но мне трудно судить, как выглядел ваш костюм. Несколько лет — срок немалый.

— Я его только вчера купил. Кстати, костюм белого цвета.

— Да? Догадаться непросто.

— Внимание, внимание, — вдруг затрещал громкоговоритель.

— Что такое? — заинтересовался Горчев. Настала тишина — посетители внимательно слушали.

— Преследуемый полицией «альфаромео» с номером А 126513 ДК появился в Ницце. Злоумышленник предпринял безуспешную попытку скрыться в городе. Его несомненно схватят. Кто задержит или поможет задержать преступника, получит 50 000 франков вознаграждения.

— В чем дело? — спросил Горчев продавца. — Я проспал допоздна и ничего не знаю.

— Исчезла машина с важными военными документами. Все побережье взбудоражено.

Злоумышленник, вероятно, идентичен с убийцейрецидивистом из Лиона.

— Да ну!

— Одна из наших клиенток видела, как он поворачивал к берегу. Прямо гигант с огромной рыжей бородой.

— Дама своими глазами видела?

— А что особенного! Большинство преступников попадаются благодаря наблюдательности очевидцев.

— Похоже, вы правы, — Горчев расплатился и вышел на пустынную улицу. Движение перекрыто. С ума они посходили? Ведь автомобиль на месте? Или они из принципа ищут где угодно, только не там?

На углу собралась громадная толпа.

— Что случилось? — спросил Горчев пробегающего рассыльного.

— Схватили преступника и собираются линчевать. Оказывается, он же похитил ребенка у летчика Линдберга. Переодетый ковбой, сообщник Аль Капоне.

Горчев пришел к выводу, что большинство людей — прирожденные

киносценаристы.

Толпа задержала «бугатти» за номером 709864 ЧУ: в машине сидел

ветеринарный врач с женой и сыном, они прикатили из Беромюнстера.

— Тот самый!

— Перекрасил машину в черный цвет, краска совсем свежая.

— У кого он похитил ребенка?

Ребенок вопил, жена рыдала, ветеринарный врач кричал — с него сбили шляпу. Взвод полицейских разрешил угрожающую ситуацию: толпу оттеснили, разъяснив, что «альфаромео» найден. Для вящей доходчивости пустили в ход резиновые дубинки.

У ветеринарного врача вследствие потрясения снова началась невралгия тройничного нерва, от которой его исцелили в Лурде; теперь он, вместо МонтеКарло, ехал обратно в знаменитый чудесами Лурд, чтобы законным порядком востребовать зря истраченные деньги.

Горчев побрел в «Средиземный». Измятый и грязный, небрежно посвистывая, он дефилировал по ярко освещенному холлу.

— Куда желаете пройти? — окликнул его портье.

— В бельэтаж. Когда уехал господин Ванек? Портье пожал плечами:

— А когда он приехал?

— Он занимал княжеские апартаменты. Портье заглянул в регистрационную книгу и снова пожал плечами.

— Ванек вообще не числится. Номер снимает полоумный португалец по фамилии Горчев.

— Правильно. Меня послал этот португалец, чтобы уплатить по счету, и, кстати, разрешил переодеться у него в номере.

— Скажите, молодой человек, — доверительно наклонился портье, — этот Горчев — фабрикант?

— Конечно. Владелец патента на крем для кожи «Мимикри». Но в основном изготавливает украшения из альпаки. Господин фабрикант переселяется на виллу Арагон.

— Вы там работаете истопником?

— Нет, огородником. Вилла принадлежит супруге господина Горчева, с которой он в разводе. Сейчас они помирились и уезжают в Португалию, где собираются посвятить оставшиеся годы украшениям из альпаки.

Горчев прошел в свои апартаменты и надел новый матросский костюм — его вместе с другими покупками доставили в красивом желтом кофре. Матросский костюм и кепи очень украшали нашего и без того симпатичного героя — своим приятным лицом и легкой, ритмичной походкой он даже напоминал известного рода юношейтанцоров, откликающихся на словечко «бой», а в беседе способных говорить только впятером одновременно.

Надо бы еще побриться. Стыдно небритым явиться в легион. Горчев повязал на шею полотенце и открыл огромный гардероб, снабженный всевозможными предметами туалета.

Из нижнего ящика, к немалому удивлению Горчева, кубарем выкатился господин Ванек.

Глава восьмая

— Месье! Почему вы не стучите, прежде чем войти?

— Апартаменты занимаю я.

— Но шкаф — мое обиталище. Мой дом — моя крепость!

— Господин Ванек! Считайте, что я с луны свалился.

— Однако ушибся при этом я.

— Вы должны быть в Марселе, в легионе. Вы получили за это тысячу франков, а сами торчите здесь? Вы меня обманули.

— Лжете! — Господин Ванек изо всех сил старался удержать позицию честного гражданина, убежденного в своей правоте. Хотя факт сам по себе заслуживал порицания, Горчев с трудом сохранял серьезность и даже попытался напустить на себя грозный вид.

— Господин Ванек, вам, надеюсь, понятно, что я вас сейчас поколочу?

— В этом я ни секунды не сомневаюсь. Но я предстаю перед вами как Галилей. Бейте меня! Кромсайте… жгите… И всетаки она вертится!

— Вы обманщик и не имеете права сравнивать себя с почтенным астрономом.

— Это злостная клевета!

— Если вы сейчас же не объяснитесь, я засуну вас меж обувными колодками и придвину дубовый стол к дверце, чтобы вы не смогли выбраться.

— Галилей выдержал бы такие пытки с гордо поднятой головой.

— Я требую объяснений.

— Вы просили меня заменить вас на один день в легионе и вручили тысячу франков. Так?

— Верно.

— Я исполнил вашу просьбу более выгодным способом, чтобы вы не остались без секретаря, — Ванек ударил себя в грудь. — Могу не хвастаясь сказать — я в этом качестве незаменим. Слушайте. Я предстал перед казармой и уговорил первого же хмурого господина, который явно хотел податься в рекруты. За пятьсот франков он согласился вас заменить. У него будет возможность без риска осмотреться, а если он передумает, то сможет завтра выйти из рядов легиона, а вы его подмените. Вот так, месье Голицер!

Горчев не стал его поправлять.

— Вы имеете заместителя в легионе. Равным образом сохранили секретаря и мои пятьсот франков остались при мне. Впрочем, вы потеряли секретаря: я оскорблен и незамедлительно отказываюсь от места. Но, — господин Ванек гордо вскинул голову, — всетаки она вертится, заметьте, месье!

Ванек вытянул ящик, чтобы забрать старый пиджак, купальные трусы и зонт, а также телятину в желе и огуречный салат.

— Я вас обидел и хочу помириться, — вздохнул Горчев с виноватым видом.

«Возможно, еще не поздно», — сообразил господин Ванек и быстро поставил обратно переполненную тарелку, причем салат выплеснулся ему на башмаки. — Искренне прошу прощения.

— Хорошо. Остаюсь в последний раз. Но заметьте, я никогда в жизни не лгал.

— Нет, она не вертится, — грустно пробормотал Горчев. — Если б она двигалась, то сейчас бы разверзлась под вами.

На следующее утро:

— Месье Петрович!

Горчев проснулся. Около кровати стоял секретарь, закутанный в покрывало, и когда господин Ванек перебросил один край с правого бедра на левое, он живо напомнил Юлия Цезаря из американского бурлеска.

— Вставайте, — терпеливо повторил секретарь. — Вы должны заменить в легионе человека по фамилии Корто.

— Отстаньте, вы, пиявка…

— Моя фамилия Ванек.

— Послушайте, господин кровосос Ванек, что вы ко мне прицепились?

— Мне будет жаль, если наша давняя, закадычная дружба кончится для меня разочарованием, месье Цвиллингер.

Горчев подпрыгнул, словно ужаленный:

— Послушайте, я все понимаю, но объясните, бога ради, откуда вы взяли этого Цвиллингера. Я с ума с вами сойду!

— Только не теперь. Я лично поручился за вас перед господином Корто.

— Ладно. Но откуда взялся Цвиллингер?

— Я пошутил. Мне хорошо известно, что вы, в сущности, Петрович.

— И кто такой Корто? Почему он вступает в легион?

— Из патриотических соображений. Его обязали на вечные времена покинуть страну как неисправимого преступника. Он тайно вернулся и хочет служить в легионе.

— Отлично!

Горчев быстро оделся. Они успели на поезд и около полудня прибыли в Марсель.

По дороге в форт СенЖан Горчев протянул руку секретарю:

— Спасибо за все, что вы для меня сделали.

— Не стоит, я только выполнял свои обязанности, месье Петрович. Сообщите о ваших поручениях.

— Сомневаюсь, что по регламенту легиона рядовой может держать секретаря.

— Меня как цивильной персоны служебный регламент не касается.

— Ваша преданность трогательна. Кстати, я действительно хочу вас попросить…

— Слушаю.

— Закажите по телефону разговор с Ниццей.

— Могу, — кивнул Ванек и пошел.

— Эй, господин Ванек, постойте! Вы даже не знаете, в чем поручение.

— Вы ведь желаете заказать междугородний разговор.

— Но для чего вы будете звонить в Ниццу?

— Хороший секретарь не интересуется частными делами шефа.

— Вы должны вызвать особняк Лабу… Не бегите так. Вы спросите, дома ли мадемуазель Аннет. Если да… какнибудь дадите мне знать.

— Что у вас с этой дамой?

— Личное дело, господин Ванек.

— Ага, — секретарь прищурился. — Значит, актриса. Опасайтесь актрис.

Любовь…

— До свидания, господин Ванек.

Горчев пошел к форту. Часовые охотно его пропустили — выпускали здесь менее охотно. Надо разыскать полковую канцелярию. Повсюду сновали солдаты. Где этот Корто, который не мог прожить без Франции? Поискав с часок, он его нашел субъект с низким лбом и прыщавой физиономией производил несколько мрачноватое впечатление. Он уже ходил в униформе.

— Вы, значит, Горчев? — протянул он флегматично и тупо.

— Я, братец. Спасибо за любезность, теперь ты свободен.

— Нет. После обеда я отправляюсь в Африку.

— Хоть к черту отправляйтесь. Я — Иван Горчев, и верните мое удостоверение.

— Терпение. Я нашел здесь одного сержанта, мы с ним в Париже в хорошие времена работали у Пежо. Его зовут Гектор Потиу. Если отдать вам удостоверение, придется зачисляться заново, и неизвестно, к какому сержанту попадешь. Этот ведь свой парень. Великое дело, поймите.

— Но я тоже хочу служить.

— Запишитесь снова. Кого заботит, сколько Горчевых могут служить сразу, — сказал Корто, торговец живым товаром, который, впрочем, был настолько пьян, что едва стоял на ногах.

— Так… И вы возьмете фамилию Горчев?

— Не бойтесь за честь семьи.

— Ладно. Тогда я вступлю заново, а вы отправляйтесь с вашим сержантом.

Примерно час Горчев спокойно сидел на скамейке запрокинув голову и принимал солнечную ванну столь непринужденно, сколь сие возможно в форту. Однако дальнейшие события не дали ему нежиться слишком долго.

Позднее он снова заметил Корто, порядком пьяного, в обществе рыжеусого сержанта — Гектора Потиу, вероятно. Началась перекличка. Зачитали именной лист. Каждый новобранец из подразделения Гектора Потиу с вещами становился в строй. Корто хранил свое имущество в перевязанной шпагатом сигарной коробке среднего размера, на которой подетски крупными буквами было выведено «Иван Горчев». Корто, надо полагать, решил, что не повредит для памяти записать собственное имя. Он деликатно положил коробку перед собой.

Протрубили сигнал, и взвод двинулся через ворота в направлении гавани. Во дворе появился другой унтерофицер, некий сержант Вердье, и закричал:

— Всем, кто записался сегодня утром, выстроиться у ворот справа.

Это касалось и Горчева. Сержанта Вердье рядовые между собой прозвали Львом: складки возле рта, нос и удивительная расстановка глаз напоминали популярного хищника. Ревом он, пожалуй, превосходил грозную бестию. Правый глаз у него был всегда полузакрыт, что рождало гримасу постоянного недоверия. Зубы измерялись сантиметра в два. С легким преувеличением можно сказать, что такими большими прямоугольными зубами человеческая челюсть еще никогда не блистала.

В данный момент он стремился изобразить из себя эдакого добродушного и дружелюбного унтерофицера. Однако в сложном выражении его физиономии успокоительная улыбка палача соединялась с блаженством параноика, предающегося радостным видениям.

— Вы вступили в легион, — возвестил он рекрутам. — Вы должны все время думать, какое это счастье, какая честь. Если вы будете думать об этом все время, вам обеспечена великолепная жизнь. Легион — самое удобное и безопасное место. Я — самый покладистый человек на свете. Меня даже называют отцом взвода. Не люблю только нахальных. Кто себя дерзко поведет, потом пожалеет. Многие могли бы порассказать об этом, да жаль, никого в живых не осталось. Прошу запомнить мои слова, а все остальное — моя забота. Полное послушание — и заживете, как Алиса в стране чудес, ведь я самый отзывчивый и добрый человек на свете. Марш отсюда, свиньи, видеть вас не могу, бандиты!

Все это он отбарабанил быстро и механически, словно нанятый шафер свадебное поздравление, затем шумно удалился под зловещий аккомпанемент своей сабли, орденов и шпор. Его заменил капрал с довольно дикой физиономией и сонным голосом, известный Жант, которого трясло при виде любого штатского. Местный полковой врач, отличающийся богемными привычками, назвал данную болезнь цивилофобией. Главные симптомы неизлечимого недуга: неудержимая тошнота и мучительные припадки буйства при виде персоны в штатском.

По его лицу расползлась гримаса непроходимой скуки и отвращения: он запихнул большие пальцы за ремень, широко расставил ноги и энергично сплюнул. Мать честная, сколько штатских, сколько сутулых спин и криво посаженных голов! Грызут ногти, разглядывают собственные башмаки, лениво покачиваются; ряд раскинулся криво, словно отброшенная веревка. И все эти олухи должны стоять на утренней побудке в Сахаре как на параде.

— Меня зовут капрал Жант, — начал он мелодично, чуть ли не кротко. — Каждый из вас отвратно «синий». Слово сохранилось с наполеоновских времен, когда рекрутам шнуровали воротник: у них вываливался язык, и они «синели» на глазах. С тех пор повелось называть всякий штатский сброд «синими». Следуйте за мной хоть какимнибудь строем, меня прямо колотит от вашего вида.

Они двинулись за капралом.

— Общение очень непринужденное, — обратился Горчев к высоченному мяснику с перепуганным лицом и выпученными, как при базедовой болезни, глазами. Мясник пал жертвой рассеянности. Предусмотрительный малый задумал получить страховку, тщательно закрыл все двери и поджег дом. Любуясь пожаром, он вдруг вспомнил, что его жена осталась в спальне — он забыл ее предупредить. Несчастный бежал в легион. Сколько на свете горя от рассеянности!

— Меня зовут Буассон, а вас? — спросил он у Горчева. Герой наш терпеть не мог подобных вопросов и ответил в своем обычном стиле:

— Тинторетто.

— Да? Я вроде гдето слышал о вас.

— Я художник.

— Правильно, вспомнил! Откуда вы родом?

— Из Чинквеченто.

— Гденибудь в Савойе?

— Местечко между Авиньоном и Тулоном.

— Правильно. У меня там родственник поблизости, только я забыл название городка… вроде бы похожее.

— Ясное дело. Кватроченто.

— Вотвот. Там еще сортировочная станция. А родственник, худющий такой, писарем служит.

— Его не Петраркой зовут?

— Подождите… Кажется, на "Б"…

— Боттичелли?

— Кажется.

— Понятно. Сандро Боттичелли. Что теперь поделывает старик?

— Пенковые трубки.

— Вспомнил! Это ведь мой приятель!

— Отставить разговоры!

Это крикнул капрал, совсем обалдевший от цивилофобии. Тем временем новобранцев привели в казарму.

В полутьме пошла возня да крики насчет тумбочек и коек. Капрал Жант поднял со стола сигарную коробку, которую один из рекрутов нашел во дворе — ее наверняка забыл пьяный Корто. «Иван Горчев», — вслух прочел имя на коробке капрал Жант.

Горчев откликнулся:

— Я здесь, браток.

— Мать свою крестную зови братком, — рассудил капрал, стараясь разглядеть наглеца. Из темной людской массы послышалось:

— Вранье, капрал Жант. По законам церкви брат не может быть крестной матерью. Также и по законам природы в порядочной семье брат рождается позднее крестной матери.

— Об этом мы потолкуем при случае, любезный Горчев, — пообещал капрал. Много бы он дал, чтобы увидеть негодяя, но толпа мельтешила так, что у него в глазах зарябило.

— Когда закончите эту скотную ярмарку, пойдете на склад номер два возле главного входа в штабное здание. Там получите форму, Капрал удалился. Горчев подошел к столу и рассмотрел перевязанную веревкой коробку. Надо выяснить, куда отправили рецидивистапатриота и переслать имущество — Он положил собственность своего «второго я» на полку рядом с плотно набитым желтым кофром; мясник устроился на соседней койке.

— Хорошее место, около окна, уважаемый господин Тинторетто. А кличут вас как ? — Казимир.

— Отличное имя: Казимир Тинторетто. А ремесло какое у вас будет?

— Я символист.

— Быть не может! Музыкант? А я вот ни на каком инструменте не играю.

— Жаль. Символизм очень приятная музыка.

— А вы захватили эту… свою символу?

— Вот здесь, в коробке. Длинный инструмент, из трех частей складывается.

— А почему на коробке написано «Горчев»?

— Это мой псевдоним. Ваш родственник ведь тоже не урожденный Боттичелли.

— Нет. Помоему, его зовут Бражик. Он из Эльзаса переселился на юг.

— Я знаю, он много рассказывал. Упоминал даже, что вы когдато были детьми.

— Да? Интересно, ведь так оно и было. Усатый взводный вытащил кинжал и завопил:

— Если мигом не заткнетесь, всех искромсаю!

— Горчев! — крикнул ктото у двери, откуда хлынула новая партия рекрутов. Горчев поспешил наружу.

С другой койки с трудом приподнялся Вюрфли — учитель танцев и хороших манер.

Его, как и многих других владельцев танцевальных школ, разорило введение в кафе и ресторанах «пятичасового чая»: с горя он запил, и жена — страхолюдная коротышка, к тому же косоглазая — бросила его. Такого унижения не мог снести преисполненный достоинства учитель танцев и хороших манер, пошел он по наклонной дорожке и докатился до легиона. Теперь он обернулся к мяснику:

— Извините, месье, я не мог раньше вмешаться в разговор, на мне сидели несколько человек. С кем вы беседовали? Мне послышалось — Тинторетто?

— Рядовой под псевдонимом Горчев — музыкант и маляр. Один мой родственник, которого я не знаю, знает его очень хорошо. Что это вы пишете?

— Я веду дневник легиона, думаю на этом разбогатеть, Что за инструмент там в коробке?

— Символа. Напоминает бомбардон, только длинный и узкий. Как вас зовут?

— Эгон Вюрфли. Владелец некогда знаменитой балетной школы Вюрфли в Цюрихе.

Господин Вюрфли все записал добросовестно в дневник. Мясник меж тем с нежностью взирал на желтый кофр, к ручке которого была привешена картонка с надписью «Горчев». Хорошо этим музыкантам, а вот он явился в легион в одной рубашке, без куска мыла и расчески. Повздыхал, направился во двор и оцепенел: Тинторетто беседовал с генералом.

Горчева позвали, потому что с ним хотел говорить генерал де Бертэн. Возле генерала стоял Лабу. Они приехали на машине, а дорогой вели жаркие споры.

— Говорю тебе, Горчев числится в списках. Мне сообщили по телефону.

— А я тебе говорю, что это он провернул дело с автомобилем. Такого кошмарного монокля больше ни у кого быть не может.

— Он вчера вечером отметился в Марселе. Не мог же он одновременно находиться и в Тулоне.

Черный ободок, который Лабу вертел в пальцах, имел трещину с одного бока.

Генерал махнул рукой часовому, чтобы его не встречали трубным раскатом, и велел вызвать Горчева, который тут же и явился.

— Вы идиот, — накинулся на него Лабу. — Вы окончательно спятили!

— Прошу вас, — Горчев принялся расстегивать мундир, — возле склада есть маленький пустой подвал, и мы спокойно выясним отношения.

Глаза Лабу вспыхнули, и он приготовился снять пиджак. Генерал удержал его.

— Молодой человек, я вас разыскал, чтобы поблагодарить за мужественное вмешательство недавним вечером.

— Не стоит благодарности. Обожаю драку.

— Вы бы хоть слегка подучились, — ехидно вставил Лабу.

— Гюстав, — упрекнул генерал.

— Ты прав. Драку отложим на потом.

— Помолчика лучше, — прервал де Бертэн бывшего полномочного министра.

— Скажите, Горчев, вы вчера вечером покидали форт?

— Я? Я даже не знал, что это разрешается. Сегодня вечером воспользуюсь

увольнительной.

— Подождите, — вступил в разговор Лабу, — где вы потеряли монокль?

— А, верно! У меня его выклянчил субъект, который, похоже, занимается угоном машин. — Горчев отобрал монокль: — Вам я его дарить не собираюсь.

Де Бертэн протянул Горчеву руку:

— Благодарю еще раз, мой друг. Но теперь приказываю как генерал рядовому: не поддавайтесь на провокации месье Лабу.

И де Бертэн удалился.

Когда они остались вдвоем, Горчев весело подмигнул Лабу:

— Слава богу, я еще не присягал и могу ослушаться приказа. Идемте на склад.

— Обождите, Горчев, и слушайте внимательно. Сегодня вечером в девять часов у старого форта на углу Каннебьер вас будет ждать машина.

— Я не могу отсюда выйти.

— Придет унтерофицер с приказом и выведет вас в город. Завтра утром будете в Генуе.

— И Аннет сядет за руль с отцовским благословением в кармане?

— Дурак вы всетаки.

— Насчет этого побеседуем на складе.

Воздух заволновался от крика, перешедшего в рев.

— Извините, вахмистр зовет на перекличку, — вскочил Горчев и побежал.

Рекруты сбегались отовсюду. Лев предстал перед строем:

— Ребята, если кто решил, что ему служить не под силу, может обмозговать дельце.

Есть еще шанс. Кто сомневается, пусть выступит вперед.

Человек десять выступили, среди них мясник — жертва собственной рассеянности.

— Вы, значит, не прочь разойтись по домам? Эй, толстый, шаг вперед и отвечай. В первые двадцать четыре часа службы каждый волен передумать.

— Так точно, я передумал и хочу вернуться домой, — решительно заявил мясник. Лев повернулся к взводному командиру:

— Отметьте в списке этих рекрутов звездочкой. Неблагонадежные. Завтра отправить их с утренним транспортом в Агадир. Остальных сегодня вечером в Оран.

Мясник часто и беспокойно задышал.

— В чем дело, туша жирная? Чего рот раззявил? Чтонибудь не так?

— Вы… Вы, однако, сказали, господин вахмистр, за двадцать четыре часа каждый волен обмозговать…

— Я так сказал? Правильно. Еще и завтра утром не поздно будет передумать. Вот только выйти из легиона уже нельзя. Ясно? Кругом марш!

Горчев быстро чтото написал, сунул записку одному из рекрутов и вернулся к Лабу, который терпеливо его поджидал.

— Я ведь пошутил, когда обещал вам руку своей дочери, — заявил отец Аннет.

— Если вы посмеете сделать это, когда я вернусь через несколько лет, я пристрелю вас, как собаку, и суд присяжных отнесется ко мне очень снисходительно, если я расскажу предысторию. В глазах порядочного общества я буду оправдан, а вас на том свете не примут ни в один клуб.

— Нахал и грубиян!

— Верно. Хватит разговаривать, идем на склад. На складе околачивалось много штатских, поэтому никто не обратил внимания, когда они завернули в соседнее пустое помещение. Через десять минут у склада появился Горчев. На его руке висел бесчувственный Лабу, который лишился половины своего пиджака.

— Что произошло? — подскочил ефрейтор.

— Месье неожиданно упал.

— И есть ушибы?

— Да. У меня — за ухом, а у него… я угодил ему в подбородок.

Генерал хорошо знал своего друга и потому не сказал ни слова, когда бывший министр с хорошим синяком под глазом и в половине пиджака сел рядом с ним в машину.

— Неисправим, — пробормотал Лабу, когда они развернулись к Ницце.

— Посмотри. Эту записку ктото привязал к камню и бросил через стену, — де Бертэн протянул листок бумаги.

"Господин генерал, почтительно докладываю, что подозрительный субъект по имени Лабу — мой будущий тесть — подстрекал меня к дезертирству. В заговор также впутан некий унтерофицер, который должен был вечером выпустить меня по приказу.

Отсюда я заключаю об участии высокопоставленного представителя военных властей.

Прошу тотчас проверить мое донесение, дабы виновных настигла карающая рука правосудия.

Ваш покорный слуга рядовой Иван Горчев".

— Беспримерная наглость, — возмутился генерал. Лабу с трудом растянул в улыбке уголок распухшего рта.

— Знаешь, если бы я знал его раньше…

— Ты бы счел его хорошим кандидатом в зятья?

— Разумеется. Мы могли бы драться, когда пожелаем!

Глава девятая

Иван Горчев подумывал пойти в буфет и выпить пива, как вдруг его окликнули.

На плацу стоял сержант, усатый, как сом. Горчев подбежал: «Слушаюсь!» — В моем подразделении служит парень с такой же фамилией. Его сегодня пьяного погрузили на транспорт.

«Безусловно Корто», — решил Горчев.

— Господин сержант Гектор Потиу?

— Я. Парень чтонибудь болтал про меня? Все врет— Скорей всего.

— А что он сказал?

— Что вы очень умный и волевой человек.

— Выходит, иногда может и правдой обмолвиться. Я узнал, что его багаж случайно передали вам.

— Так точно. Лежит на моей койке. Маленький деревянный ящик, перевязанный шпагатом. Куда его послать?

— Никуда. Я уезжаю только завтра, потому что я не сопровождающий унтерофицер. Заберу эту штуку с собой. Оставьте на койке.

Гектор Потиу ушел, и Горчев направил стопы свои в буфет, куда можно было попасть через темный коридор флигеля. Легионеры сновали в темноте, натыкаясь друг на друга.

— Эй ты, проходи с дороги, — крикнули Горчеву и отпихнули в сторону.

— Не толкайся, друг, — Горчев легко ткнул встречного под ребро и хотел пройти.

Тот, однако, взревел:

— Ах ты, подлая ско… — дальше было не разобрать, Горчев схватил его за горло:

— Сейчас придушу тебя, цикада!

Откуда вынырнуло неожиданное прозвище «цикада»?

Вероятно, из таинственных глубин подсознания. Проходящие загоготали, больно им понравилось словечко. Обозванный «цикадой» не дал никакого ответа, ибо для этого необходим хоть глоток воздуха, а пальцы противника крепко вцепились в горло. За секунду до фатального исхода Горчев сжалился над ним и отпустил. Тот с трудом пришел в себя, но осведомился очень оживленно:

— Ты кто?

— Я, цикада, рекрут.

— Назовите вашу фамилию, солдат! — зарычала цикада. От мощного рыка задрожали своды, словно Самсон во мраке потряс колонну. Все вокруг окаменели, ибо «цикадой» оказался не кто иной, как сержант ВердьеЛев: егото и схватил за горло злополучный новобранец… Но в темноте разве разберешь?

— Иван Горчев, позвольте доложить.

— Вы за это ответите!

— Раз я не присягал, то и за нарушение армейских правил я не в ответе. Кроме того, как узнаешь вас в темноте, господин сержант.

— Ладно. Ты, я вижу, законник. Ничего, дружок, ты еще узнаешь разницу между цикадой и львом… после присяги.

И Вердье исчез.

"Начало неплохое, — подумал Горчев. — Капрал Жант хочет разъяснить отношения «братка» с «крестной матерью», сержант Вердье — просветить насчет цикады и льва.

Черт с ними, какнибудь обойдется".

На дворе, к великому своему удивлению, Горчев увидел господина Ванека: секретарь спал под раскинутым зонтом, углубившись в газету. Горчев растолкал его.

— Эй, господин Ванек!

— Куда вы девались? Я вас ищу уже минут десять. С трудом получил разрешение на посещение, поскольку меня как секретаря не хотели пропускать.

— Сообщите о результате вашего телефонного звонка.

— Вполне утешительно.

— То есть?

— Я вполне достоверно установил, что вы неверно запомнили фамилию актрисы. В телефонном справочнике Ниццы не значится никакой Лолет Анжу.

— Чтоо?

— Я нашел, правда, некую Полину Арагон — пожилую аристократку, однако она отрицает знакомство с вами. Ей вообще семьдесят лет, и она не киноактриса. Аналогичным образом вас не знает и Мими Альгу. Отнюдь не против знакомства, если вы придете вечером в Клиши. После этого оставалось под сомнением только одно имя, и я позвонил Лоле Цвиллингер, убежденный, что вы просто оговорились, произнеся «Анжу». Эта дама также вас не знает, по крайней мере, отрицает знакомство и, кроме того, она работала в цирке на трапеции, да и то восемь лет назад. Потрудиться мне пришлось основательно.

— Не сомневаюсь, — более чем грустно отозвался Горчев.

— К сожалению, с памятью у вас не все в порядке.

— А вы уверены, что не забыли, о чем я вас просил? Господин Ванек вознес указательный палец:

— Месье, если я чтонибудь запомнил, это врезается в мою память столь же ясно и отчетливо, как имя и фамилия здесь, на первой странице газеты: Аннет Лабу.

Горчев вырвал газету и прочел: АННЕТ ЛАБУ СЕГОДНЯ ПОХИЩЕНА ИЗ СВОЕЙ ВИЛЛЫ В НИЦЦЕ.

Когда генерал и Лабу вернулись из Марселя, в доме все выглядело постарому:

Паркер — шофернегр — открыл решетчатые ворота, и навстречу им прыгнула крупная белая борзая Аннет. Собака, правда, тревожно повизгивала, но они, не обратив на это внимания, прошли, тихо разговаривая, в гостиную. Вдруг изпод буфета послышались стоны. Лабу не выказал особого удивления, когда обнаружил в широком ящике связанного Андре.

— В такое место меня еще не прятали, — облегченно вздохнул освобожденный камердинер.

— Что случилось?

— На меня напали.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ничего. Постепенно привыкаешь.

Все прояснилось через минуту. В комнате Аннет лежало письмо:

«Мы похитили вашу дочь. Автомобиль доставить в 23 часа на шоссе Ницца — Канны, туда, где улица возле парка поворачивает к северу. В противном случае ваша дочь будет убита. Я обязан свершить эту месть во имя всех, кого вы ограбили. Верите вы этому или нет — мне безразлично. Б. Л.»

Лабу мрачно и холодно смотрел перед собой.

— Что теперь делать?

— Сообщить в полицию, — предложил генерал.

— Думаешь, люди такого разбора, как Портниф и его дружки, испугаются и не приведут в исполнение своих угроз?

— Да, но… что ты собираешься делать?

— Отдать золото.

— До сих пор люди только предполагают, что мы грабители. Отдать золото — значит подтвердить обвинение.

— Аннет… — прошептал дрожащими губами этот обычно столь спокойный и стойкий человек. — Мы должны отдать золото, Огюст.

— Оно не нам принадлежит.

— Знаю. Я отдам все свое имущество, чтобы возместить ущерб властителю Ифириса. Остальное выплачу в рассрочку… Если понадобится, готов бедствовать до конца дней…

Когда оба друга вышли в сад, перед воротами остановилась полицейская машина, откуда выскочила оперативная группа.

— Кто вас вызывал?

— По телефону сообщили, что похитили мадемуазель.

— Ничего подобного, ошибка. Отзовите ваших людей, — приказал де Бертэн офицеру.

Лабу поспешил в дом.

— Андре, кто отсюда звонил?

— Я. Когда я услышал, что мадемуазель…

— Убью тебя, негодяя!

— Пожалуйста, месье. Одна просьба — не запихивайте меня в мебель. Помоему, это немыслимый способ обращения с пострадавшими.

— Скотина!

Лабу выбежал. Они с генералом сели в «альфаромео», но вел машину не Паркер.

Через час Аннет была дома, а золотой автомобиль достался Лингстрему и его людям.

Аннет только несколько часов провела в компании гангстеров. Обращались с ней неплохо. Ее привезли на какуюто виллу в Каннах, где дожидались несколько человек во главе с Лингстремом. Барон держался холодно и вежливо.

— Дорогая Аннет, — обратился он к ней в своей обычной дипломатичной манере, — очень жаль, что вы не ответили на мое чувство. Увы, я вынужден прибегнуть к такому способу, чтобы получить законную долю наследства.

— Вы мошенник и шантажист, — вспыхнула Аннет.

— Я требую от вашего отца только свою законную собственность.

— Мой отец никогда не совершил ни одного бесчестного поступка!

— Прочтите, пожалуйста, — Лингстрем положил перед ней письмо. «Мы, нижеподписавшиеся, забрали из Ифириса золото на сумму десять миллионов фунтов. Мы пришли к следующему соглашению: если ктолибо из нас умрет, его долю разделят остальные компаньоны. Оазис Абудир, 6 ноября 192… Легионеры — барон Лингстрем, Портниф, Лабу, Латурет, Ван Дирен, Юрен».

Она узнала подпись отца, без сомнения, подлинную.

— Это не доказательство.

— Прочитайте вот это.

На сей раз он положил перед Аннет пожелтевшую, порванную бумагу, где неверным, угловатым почерком было написано:

"Сын мой! Мои дни сочтены. Обращаются с нами ужасно, и я слабею день ото дня.

Посылаю тебе этот документ. Вместе с Поставом Лабу я сражался в Ифирисе: король убит, легионеры бежали с несовершеннолетним принцем и несколькими вождями.

Королевские сокровища и государственная казна находились при нас. Лабу был ранен, и мы несли его на носилках. Жизнь здесь чудовищна и жестока — к чему приукрашать факты. Мы сговорились убить вождей и захватить ценности. Дело происходило в джунглях. Все прошло по плану, и мы завладели золотом. Нам удалось бежать. Раненого Лабу мы унесли с собой. Этот Лабу, когда мы объявились в оазисе Куфра и запрятали золото, тайно сговорился с неким

капитаном по имени де Бертэн.

Его солдаты схватили нас, а капитан и Лабу на наших глазах вырыли сокровища короля. Лабу знал, что делал: стоило комунибудь из нас проболтаться про золото, и нас бы вздернули за убийство вождей. В тот же день Лабу бежал, а нас арестовали как дезертиров и осудили. С тех пор Лабу и де Бертэн сделали карьеру, а я умираю здесь, в КолумБешаре. Думаю, Портниф еще жив. Отомсти за меня, сын мой, и постарайся вернуть то, что тебе принадлежит.

Барон Курт Лингстрем. КолумБешар, военная тюрьма".

Потрясенная Аннет рассматривала письмо.

— И где, по вашему мнению, золото, барон?

— Четырнадцатикаратовое золото в агрегате «альфаромео».

Теперь ей стало понятно, почему не срабатывали тормоза, почему не удавалось набрать скорость… и почему требовалось столько горючего… Золото — тяжелый металл.

Вечером Аннет вернулась домой, а золотым автомобилем завладели Лингстрем и его люди.

— Я полагаю, друг мой, хотя бы ради твоей воинской чести надо все рассказать Аннет, — заговорил наконец Лабу.

— Да, — кивнул де Бертэн. — Аннет поймет, почему она должна молчать.

— Посмотри, дитя мое, у нас тоже есть документы.

Он достал из сейфа старый кожаный портфель, вынул несколько бумаг и протянул Аннет.

"Согласно приказу Гюстав Лабу с сегодняшнего дня направляется в Оран, где обязан явиться в подразделение "Д" генерального штаба".

Другой приказ: «Гюстав Лабу с сегодняшнего дня отряжается в Оран. Шейху Ифириса Мала Падану он выдаст себя за дезертира и предложит свои услуги для подавления мятежа. Он будет поддерживать тайную связь с капитаном генерального штаба де Бертэном, находящимся в Абудире, и получать от него дальнейшие инструкции».

Аннет зарыдала, бросилась отцу на шею и поцеловала его:

— Боже, как я счастлива! Ведь я почти поверила, что ты себя скомпрометировал.

— Благодаря этому «воровству» я был возведен в ранг полномочного министра, — улыбнулся Лабу. — Мне пришлось носить маску «похитителя», так как Франция не могла официально вмешаться в ситуацию.

— В какую ситуацию?

— Мала Падай — шейх Ифириса — относился к французам дружески, португалец по имени Дизар организовал против него мятеж. Открытое вмешательство крупной державы стало бы нарушением колониального status quo. Ведь Мала Падан, симпатизировавший Франции, был негритянским властителем. Вот разгадка этой темной истории.

— Аннет узнала достаточно много, — вставил де Бертэн, — расскажи ей все остальное.

Лабу глотнул коньяку. События явно взволновали его.

— Слушай, Аннет. Как советник министерства иностранных дел я был послан с дипломатической миссией к шейху Мала Падану. Когда в Ифирисе вспыхнул мятеж, мне приказали без ведома официальных французских властей навербовать добровольцев в армию Ифириса. Потомуто я вступил в легион рядовым. — Его глаза блеснули. — Да, это были тяжелые месяцы, но я никогда их не забуду!..

Лицо Аннет помрачнело: Горчев давно уже в море и плывет в Африку.

— Я странствовал от гарнизона к гарнизону, — вздохнув, продолжал Лабу. — Соблазнял людей деньгами и всякими россказнями, склонял солдат дезертировать к оазису Абудир. Абудир расположен на границе, и, если учесть очень относительный пограничный надзор, не представляло особых трудностей достичь цели. Я перешел границу с последней группой. В ней находился и Лингстрем — человек совсем опустившийся, отец нашего барона. К сожалению, изза предательства мятеж Дизара увенчался успехом. Мала Падан был убит, однако пятнадцатилетний наследник престола Абе Падан и несколько верных ему вождей спаслись с помощью маленького отряда легионеров. Они захватили золотой запас, и я, тяжело раненный, тащился с ними. Остальное тебе известно. Лингстрем и его сообщники, среди них Портниф, убили вождей, только одному удалось ускользнуть вместе с принцем Абе Паданом. Я, обессилевший, ничему не мог воспротивиться. Пришлось делать вид, что я с ними заодно. В Абудире я установил связь с де Бертэном — их всех арестовали. Де Бертэн и я создали видимость, будто мы похитили золото. Иначе французской республике пришлось бы вернуть его Дизару — новому правителю. Я вернулся к дипломатической службе, все постепенно забылось и быльем поросло. Золото исчезло, наследный принц исчез. Абе Падан жил инкогнито в Марокко, получил хорошее образование. Сейчас ему двадцать лет: настало время рассчитаться с негодяем Дизаром. Для этого и необходимо сохраненное нами золото.

— А как же автомобиль? — заинтересовалась Аннет.

— Транспортировать золото в таком количестве крайне сложно — отсюда в Африку, а там за кордон, в Ифирис. Мы решили использовать золото в конструкции автомобиля.

С этой задачей справился военный инженер капитан Гулен с помощью двух офицеров.

— Все шло прекрасно, — добавил де Бертэн, — пока не объявился этот Лингстрем.

— Прямотаки дьявол его подослал! — воскликнул Лабу и опрокинул еще рюмку коньяка. — Его отец написал это распроклятое письмо, и в один прекрасный день парень пожаловал ко мне. Я принял его за порядочного человека. Сказать ему правду я, разумеется, не мог, а скандал сейчас нам очень некстати. Пришлось пообещать ему долю из «украденных» ценностей да еще выложить задаток из собственного кармана…

— А заодно и проболтаться, — ядовито заметил де Бертэн. Лабу вспыхнул до корней волос.

— Пойми, это невыносимо, когда тебя считают вором! — И теперь ты отдал автомобиль, — почти прошептала Аннет, — …ради меня.

Воцарилось молчание.

— Ну, что же, — заговорил наконец Лабу. — Одной дружественной негритянской страной будет меньше. С помощью золотого автомобиля Абе Падан смог бы вооружить верные ему племена. Опять наступила пауза. Аннет робко спросила:

— А что будет с Горчевым?

Де Бертэн впервые взглянул на Лабу:

— Я связался с одним капитаном, неким Пьером Бусье, референтом военного министерства. Он проверил списки и установил, что Горчев зачислен в легион и вчера отплыл в Оран.

Лабу молчал, упорно изучая ковер. Ему нечего было возразить де Бертэну: сам он вручил две тысячи франков инструктору Довилю, который вместе с Гектором Потиу отправился в Оран, чтобы тот время от времени сообщал ему о судьбе Горчева.

— Бог мой, — вздохнула Аннет, — теперь еще и этот автомобиль на моей совести. Де Бертэн с напускной веселостью ответил:

— Полагаю, высокая дипломатия изыщет возможность разделаться с Дизаром. Знаете что? Давайте пройдемся, а то мы чтото совсем раскисли.

Аннет тряхнула головой.

— Никуда я не пойду. Ведь Горчеву тоже не до развлечений.

— Вздор, Аннет! Положись на меня. Бусье обещал по прибытии в Африку присмотреть за Горчевым, а Бусье как военный референт частенько бывает в тех местах. Через две недели он будет в Оране. Я сказал ему, что Горчев меня особенно заботит. Если пойдешь с нами в бар «Негреско», то я даже пошлю ему записку.

— Хорошо, я согласна.

Лабу попрежнему молчал. Трагическая опрометчивость Горчева тяготила его совесть.

— Эй, Андре! — генерал хлопнул в ладоши. — Пошли, друзья мои, не стоит так убиваться!

Появился Андре. Колоритная опухоль над глазом оживилась оттенком ляпислазури, а глаз сократился до ширины перьевого штриха. Лабу привычно распорядился:

— Подготовить машину… — И тут же запнулся. — Машина! Где теперь машина… — он вздохнул.

— Вызовем такси по телефону, — предложил генерал.

— Слушаюсь. — Андре обернулся на пороге: — Паркеру ввести машину в гараж?

— Поймите же, наконец, Андре, — повысил голос Лабу, — я продал «альфаромео».

Машина у другого владельца.

— Месье, господин Горчев по рассеянности или из человеколюбия не совсем лишил меня зрения. Почтительно докладываю: автомобиль здесь, у ворот. Я его сам видел, правда, одним глазом.

Они выбежали из дома.

Генерал первым достиг ворот и в изумлении попятился. Аннет вскрикнула. Лабу протер глаза. Автомобиль преспокойно стоял возле тротуара, лишь радиатор был слегка помят и к нему приклеилось несколько окровавленных перьев — незадачливая утка не успела перебежать дорогу.

На резиновом коврике валялся черный ободок от монокля, в одном месте целлулоид треснул.

Глава десятая

— Господин Ванек, — воскликнул Горчев и отложил газету, где сообщалось о похищении Аннет Лабу, — теперь вы как секретарь должны стоять на высоте положения!

— Разве до сих пор я не занимал этой вершины? — холодно осведомился господин Ванек.

— Я не совсем правильно выразился. До сих пор вы были на уровне облачных высот.

Теперь у вас есть возможность воспарить, так сказать, в стратосферу.

— Очень охотно. Дайте только точный адрес, потому что я плохо знаю Марсель. Вы имеете в виду универмаг около вокзала?

— Угадали.

— Что необходимо достать?

— Ничего. Я все сделаю сам. Я знаю решение криминальной загадки, о которой сообщается в газете, знаю, где находится Аннет Лабу.

— В телефонной книге ее нет. Единственная киноактриса — небезызвестная Цвиллингер. Может быть, вы всетаки имели интригу с ней, и дама больше не хочет вас знать?

— Вполне вероятно, — Горчев решил не вступать в дискуссию со своим секретарем. — Я хочу воспользоваться вашим пропуском и уйти отсюда, а вы меня подождите. Меня здесь кроме мясника ни одна душа не знает. Мясник? Так я же с ним знаком! Его зовут Кромпах?

— Нет. Загаросский.

Наш герой знал, как надо обходиться с господином Ванеком.

— Вы получите 400 франков, если замените меня сегодня до часу ночи. Главное, не пропустить перекличку. А перед отправлением я уже буду здесь и подменю вас.

— Согласен. Ведь на штатское лицо не налагают взыскание. Но у меня нет при себе никаких вещей.

— Ничего страшного. На моей койке вы найдете все необходимое для здешней жизни.

— Ну что ж! На такой короткий срок надо только немного терпения.

Если бы господин Ванек предвидел будущее, он бы этого не сказал. Но, как отмечалось в другом месте романа, человек в его же собственных интересах лишен сего рокового дара. Десять минут спустя Горчев покинул форт СенЖан в штатском платье, где вполне поместилось бы еще несколько персон.

В костюме господина секретаря, разумеется.

Переодетый господин Ванек красовался в военных штанах, коротких, как у школьника, фуражка гнездилась гдето на темени, рукава мундира едва доходили до локтей, все пуговицы отлетели. Первым делом он остановил какогото полковника и вежливо приподнял фуражку:

— Добрый день, меня зовут Петрович. Не подскажете ли, господин оберлейтенант, где здесь мужская спальня?

Полковник в первый момент подумал, что гарнизон восстал и сейчас начнут резать всех офицеров.

— Видите ли, — Ванек добродушно повертел двумя пальцами орден на груди полковника, — видите ли, я плохо здесь ориентируюсь. Ах, простите! — Господин Ванек нечаянно сорвал орден Орла первой степени.

— Кто вы? — полковник все еще не мог опомниться.

— Я, понимаете, новый армейский сотрудник. Меня зовут Ван… ван Петрович, я, очевидно, родом из Голландии.

Полковник так расхохотался, что испуганный Ванек попятился.

— Чадо любезное, — с искренним сочувствием выговорил наконец убеленный сединами ветеран, — скажите, бога ради, зачем вам понадобилось идти в солдаты?

— Простите, но не об этом речь.

— Постарайтесь как можно быстрее собрать всю вашу силу воли, иначе вам плохо придется. Запросто разговаривать со старшим по званию — серьезный проступок Вы хоть умеете стоять посолдатски?

— Конечно. Я все это давно знаю из кинохроники. Но сейчас мы ведь не на учениях, к чему эти детские игры! Нет ли у вас случайно спичек, господин оберлейтенант?

Полковник вновь не удержался от смеха, потом грустно покачал головой:

— И такого недотепу обрядили в униформу! Мне вас от души жаль. Знаете ли, что бы с вами сделали, будь вы хоть пару дней солдатом?.. Заковали бы в кандалы, заставили бы сутками выполнять внеочередные наряды.

И он удалился, качая головой. Ванек злобно посмотрел ему вслед.

— А где находится спальная комната, я сам догадывайся? Ладно. Эй, господин капрал!

Адресатом был не кто иной, как ВердьеЛев. Потрясенный, он резко обернулся:

— Ты кто такой?

— Петрович.

— Врешь, подлец! С буквы "П" формы еще не выдавали. А, вот и твой номер — 27.

— Но простите, господин капрал, речь ведь не об этом, — прервал его раздраженный Ванек. — Что вы все ходите вокруг да около?!

Лев нашел в списке номер 27 и по этому случаю издал рекордный рев.

— На помощь! — закричал устрашенный господин Ванек.

— Ты — Горчев?

— Ну и что? Разве я вам говорил другое? Лев ласково прищурился и многозначительно произнес:

— А я — цикада. .

— Очень рад. Ванек. Скажите мне, наконец, господин Цвикаде, где здесь спальная комната и как раздобыть спичек.

Лев его не разорвал. Напротив, спокойно дал прикурить и взял курящего Ванека под руку: — Я лично вас провожу. Ведь с вами надо очень вежливо обращаться. Ведь вы еще не присягали, не так ли?

— Время есть. Не беспокойтесь, мне особенно не к спеху.

— Зато я жду не дождусь. Пожалуйте, — он указал на дверь, — только после вас.

Стоящий рядом бывалый легионер даже закрыл лицо при этом уникальном зрелище.

— Вы хоть и унтерофицер, а очень милый человек, — светски болтал Ванек. — Знаете, романисты рассказывают о легионе всякие ужасы, и я, надо сказать, приятно удивлен.

Мясник как раз перебирался на другое место, поскольку его причислили к неблагонадежным. Он волочил большой желтый кофр и столкнулся по дороге с Ванеком: секретарь и не подозревал, что это собственность шефа.

Господин Ванек бросился на койку и уснул. Он порядком разнервничался, когда какойто рябой бретонец, ни слова не говоря, столкнул его на пол. Смеркалось.

«Скорей бы уж появился Горчев», — думал господин Ванек. Трубный сигнал — перекличка.

Все поспешили во двор. И господин Ванек.

Капрал Жант громко зачитывал фамилии по списку. Приблизился сержант Вердье. Одна за другой раздавались в тишине фамилии рекрутов. Вдруг из строя выступил господин Ванек и схватил капрала за руку:

— Извините, что прерываю. Меня никто не спрашивал?

Мертвое молчание. Однако, прежде чем Жант успел осуществить законное убийство, к рекруту дружески повернулся Лев.

— Нет, любезный Горчев, вас никто не искал — Кстати, какое поручение вы нам дадите в случае, если вас будут спрашивать?

Горчев! Капрал Жант все время ломал голову, вспоминая, как звали субъекта, который его просвещал насчет «братка» и «крестной матери». И теперь — нежданная удача!

— Ну да, это Горчев, — засмеялся Лев. — Пожалуйста, поделикатней с ним, Жант, он еще не присягал, и потому полковой регламент на него не распространяется.

Капрал понимающе кивнул и принялся дальше оглашать фамилии. Господин Ванек вторично взял его за руку:

— Прошу прощения, если меня всетаки спросят…

— Молчать! — крикнул подошедший лейтенант.

— Я только попросил, господин взводный…

— Рекрут, вы идиот! Что это за наглость? Пусть вы еще не солдат, но хотя бы в детстве вашим воспитанием занимались?

Ванек чтото пробурчал, но притих. После переклички сержант объявил:

— Все неблагонадежные идут в корпус номер четыре. Остальным приготовиться — отъезд в одиннадцать. Разойдись!

Господин Ванек поплелся к воротам и просунул голову сквозь прутья решетки.

— Прочь отсюда, — скомандовал дежурный капрал.

— Не бойтесь, я не перегрызу решетку. Какие здесь все нервные…

— Убирайтесь отсюда!

— Это я уже слышал, не глухой. Вы здесь привратником служите? Прошу вас, если ктонибудь меня спросит, так я и есть Петрович…

— Пропадите пропадом, не то велю надеть на вас наручники!

— Ну и ну! Ничего себе порядочки…

Ванек вернулся в казарму. Мясник уже перебрался к прочим неблагонадежным: его новую репутацию лучше всего подтверждало отсутствие шикарного, туго набитого желтого кофра, который он попросту спер. Зато деревянный ящичек, перетянутый шпагатом, на котором Корто вывел фамилию Горчева, остался в целости и сохранности. Господин Ванек, которому было сказано, что в его распоряжении находится экипировка легионера, несколько удивился, обнаружив на койке всего лишь сигарный ящик. Неужели здесь уместилось все необходимое? Не совершил ли этот Петрович новой ужасной ошибки?

— Я еще не успел вам представиться. Меня зовут Эгон Вюрфли, учитель танцев и хороших манер.

— Очень рад. Ван… Ванной здесь, конечно, нет? Счастлив познакомиться.

— Петрович.

— Горчев — ваш псевдоним, не так ли?

— Нет, Петрович. Горчев — мое настоящее имя.

— А Тинторетто?

Господин Ванек усиленно заморгал.

— Вы итальянец?

— Швейцарец.

— К сожалению, не говорю пошвейцарски, — он покрутил в руках сигарную коробку.

— Интересный, однако, пакетик.

Господин Вюрфли снисходительно улыбнулся.

— Не стоит взламывать…

— И не стану. Просто перережу шпагат, и дело с концом. Гм… так вы полагаете, здесь полная экипировка легионера?

В коробке содержались две ношеные портянки, кусок веревки, несколько отмычек, штопор и энное количество сигарных окурков.

— Вероятно, — предположил господин Вюрфли.. — Я еще не получил свой комплект.

— Зачем в пустыне штопор? — недоумевал господин Ванек. — И почему солдат снабжают отмычками и сигарными окурками?

— Возможно, табачный сок используется в медицинских целях. Африканские солдаты поголовно получают скорбут.

Господин Ванек нервно тряхнул коробку:

— Я не получал скорбута, а если он у меня и был, то его ктото украл.

Господин Вюрфли с любопытством вытянул шею:

— А символа там, внутри?

— Что внутри? — не понял господин Ванек.

— Сложите три части вместе.

— Какие части?

— Которые лежат в коробке.

— Сигарные окурки?

— Не болтайте глупостей. Сложите вместе три части и поиграйте нам чтонибудь.

— Хорошо! — Господин Ванек рассмеялся успокоительным смехом дружелюбно настроенного психиатра. — Складываю вместе портянки, шпагат, окурки и начинаю. Почему здесь нет бритвенного прибора? Эй, начальник!

В комнату вошел капрал Жант и озверел от услышанного призыва:

— Ну, погоди, остолоп ты эдакий! Завтра увидишь чудо заморское!

— Да? А что завтра за день такой?

— День присяги, — зашипел капрал.

— Простите, это противоречит моим убеждениям.

В этот момент запела труба.

— Перекличка! — крикнул Жант и выбежал во двор. Рекруты побежали вслед, за ними Ванек со своим сигарным ящиком. Он беспокойно оглядывался. Но Горчева нигде не было видно.

— Удивительно, — заметил Вюрфли. — У каждого художника свои причуды.

— Вполне возможно.

— Как у музыкантов, так и у живописцев.

— Равно у балетных танцовщиков и каменотесов. Своих забот вам, что ли, не хватает?

Ванек тревожно смотрел по сторонам. Горчева нет и нет. Последняя перекличка.

Отряд рекрутов двинулся через ворота в гавань, к транспорту. Наступила ночь, а Горчева не было и в помине. Раздался гудок, с парохода спустили трап.

— Вперед! — скомандовал лейтенант сержанту Вердье.

— Погодите еще немного, — умолял господин Ванек.

— Марш, иначе я вас отправлю в сумасшедший дом!

— Странно, — подытожил растерянный господин Ванек. — Ради чего устраивают такую суматоху? Они думают, Сахара от них убежит, что ли?

Но вот он уже на борту. И хотя занималась заря, господин Ванек все стоял у перил и продолжал надеяться. Что могло произойти? Может, Горчев еще успеет? Но Горчев не появился, а пароход отчалил. И тут на его плечо легла рука матроса:

— Это письмо доставили в шлюпке полчаса назад для номера 27. Возьмите.

Горчев писал своему заместителю:

"Любезный господин Ванек!

Обстоятельства, над которыми я не властен, мешают мне вернуться. В Оране я сменю вас, а до тех пор вы будете получать ежедневно двести франков. Завтра я положу деньги в банк на ваше имя и квитанцию перешлю. Немного терпения.

Ваш благодарный шеф Петрович".

И пароход устремил господина Ванека в Африку.

Горчев покинул форт в необъятном костюме Ванека и поспешил к старой гавани.

Непринужденно сел в первую попавшуюся пустую машину и начал круиз в своем стиле, оставляя за собой хаос и разрушение, словно орда варваров в раннем средневековье. Ему действительно надо было спешить, дабы сдержать обещание, данное Ванеку, который остался в форте дружеским залогом, словно герой знаменитой баллады Шиллера. Он ехал с максимальной скоростью и вполне удачно, ибо выносливости «ситроэна» хватило почти до Ла Чиоты, а это без малого шестнадцать километров от Марселя. В рыбачьей гавани он, к сожалению, не нашел шикарных автомобилей; там стояли только грузовики, наполненные утренним уловом.

В таком грузовике наш герой ринулся по направлению к Тулону. Транспортный гигант вполне безупречно миновал Гренобль, только радиатор получил легкую вмятину от неожиданной встречи с фонарным столбом, да воспитанниц женской школы обсыпало дохлой рыбой. Затем грузовик добрался до Тулона, где Горчев столь тесно сблизился с магазином битой птицы, что с водительского сиденья сошел прямо на витрину. Но кто способен скрупулезно рассчитать такие мелочи? И пусть первым бросит камень в Горчева тот, кто его догонит! Горчев припустился вовсю. Через полчаса от неистово бегущей толпы осталось восемьдесять любителей марафонских дистанций: наш герой дождался их, отколотил как следует и подошел к постовому полицейскому на отдаленной улице.

— Сначала ответьте, где вы украли этот костюм?

Одеяние Горчева поразило и прохожих — они жадно столпились вокруг.

— Пройдемте в участок, вы, пугало огородное!

— Я просто ищу бар «Техас».

За такой аргумент его чуть не подвергли линчеванию. Полицейский потянул его за собой, Горчев с отчаянием думал об Аннет, а также о господине Ванеке, который ждал его с невероятным самопожертвованием шиллеровского героя и, верно, успел натворить массу глупостей.

По счастью, они подошли к лестнице на виадук, и здесь Горчев сумел благополучно скинуть сопровождающего на спины трех дорожных рабочих, а сам, наклонив корпус и энергично работая локтями, полетел как стрела. Его персональный стиль всегда находил многочисленных последователей, однако ни одному из них не удалось его догнать, и вскоре Горчев очутился у пирса.

Проклятье! Он так и не узнал, где находится бар «Техас».

Неподалеку беседовали шестеро примечательных субъектов. Что делать? Упасть перед ними на колени? Пригрозить револьвером… только так и узнаешь адрес дьявольского бара!

— Эй, да это мой юнга! Что вы здесь делаете и что это вы на себя напялили?

Приватный Алекс.

— Добрый день, месье, рад вас видеть, — пролепетал устрашенный Иван Горчев.

— Что за фрукт? — буркнул рядом стоящий тип однозначно бандитского вида.

— Так, один молокосос, который слишком уж торопится к черту в пасть. Я его взял под свою защиту: творишь столько зла, что не мешает иногда поскоблить греховный реестр. И куда же ты, сопляк, пропал?

— Я испугался вас, месье, — смущенно, как дитя, улыбнулся Горчев.

Все расхохотались. Беспомощный юнец понравился им: неразговорчивый бандит по имени Другяч благожелательно треснул его по плечу — из кармана Горчева выпали часы. Симпатия этой компании фатально определила судьбу Горчева.

— Останешься со мной. Не бойся, я тебя не трону, сосунок, — успокоил его Приватный Алекс. — Надо ведь порой сделать доброе дело, слабого защитить, к примеру: когда на том свете будет судебное заседание, это зачтется как смягчающее обстоятельство.

— И то верно. Пропадет малыш один в порту — добродушно согласился Жасмин, похититель велосипедов, а скупой на слова Другич хлопнул Жасмина по плечу, так что у того из кармана вылетело с полдюжины авторучек и несколько запасных частей к велосипедам.

— Я вступил в легион, — объяснил Горчев, чтобы его отпустили. — Вечером необходимо быть в форту…

— Это безумие, чистый ад, — заорали все хором.

— Отпустите меня, уважаемые господа, умоляю вас, мне необходимо отметиться в форту… — Он попытался бежать, но ему подставили ногу, а молчаливый бандит Другич ударил складной лесенкой по голове. Горчев свалился без памяти.

В себя он пришел на стуле в какомто маленьком затхлом помещении. Приватный Алекс сидел подле и выпивал с мрачным Другичем и Жасмином. Господи, сколько сейчас времени?

— Ну, бэби, проснулся, — подмигнул Жасмин, похититель велосипедов; он разговаривал с аффектированным аристократическим прононсом, да и не мог иначе — год назад при очередном выяснении отношений ему снесли чуть не полчелюсти.

— Послушайте, как вы со мной обращаетесь!? — повысил голос Горчев.

— Хорошим манерам я обучусь у тебя потом, паренек. Но я взял тебя под крыло, и, хочешь не хочешь, мы будем тебя оберегать. Такто, сынок.

— И сколько вы меня здесь продержите?

— Да пока у тебя мозги не встанут на место. В тесной комнате было жарко и душно.

Угрюмый Другич ощутил серьезную необходимость выпить залпом поллитра вина.

— Но я не хочу скрываться. Выпустите меня!

— Послушай, если ты не перестанешь визжать, мы тебя продержим в этой конуре целый год.

— Зачем? Это что — темница, где разбойники в наказание запирают

приличных людей?

— Нет, но здесь только один выход, и он охраняется.

— А что это за место?

— Бар «Техас».

Наконецто! Он прямо у пели, хотя попрежнему не знает точного адреса.

— Удивлен? Здесь штабквартира банды Маэстро, сборный пункт нашего комиссионного общества. Сегодня вечером нам причитается сорок тысяч франков. Обломится и тебе две тысячи.

— При условии, — добавил Жасмин, — что парня удастся притащить сюда связанным.

— Считай, уже удалось. Рыбец маху не дает, — заверил Приватный Алекс. — А когда он будет здесь, мы его и укокошим. — Последовал общеизвестный выразительный жест.

— Кого вы собираетесь укокошить? — поинтересовался пленник.

— Ивана Горчева.

— А разве он еще жив? — изумился Горчев.

— Да. Но долго это не протянется. А теперь — все! Пошли, ребята.

— Пора. Нам еще надо погрузить автомобиль на «Акулу».

Молчаливый Другич потуже затянул веревку, которая ему служила поясом, и вышел вслед за остальными. Приватный Алекс крикнул на прощание:

— Лучше не пытайся бежать — никого из посторонних охрана не выпустит.

Аннет! Что с похищенной Анкет? И кто ее похитил? Скорей всего этот толстый оборванец и этот, как его… Портниф. Конечно, к банде примкнул и Лингстрем, с которым он рассчитается при ближайшей возможности. И, отец небесный… и Ванек!

Он еще не кончил размышлять — дверь отворилась, и на пороге появился Портниф, тип, не очень заботящийся о своей внешности; это смягченное литературное выражение в данном случае характеризует крайнюю неряшливость бандита. К тому же Портниф был в стельку пьян. Равнодушно взглянул на Горчева — ведь он его не видел в казусе с генералом. Он знал только

реляцию Приватного Алекса: банда взяла под защиту одного симпатичного молокососа, который сдуру записался в легион.

— Маэстро будет недоволен, что вы привели его в наше тайное убежище, — решил Портниф, которого отнюдь не убедили путаные теории Приватного Алекса касательно потусторонней и небесной юриспруденции.

— Чушь собачья, — презрительно откомментировал он теории Алекса, однако не развил тему по причине опьянения, а прошел к столу.

— Вы его взяли? — спросил Горчев.

— Кого? — устало откликнулся Портниф.

— Ну этого, Горчева?

— Да, приведут скоро.

— Правда? Так легко схватили?

— Мошенник пьянствовал как ни в чем не бывало, и Рыбец с четырьмя парнями его накрыл.

Горчев както сразу сник и закрыл глаза. Удачно получилось: его схватили, пока он пьянствовал, а он и не подозревал об этом.

— И что он натворил, этот Горчев?

— Да просто бесстыжий малый. Ясно, работает на вражескую банду. Но если б он сидел здесь, на твоем стуле, уж я бы ему буркалы пощекотал ножом, так по одному и выдрал бы.

— Стоит ли возиться с каждым глазом в отдельности? Выдрать оба сразу, и дело с концом.

— А ты, парень, не хами! — Портниф вынужден был сесть, поскольку не держался на ногах. Он налил вина и выпил. — Если когданибудь мне удастся схватить его за глотку, это будет лучший день в моей жизни!

— Жаль, что к вашим услугам только моя глотка.

— Счастье, что ему не удалось разрушить наш план. Мы поменялись с мошенником Лабу: девушку против автомобиля. А автомобиль спрятали.

— Ладно, тогда все в порядке, — воспрянул духом Горчев. Аннет возвратилась домой — это главное.

Портниф качнулся, уронил руки, стукнулся головой об стол и… заснул. Горчев чувствовал себя не лучшим образом. Безнадежно посмотрел на часы — поздний вечер. Ванек ждет напрасно… Портниф с грохотом свалился со стула — судя по всему, перебрал он основательно. Горчев не шевельнулся его поднять. Свинья… подлый убийца!

Время шло… четверть часа, еще четверть часа. Портниф храпел. Попытка к бегству по коридору в бар не имела смысла. А Приватный Алекс и его дружки по доброй воле не выведут его отсюда. Наконец вошел какойто сгорбленный малый с невыразительной и плоской физиономией.

— Ура, негодяй в наших руках! — воодушевленно воскликнул он. — Горчев у нас, и сорок тысяч наши.

Загремели шаги, и в комнату втащили основательно избитого и связанного Корто — того самого преступника. который страдал ностальгией.

Глава одиннадцатая

Бесчувственного легионера резким пинком устроили в углу. Потом попытались привести в чувство Портнифа — без особого успеха.

— Эй ты, вставай… Портниф храпел вовсю.

— Брось эту пьяную харю. Скоро придет Маэстро — расплатится и пусть забирает своего Горчева.

Флегматик Другич развлекался тем, что время от времени погружал голову Портнифа в ведро с водой. И онтаки преуспел: шатаясь, пьяный поднялся. — Что… Чего вам надо? — бормотал Портниф.

— Мы взяли его. Вот он!

— Кто?

— Горчев. Вон там валяется, мошенник, — Другич указал на Корто. Портниф вынул нож из кармана, собираясь, видимо, исполнить свое обещание. Но вмешался Приватный Алекс:

— Сперва надо получить деньги. Пока не стоит портить товар.

Портниф снова повалился; то ли заснул, то ли потерял сознание — неясно.

Молчаливый Другич снял со стула куртку Горчева и накрыл компаньона.

Вошел коренастый субъект, который, в отличие от остальных, смотрелся джентльменом сомнительного, правда, полета:

— Маэстро приказал погрузить автомобиль на «Акулу», да побыстрей. Сначала надо вывести «Акулу» с Бельгийского причала и доставить к фарао, где стоит машина. Ведь автомобиль мы не можем подкатить.

— Работа долгая, плати деньги наперед, Альду. Коренастый — сейчас было заметно, что он мулат, — высокомерно ответствовал:

— Маэстро придет с деньгами и заплатит сразу, как получит Горчева. Вам вполне достаточно оставить здесь доверенное лицо. — Он ткнул ногой Корто: — Подох, что ли?

— Как можно! — обиделся Жасмин. — Мы за товар отвечаем.

— Ты, Жасмин, останешься здесь и примешь деньги, — распорядился Приватный Алекс.

— «Альфу» погрузим за полтора часа, в остальном полагаемся на честь Маэстро.

Если он нас захочет обмануть, пусть помнит, что машина у нас в залоге.

Молчаливый Другич между тем безуспешно пытался пинками разбудить Портнифа. Потом снова накрыл приятеля пиджаком Горчева, взял свою шапку и вышел.

Бандиты последовали за ним. В комнате остались Жасмин, Альду, оба Горчева и бесчувственный Портниф.

— Я пошел в «Черную звезду», — вдруг объявил Альду. — Маэстро все равно за мной явится.

— Я с тобой, — решил Жасмин. — Слушай, парень. Выйти ты отсюда не можешь, охрана тебя не выпустит. Сторожи пленного. Когда принесут деньги, не бери меньше сорока тысяч…

Корто пришел наконец в себя и очень удивился. Голова у него раскалывалась, а лицо ему вытирал подлинный Горчев.

— Что это? Где я?

— Как ты сюда попал?

— Выпивал с Гектором Потиу, а потом…

— Тебя же сегодня днем посадили на пароход в Марселе.

— Вот и нет. Потиу меня взял к себе денщиком… и мы должны были вместе выехать из Тулона…

Портниф храпел вовсю — зловещий аккомпанемент к этой неожиданной встрече.

— Ты встать можешь?

Корто довольно легко выполнил задачу. Горчев быстро написал записку и передал Корто:

— Тебя долго держать не станут, как только докажешь, что ты не Горчев, тебя выпустят. Может, до доказательств дело и не дойдет. Но главное — помалкивай.

— А записка?

— Как только выйдешь отсюда, передашь ее в Марселе на пароход «Констанс». Может, тебе удастся успеть, если пароход запоздает. Для рекрута номер 27. Корто послушно сунул записку в карман. Дверь отворилась, и вошел барон Лингстрем с пистолетом в руке. За ним следовал широкоплечий седой человек весьма угрюмого вида — Маэстро.

Барон вскользь посмотрел на Горчева.

— Это он.

— А этот? — Маэстро кивнул на Корто.

— Жасмин сказал, что они здесь держат какогото бедолагу, который сбежал из легиона, — нетерпеливо пояснил барон.

Маэстро разозлился:

— С ума спятили! Нам еще не хватало военных властей. Я запретил пускать сюда коголибо без моего разрешения!

— Сейчас не это главное, — Лингстрем повернулся и в упор взглянул на Горчева. — Прежде всего, надо покончить с этим, если он не образумится. Выводите машину к выходу во двор. Когда я уйду, отправьте Горчева прогуляться.

— Одному не сподручно. Мне нужен Альду. Иван Горчев отлично представлял, что означает «прогулка»: пуля в лоб, авто не тормозит, пассажира сбрасывают в море.

Есть ли какойнибудь шанс? Вероятно, только один: ни барон, ни Маэстро не знали, что банда приняла Корто за Горчева.

— А если вы не найдете Альду? — полюбопытствовал Лингстрем.

— Найдете наверняка, — усмехнулся Горчев. — Он пошел в «Черную звезду».

Маэстро прищурился и оценивающе посмотрел на молодого человека.

— Мне нравится ваше хладнокровие. — Потом накинулся на Корто: — Убирайся отсюда, свинья! Попадешься еще раз — пристрелю как собаку. Вон!

Он схватил Корто за воротник, потащил в коридор и вышвырнул в переулок. Корто помчался со всех ног в ближайшую казарму, но по дороге отправил письмо господину Ванеку.

Они стояли друг против друга. Лингстрем с пистолетом, Горчев… с улыбкой.

— Ну, господин Горчев, что скажете? — начал барон после короткой паузы. — Заметьте, кстати, я не бандит.

— Простите, но как я мог об этом догадаться?

— Оставьте насмешки. А вы ловкий авантюрист. Сперва даже я обманулся, принял вас за этакого юного сумасброда.

— А теперь?

— Теперь я прекрасно понял, что вы подосланы Абе Паданом.

— Что? Кем подослан? — искренне удивился Горчев.

— Будете отрицать, что вы сообщник Абе Падана?

— Если вы это разгадали, какой смысл отрицать.

— Вы знали Мала Падана?

— Только понаслышке… Я в добрых отношениях со всей семьей Дала.

— Согласны перейти к португальцу?

— Как вам сказать… — соображал Горчев, — собственно, почему бы и нет? Впрочем, нет! Тот, кто связан с вами, не может быть порядочным человеком.

— Предупреждаю: с Дизаром шутки плохи. К тому же Абудир далеко.

— Правда? Я об этом както не подумал. И все же постараюсь какнибудь туда добраться.

— Ради Абе Падана вы не доберетесь ни до Абудира, ни до Ифириса. Будьте уверены!

Горчев наморщил лоб в глубоких раздумьях. Казалось, он всерьез взвешивает предложение.

— О чем вы задумались, смею спросить?

— Если говорить честно, вы ужасно напоминаете моего секретаря Ванека.

Портниф зашевелился на полу. Открылась дверь — вошел Маэстро.

— Я выдал Жасмину деньги. Альду с машиной ждет внизу.

— Ладно. Кончайте с этим субъектом.

— Будет сделано. — Маэстро подошел вплотную к Горчеву. — Если бы не вы, деньги португальца были бы уже у нас в кармане.

— Да у него нет и ржавого сантима, — рассмеялся Горчев. Ему не хотелось верить, что смерть совсем рядом… Он закурил сигарету.

— Хотите позубоскалить напоследок?

— Значит, вы решили меня убить?

— Точно. Я и есть твоя смерть, — сказал Маэстро.

— За что же мне досталась такая страшная смерть?

— Идем!

— Обождите, Лингстрем, дайте мне подумать пять минут. Возможно, я соглашусь перейти к португальцу.

— И какую гарантию вы можете предложить?

— Целиком отдаюсь в ваше распоряжение, можете со мной делать что угодно, — вздохнул Горчев и упал на стул. — Прошу, оставьте меня одного.

Маэстро презрительно усмехнулся. Часто ему приходилось наблюдать, как раскалываются такие вот парни. Они вышли с Лингстремом длинным коридором по направлению к бару. По двое стражей стояло у каждого выхода. Левая дверь вела во двор.

— Сломался парень, — бросил Маэстро.

— Похоже на то.

Они выпили по нескольку глотков и вернулись в комнату. На полу попрежнему храпел Портниф. Горчев исчез. Испарился. Совершенно непостижимо!

Глава двенадцатая

Нижеследующая сцена разыгрывалась в форту св. Терезы в Оране после прибытия рекрутского пополнения. Еще сегодня в полуофициальных анналах скептики могут прочесть, что у командира роты — капитана Фуриона — язва желудка началась на нервной почве с появлением очкастого и черноусого рекрута по фамилии Горчев.

Болезнь, собственно говоря, резко обострилась год спустя, и капитан был вынужден выйти в отставку, но первые симптомы дали себя знать именно в то знаменательное утро.

А между тем день был ясный и начался спокойно. Рекруты, прибывшие из Марселя, принесли присягу и построились к перекличке на плацу форта.

Сержант Вердье облизнул губы.

— Как вас назвал Горчев? — спросил он у капрала.

— Братком. Да еще объяснил, что крестная мать не может быть братком.

— А меня обозвал цикадой. Хочу серьезно потолковать с ним на эту тему.

Лев дружески кивнул и посмотрел на упомянутого рядового с ликующей жадностью. В данный момент, до начала обучения и во время офицерского смотра, оба приятеля — сержант и капрал — не могли ничего предпринять. Но им не к спеху. Пять лет — долгий срок.

Сержант коварно усмехнулся. Господин Ванек радостно и простодушно улыбнулся и кивнул в ответ. Тут как раз подошел командир роты, и его взгляд задержался на кивающем рекруте:

— Рядовой!

— Да, что вам угодно? — встрепенулся спрошенный, стараясь произвести выгодное впечатление. Ротный командир раскрыл глаза пошире и растерянно отступил на шаг.

Капрал Жант, стоявший позади Ванека, зашипел:

— Олух! Перед тобой командир, отдай честь!

— Ах, прошу прощения, — спохватился рекрут. — Я еще толком не разбираюсь в чинах. — Он взмахнул фуражкой. — К вашим услугам, меня зовут Ва… Вообщето имя есть, но это не имеет значения.

Ротный командир уставился на него так, будто увидел привидение средь бела дня.

Надо полагать, впервые в мировой истории солдат поднял кепи, дабы приветствовать старшего по званию. Сержант Вердье, очень бледный, отчаянно демонстрировал за спиной капитана уставное приветствие. Господин Ванек приподнял фуражку еще разок и, обращаясь к нему, удивленно произнес:

— Мы ведь уже встречались. Как поживаете?

— Смирно! — возопил капитан, совершенно теряя самообладание. — Что тут у вас? Сумасшедший дом?

— Я бы не сказал, — ответствовал господин Ванек.

— Смирно! Как вы стоите по стойке смирно?

— Простите, к чему все это?

— Фамилия!

— Меня зовут Ван… ван Петрович.

— Голландец?

— Кто? Я?

— Не задавайте вопросов!

— Но в таком случае невозможно общаться.

— Почему вы назвались ван Петровичем?

Господин Ванек сделал шаг вперед и жестом капельмейстера успокоил капрала, который порывался чтото сказать.

— Простите, меня зовут Горчев, все остальное я беру обратно.

У ротного командира на миг помутилось в глазах и перехватило дыхание.

— Сержант! К рапорту его! Десять суток ареста. И выбить из него эту расхлябанность! — Он смерил Ванека взглядом: — С начала основания форта вы станете первым рекрутом, наказанным в день прибытия. Стыдитесь! И вы тоже, — обратился он к младшим офицерам. — Следуйте за мной.

Молодой лейтенант, молча наблюдавший сцену, подошел к Ванеку.

— Послушайте, друг мой, вы, вероятно, слышали о породистых охотничьих собаках и особых коровах, выведенных путем тщательного отбора? Так вот: вы — чистейший экземпляр сугубо цивильного члена общества.

— Вы животновод, господин майор?

— Нет. Когдато я занимался психологией. Понимаете, у вас крайне неудачная душевная предрасположенность. Знаете ли вы, что такое антисолдат?

— Конечно. Статуэтка Наполеона старинного фарфора.

— Вы штатский до мозга костей, — вздохнув, продолжал лейтенант. — Прирожденный штатский. Вы понимаете в военном деле примерно столько же, сколько глухой в музыке Моцарта. Мне вас жаль от всего сердца. Вы хоть меня понимаете?

— Как же, как же. Объясните только, что общего у породистой коровы со старинным фарфором?

— Бедолага, — лейтенант пожал плечами и ушел. Господин Ванек поторопился по лестнице на первый этаж и вошел в дверь, на которой висела табличка:

Штаб батальона. Майор Рибу. Вход без разрешения воспрещен. В комнате сидел майор. Ванек, натурально, взмахнул фуражкой:

— Добрый день, господин капрал. Нет ли письма на имя Горчева? Рекрут второй роты.

Майор поднялся:

— Рядовой, я вас за это… в кандалы!

— Почему все здесь такие нервные? Письмо наверняка есть, посмотрите хорошенько на букву "П": Петрович.

— Убирайтесь ко всем чертям, — майор с трудом сдержался. — Ваш унтерофицер также будет наказан. Марш!

«С нервами здесь у всех плоховато», — подумал Ванек, спускаясь по лестнице. На плацу рекруты снова стояли навытяжку. Господин Ванек прошел перед строем, словно генерал, и орлиным взглядом окинул роту.

— Рядовой, что вы делаете? — вскричал капитан.

— Ничего, просто ищу свое место гдето между дылдой крестьянином и какимто пареньком с рыжими усами. Ага, вот, нука, потеснитесь.

— Идиот!

— Ладно, ладно, я уже на своем месте, не волнуйтесь.

— Завтра в восемь нольноль к рапорту! Двадцать два дня ареста, двойной караульный наряд! Вас здесь приведут в чувство, будьте уверены! — Капитан даже расстроился — такого казуса еще не случалось.

Показался лейтенант — бывший психолог, и господин Ванек снова выступил с поднятой фуражкой:

— Добрый день.

— Что случилось?

— Я только поприветствовал вас, господин ветеринарный врач.

— В кандалы его!

Не стану обременять читателя подробностями. Достаточно добавить, что в этот день некоторым чинам старшего и младшего командного состава пришлось глотать успокоительные медикаменты. Господин Ванек изза антисолдатского поведения сидел, как преступник, в карцере на каменном полу: запястье правой руки ему приковали к лодыжке левой ноги. С горькой иронией заключенный бросил вслед уходящему капралу:

— Прекрасно тут обращаются с людьми, ничего не скажешь!

На другой день, когда рота впервые выстроилась на полигоне, сержант Вердье сладострастно погладил усы, словно гурман, разглядывающий особенно изысканное блюдо:

— Эй, вы там, шаг вперед!

Господин Ванек после одного богатого событиями дня понял, наконец, что влип основательно. Поэтому он скромно и предупредительно выступил вперед.

— Скажите, пожалуйста, — любезно спросил его сержант, — кто я такой?

Господин Ванек прикидывал так и сяк: имя унтерофицера всплыло вдруг в памяти, и он радостно воскликнул:

— Высокочтимый унтерофицер Цикада! — и он с улыбкой оглянулся по сторонам, ожидая снискать общее одобрение.

— Скотина! — взорвался белый как мел Вердье. — Берите ручной пулемет, бегом на холм — займете на вершине наблюдательный пост. Вперед марш!

Даже господину Ванеку стало ясно, что здесь шутить не любят.

Высунув язык при сорокаградусной жаре, он четыре раза падал без сил, поднимался, снова бежал. На вершине холма свалился замертво, чувствуя себя опозоренным страстотерпцем. На холме нещадно палило солнце, и господин Ванек во что бы то ни стало решил приобрести гденибудь зонт.

Так началась его выучка, и так начался его крестный путь.

Позднее к нему присоединился господин Вюрфли, вооруженный большим прожектором, господин Вюрфли — бывший владелец цюрихской балетной школы, посланный сюда тоже, вероятно, за какуюто провинность. Так и торчали они при сорока градусах в тени, если учесть, что никакая тень не касалась вершины холма.

— Отчего сержант так разозлен на меня? — чуть погодя поинтересовался господин Ванек.

— Изза цикады. Цикада ведь вроде саранчи. А господин сержант — Лев.

— Откуда мне знать? Я только вижу, что он крупная птица.

— Для художника солдатская жизнь нестерпима.

— Надо полагать, — ответил господин Ванек, пожимая плечами. Дались ему эти художники.

— Живописцы — натуры тонкие, да и музыканты тоже.

— Равно и каменотесы и танцоры…

— Разве вы не подписались бы под этими словами?

— Чтобы подписаться, человеку надо прежде всего знать свое имя. А с этим вопросом пока не все ясно.

Когда они вернулись в роту для учебных упражнений, сержант Вердье вновь сладострастно расправил усы, словно вышеупомянутый гурман, оттягивающий звездную минуту контакта с любимейшим лакомством.

— Рядовой, — вновь спросил он секретаря. — Теперь вы знаете, кто я?

— Лев!

— Пожалуй, получше цикады. А как вы можете назвать меня иначе?

— Вы — царь зверей!

— Осел! Сам ты царь зверей. Ясно?

— Конечно. Я, Петрович, и есть лев!

— За такую наглость сообщите завтра на рапорте господину оберлейтенанту, что вы получили десять суток ареста.

Смертельно измученный, донельзя потный и грязный притащился господин Ванек в форт. Он едва мог дождаться, пока дадут поесть и можно будет свалиться на койку.

Однако в казарме его подкарауливал капрал Жант; он издали заметил приближение негодяя, который в темноте обозвал его «братком» да еще разъяснил ситуацию с крестной матерью. Капрал от волнения проглотил слюну, но остановил Ванека внешне хладнокровно:

— Подождите, приятель. Расскажитека еще разок, чем отличается старая крестная мать от молоденького братка?

— Количеством месяцев, разделяющих рождение данных особей, — грациозно сформулировал господин Ванек.

— Так, — капрал рассеянно кивнул и далее продолжил холодно и веско. — И как все это соотносится с вашим «братком»?

— Он женился в Галаце. Его жена ждет ребенка.

— И как обстоит дело с крестной матерью? Господин Ванек ничего не понял, но вежливо объяснил:

— Она сейчас замужем за главным лоцманом в Галаце. Очень почтенная дама. Мой брат писал…

— Стоп! Чтобы не забыть различия между «братком» и «крестной матерью», сбегайте на склад и помогите выгрузить оборудование для второго барака. А после мы еще потолкуем.

Когда господин Вюрфли по этому случаю опять кинул невразумительную реплику насчет художников, господин Ванек схватил винтовку со штыком и попросил ему не препятствовать, пока он не искромсает Вюрфли.

— Но господин Тинторетто! — взмолился Вюрфли. — Всякий музыкант, равно как и живописец и…

— И каменотес, и танцор! А вы сами — чудовище! Но удары судьбы не прекращались.

Когда секретарь направился к складу, попался ему навстречу майор; господин Ванек вежливо поднял фуражку:

— Ваш покорный слуга, господин оберлейтенант.

— Сержант! — зарычал майор. — Этого идиота на два дня в кандалы! Вон отсюда!

Когда Лингстрем и Маэстро покинули комнату, Горчев нерешительно огляделся.

Бежать? Но как? Портниф ритмично храпел, накрытый белой матросской курткой. ..

Горчев вышел в полутемный коридор: в конце дежурили люди, которые выпустили бы его только с одним из бандитов. С треском раскрылась какаято дверь, и появился Жасмин, слегка подвыпивший. Заметив тень в коридоре, он пробурчал:

— Кто это?

— Тcс… Это я. Червонец.

— Чего ты тут шляешься?

— Маэстро мне врезал и велел убираться. Если, дескать, найдет — пристрелит. А стража меня не выпускает. Жасмин чертыхнулся:

— Вечно с тобой всякая возня. Идем!

— А что будет, если Маэстро вернется?

— Пошли, говорю.

Он потащил Горчева по коридору, открыл дверь во двор и на ходу бросил часовым:

— Парень со мной.

Минута — и они на улице. В конце виднелась большая площадь с регулировщиком и трамвайным движением.

— Послушай, Жасмин, — обратился Горчев к бандиту, когда они дошли до сего оживленного места. — Присядем, я хочу коечто тебе сказать по секрету…

Они уселись на скамью: Горчев элегантнопривычным жестом вставил в глазную впадину черный ободок:

— Я тебя обманул, понимаешь, моя фамилия Горчев, и это именно меня хочет укокошить Маэстро.

— Чушь! Ну и шуточки! О Горчеве говорят, что каждый его удар надо особо изучать в бандитской академии. А на тебя поглядишь…

— Брось. Я правду говорю, потому как не хочу, чтоб с тобой разделались. Ведь ты меня освободил. Маэстро уже держал авто у дверей — решил меня отправить погулять. Если б ты меня не вывел, со мной, наверное, все было бы кончено.

— Чтоо! — подпрыгнул Жасмин. — Что ты плетешь? Нука, пойдем обратно.

Он схватил Горчева за руку, немедля получил знаменитый хук, перелетел через спинку скамьи и ткнулся головой в лужу. Поднялся он далеко не сразу, и движения его были весьма неуверенны.

— Теперь веришь, что я Горчев?

— Ндаа… — прохрипел Жасмин, — это ведь надо так нарваться…

Жасмин последовал доброму совету и в тот же день бесследно исчез, не без оснований опасаясь беспощадной мести Маэстро. Больше его в Тулоне не видели.

Между тем Горчев поспешил в гавань, хотя совесть его зудела от мысли о судьбе Ванека. «Альфаромео» должен был ждать у Бельгийского причала погрузки на «Акулу». Может, еще не поздно? Горчев прибавил скорости.

В самый раз. «Акула» еще не пришла, зато машина была тут, как говорится, под брезентом. Рядом сидел неразговорчивый Другич и спал, привалившись к крылу. Его голова глухо стукнулась о мостовую, когда машина бешено рванулась с места.

Горчев не проделал и полпути до Ниццы, как вдруг, в тот момент, когда он въезжал на тротуар, чтобы не столкнуться со встречной машиной, у него в мозгу вспыхнула жуткая мысль: деньги!

Его бумажник остался в матросской куртке, которой неразговорчивый Другич накрыл пьяного Портнифа.

Без малого сто тысяч франков.

Глава тринадцатая

Де Бертэн, Лабу и его дочь ошеломленно смотрели на блудного «альфаромео».

— Как попал сюда автомобиль? — обернулся Лабу к лакею.

— Вероятно, покупатель автомобиля, месье, находится гденибудь неподалеку.

— Вздор! Покупатель ни в коем случае не мог его вернуть.

Андре приблизился на шаг:

— У одного моего родственника был сенбернар, и, после того как он продал собаку мяснику, она дважды возвращалась домой. Разумеется, предположить такую степень привязанности у автомобиля невозможно.

— Разумеется, — отмахнулся Лабу, — чудеса в наше время существуют лишь в воображении нервнобольных лакеев.

— Прошу прощения, месье, но все прочие предположения столь же невероятны. Если автомобиль разъезжает без водителя, он на все способен. Отчего бы ему и не быть преданным, как тот сенбернар?

— Когда закончите свою тронную речь, Андре, ступайте на кухню, — ответил Лабу.

Они обошли несколько раз таинственно вернувшийся автомобиль.

— Посмотри! — воскликнула Аннет и показала на сиденье. Черный ободок монокля лежал на кожаной обивке. Лабу взял его и тут же увидел особую примету: в одном месте целлулоид треснул, обнажив проволоку. Все трое изумленно созерцали сию диковину.

— Монокль Горчева, — без колебаний определил Лабу.

— Ты же собственными глазами видел его в униформе в форте СенЖан. Обожди! — генерал поспешил в дом позвонить в Марсель.

Любопытно: Горчев их интересовал более, нежели чудесное возвращение четырнадцатикаратового авто. Телефонный разговор длился недолго и запутал дело окончательно.

— Дайте мне капитана Аррио… Приветствую, Аррио. Легионер по фамилии Горчев, который завербовался восемнадцатого числа в Ницце, должен давно находиться в маршевом взводе. Однако он, вероятно, сейчас здесь, в Ницце. Убедите, ради бога, себя и меня, что его ночью посадили на пароход и отправили в Африку. — Короткая пауза. — Да, я слушаю. Это абсолютно точно? Благодарю вас.

— Ну, — нетерпеливо спросил Лабу, когда генерал положил трубку.

— Ответ таков: рядовой Иван Горчев уже часов десять находится в открытом море на пути в Оран.

— А монокль? — воскликнула Аннет.

— Какаято мистификация.

Долгое молчание. Всех троих тяготило странное беспокойство. Вошел Андре со своим всегдашним таинственногордым видом:

— Здесь полицейский, месье.

— Полицейский? — удивился де Бертэн. — Еще какойнибудь криминальный случай?

— За сегодняшний день в порядке исключения не случилось ни грабежа, ни бандитского налета, — информировал Андре. — Но так как сейчас только три часа, то все еще может произойти.

— Что ему нужно?

— Он утверждает, будто автомобиль, стоящий у наших ворот, проехал прямиком через цветочные насаждения площади Мажента, и вроде бы за рулем никого не было. Когда я высказал аналогичную гипотезу, вы сделали мне выговор, месье.

— Теперь я и сам думаю, — нахмурился Лабу, — что верный автомобиль сбежал от похитителя домой. Предполагаю также, что с ним случился припадок бешенства, и он вас укусил.

Андре стоял с высоко поднятой головой и в оскорбленном своем самолюбии напоминал цветной плакат, рекламирующий качественные ликеры.

Стремительный герой нашего повествования приехал с первым поездом в Тулон — его беспокоила судьба куртки. Было очень небезопасно возвращаться на сборное место банды, но что делать? Ведь даже господину Ванеку не из чего оплатить «сверхурочные», кроме как из забытых в матросской куртке денег.

Только в середине дня он появился перед баром «Техас». Сначала осторожно заглянул: молчаливый Другич стоял с перевязанной головой, а хозяин как раз подносил ему выпивку. Эх, он отчаянно рисковал, но дело есть дело. Вошел.

Неразговорчивый Другич громко удивился:

— Э, да ведь это тот самый паренек — Червонец! Я слышал, тебя Маэстро вчера вышвырнул?

— Тот, которого притащил Приватный Алекс? — оглянулся хозяин. — Советую вам испариться, юноша. Если вы попадетесь на глаза Маэстро, он вас пристрелит.

— Еще и пристрелит? За что? — жалобно захныкал Иван. — Разве мало, что он меня выгнал?

— Он в бешенстве, так как Жасмин с Горчевым, которого вчера взяли, оказались в сговоре и удрали, — пояснил хозяин.

Значит, они даже и не подозревают, что Маэстро выставил Корто, не подозревают, что это его самого Жасмин вывел на улицу.

— Я сейчас уйду, — робко объявил он, — я хотел только прихватить свою куртку, которой вы укрыли Портнифа.

— А, припоминаю, — усмехнулся Другич, — но ведь Портнифа мы сегодня погрузили на «Акулу», он все еще тепленький.

— Сколько же дней он пьет?

— По меньшей мере лет двадцать. Пойдем со мной, я собираюсь на «Акулу», мы отплываем в Африку ради одного дельца с автомобилем.

— Но ведь и до сих пор вея кутерьма шла изза этого автомобиля.

— Точно. Но теперь Маэстро выдумал такой план — ни в одном фильме не увидишь.

Теперь все будет… огого…

— Но ведь автомобиль будут строго охранять.

— Скажу тебе только одно: план железный. Даже если весь флот его британского величества будет охранять «альфаромео», все равно старушка «Акула» вытащит его из Орана. Понимаешь?

Горчев надеялся, что здесь снова преувеличение. Он заблуждался. Другич сказал правду. Даже весь военный флот не мог бы воспрепятствовать реализации гениального плана Маэстро, а между тем причина стольких забот — машина «альфаромео» — пребывала в трюме солидного парохода «Республика» и плыла навстречу своей судьбе.

У тихого Бельгийского причала близ вытянутого мола стояла на якоре «Акула» — допотопная, отдаленно напоминающая пароход посудина. Кто бы мог поверить, что эта рухлядь станет героиней морского вояжа, о котором еще много лет будут трубить повсюду.

Команду составляли всего четыре человека, но зато ребята что надо. Опытный судья с первого взгляда влепил бы каждому лет по десять. Приватный Алекс, капитан, сознавая важность своей миссии, напялил ботинки по сему исключительному случаю, дабы не уронить свой командирский авторитет.

Горбатый Рыбец, прислонившись к мачте, играл на губной гармонике, остальные слушали. Время — восемнадцать часов.

По узкому трапу на борт взошел молчаливый Другич ; позади него шагал юноша, которого, как известно, Маэстро выставил ночью из бара «Техас». Новоприбывшие возбудили явный интерес — Приватный Алекс едва скрыл свою радость:

— Вернулся всетаки, дурья башка.

— Я прошлой ночью укрыл Портнифа его курткой, — объяснил молчаливый Другич. — И теперь он пришел ее забрать.

— Будьте добры, — жалостно попросил Горчев, — возьмите меня с собой.

Ему так и так необходимо освободить в Ораие злополучного Ванека. Почему бы не использовать для этой цели «Акулу», где он к тому же сможет следить за Маэстро?

— Чушь, — бросил Рыбед Приватному Алексу, — Маэстро его прикончит, как только заметит.

— И все изза этого сволочного легиона! — вспыхнул капитан.

— В тени Приватного Алекса меня никакой страх не берет, — возвышенно продекламировал симпатичный юноша.

— Отлично сказано, — согласился капитан. — Погоди, мы обмозгуем дельце.

Дальнейшие события показались Горчеву кошмарным сном. Около семи часов Приватный Алекс сообщил ему, что они согласны взять его, но только с одним условием: он спрячется в кладовке, в картофельном ящике, и будет выходить, только когда Маэстро спит.

Незадолго до девяти он занял место в ящике, и резвые сороконожки затеяли с ним игру, уверовав, что общаются с огромной картофелиной. Вскорости Приватный Алекс снабдил его бутылкой водки и копченой рыбой, что скрасило, естественно, жизнь.

Около десяти часов появился Маэстро: орлиный нос, голубые глаза, седые волосы, загорелая кожа придавали ему вид полярного исследователя, который после долгих лет скитаний вернулся в большой город. За ним следовал худой, скромный по наружности молодой человек с весьма заметными ушами.

— Это месье Гафироне, — представил его Маэстро. — Он тоже поедет с нами.

— Не знаю, не знаю, — возразил Приватный Алекс. — Если только двое займут одно спальное место. «Акула» совсем даже не пассажирское судно.

— Здесь только одна каюта? Плохо.

— Гораздо хуже другое: у нас вообще нет ни одной. Маэстро прошелся по всему судну и попал наконец в кладовку:

— Я буду жить здесь, — заявил он. — Принесите мой чемодан. И он сел на картофельный ящик. Все вокруг молчали.

— Ну чего вы на меня уставились?

— Где вы будете спать?

— Здесь, на этом ящике.

Он тотчас расстелил свой плед и улегся на ящик. Что поделаешь!

На следующее утро Гафироне заглянул к Маэстро. Руководитель банды лежал на ящике в полусне, Горчев в ящике — полумертвый.

— Садитесь, — Маэстро привстал и потеснился. — Мы до сих пор не успели толком поговорить.

— Благодарю. Надеюсь, тур мы совершим вместе? — поинтересовался худой большеухий джентльмен.

— Нет, месье Гафироне. Вас будет сопровождать владелец машины.

Горчев задумался в своем ящике: где он мог слышать это имя?

— Почему владелец заинтересован в том, чтобы его машина побила рекорд? — Он заключил пари с одним приятелем, что туристический автомобиль способен показать хорошее время и в песках пустыни.

Месье Гафироне достал между тем маленький лакированный футляр, вынул из него ножницы, пинцет, пилку для ногтей и разложил перед собой.

— Вы не обидитесь, если я, пока мы будем беседовать, приведу в порядок ногти. Я ведь, как многие гонщики, начинал механиком. — Он щелкнул ножницами. — Понимаете, в мастерской я здорово попортил себе пальцы, а теперь моя неожиданная карьера побуждает наконец както облагородить ногти.

Он вздохнул и взял пилку. «Парень — псих», — подумал Горчев, пребывая в сомнительном обществе игривых сороконожек. Теперь он вспомнил, почему фамилия показалась знакомой: он слышал или читал об этом гонщике.

— Правда, мои ногти до сих пор не могут забыть пережитых ужасов. Подпиливаю, ухаживаю — все зря. Меня на этом свете удерживает только одно: рано или поздно отрастут красивые, розовые, будто у какогонибудь бездельникабелоручки… — Он работал пилкой и даже помогал себе зубами, надкусывая заусеницу.

Пессимист по натуре, он, однако же, видел будущее своих ногтей в розовом свете.

— Если старт не состоится по моей вине, — продолжал молодой джентльмен, обрабатывая лопаточкой основание ногтей, — то я немедленно верну четырнадцать тысяч франков. Честь для меня превыше всего.

— Равно и для меня, — ответствовал Маэстро, и пол под ним не провалился.

— Но двадцать тысяч я получаю в любом случае.

— Не относитесь ко всему этому как к спортивной гонке. Ваша задача в скоростном темпе доставить машину в определенный пункт.

— В каком состоянии автомобиль?

— В наилучшем. Это «альфаромео» со специальным шасси, тяжелым, как у вездехода.

— Потрясающе! — Автогонщик растопырил пальцы на манер утиной лапы, после чего маленькой кисточкой прошелся по каждому ногтю, размазывая капельки лака. — В песках тяжелый автомобиль… очень даже неплохо.

— В Оране вы остановитесь в отеле «Империал». Наниматель, вероятно, встретится с вами уже на следующий день.

— Где?

— Барон Лингстрем посетит вас в отеле. От него вы получите гонорар.

— Заявляю сразу, — напыжился бывший механик, а ныне примадонна автогонок, — не берите в голову, будто вы меня купили. Если мне что не по душе, плевать мне на деньги.

— Барон Лингстрем — человек порядочный и благородный. Вы будете довольны.

Гафироне насыпал какогото порошка на кусочек замши и начал полировать ногти, некогда подвергавшиеся незаслуженно дурному обращению.

— Здесь точная карта маршрута, — отчеканил Маэстро.

Гафироне внимательно смотрел на карту, не прерывая ни на миг своей работы.

— Короче, — Маэстро нервически вздрогнул, ибо его сильно раздражала полировка, — по этому пути, указанному черной линией, вы доберетесь до Ифириса, свободного негритянского государства. Туда вы должны доставить барона Лингстрема.

— А что означает другая линия, красная?

— По ней вы ни в коем случае не должны следовать, иначе всему конец. Она ведет к «Туфле Пророка».

— Что за опасность сулит нам эта домашняя обувь?

— «Туфлей Пророка» называют высохшее русло — «вади» особой конфигурации. Там обитает злейший враг барона Лингстрема — вождь туземцев Абе Падай. Туда ведет красная линия. Возьмите карту, месье Гафироне, и хорошенько берегите.

— Ладно. Ничего, если я заново перекрашу?..

— Месье, для чего вам красить карту?

— Я имел в виду ногти.

Гонщик открыл лакированный футляр и разложил еще несколько полезных вещиц.

Горчев тем временем заполнял спичечный коробок сороконожками и разными другими находящимися под рукой насекомыми; он словно задался целью собрать материал для научной классификации членистоногих, обитающих в ящике изпод картофеля.

— Перед высадкой на берег вы получите от меня сорок тысяч. В отеле «Империал» вас посетит Лингстрем, и вы с ним уладите остальное.

— Предупреждаю: если дело нечисто, я сразу устраняюсь.

— Успокойтесь, бояться нечего при условии, что вы будете остерегаться некоего субъекта по фамилии Горчев.

— Кто такой?

— Опасный авантюрист. Только здесь, на борту, мы ограждены от его посягательств.

— Любопытно, — удивился вдруг Гафироне. — Сколько жуков по вас ползает!

Маэстро опустил глаза, вскрикнул, подпрыгнул и, как сумасшедший, сорвал с себя костюм и рубашку.

Легионы сороконожек и разных их свойственников торопливо разбегались во всех направлениях — за воротник, в рукава, в волосы и так далее. Кусались они зверски.

В течение вышеприведенной беседы Горчев неутомимо собирал насекомых и, когда коробок заполнился, выпустил обозленных тварей в щель между досками. Как раз здесь виднелась голая кожа на щиколотках Маэстро.

Глава четырнадцатая

Они были недалеко от африканского побережья и от всех сюрпризов, что их поджидали в конце этого необычного плаванья. Неожиданные повороты, комические виражи судьбы готовило им дьявольское авто.

Команда «Акулы» собралась в кладовке. Маэстро устроил себе постель в другом конце судна и натер все тело какимто средством от насекомых: он расценивал нападение сороконожек как самый ужасный казус в своей жизни — волдыри не проходили добрую неделю. Поэтому насчет Маэстро все были спокойны. Другая проблема волновала достойных членов банды — забота о беспомощном и неопытном юнце. Молчаливый Другич доставил на собрание водку из своих запасов и тут же продал приятелям по номинальной цене.

— Я верю, — начал Приватный Алекс, — раз я несчастного паренька спас от верной гибели, то мне на том свете из моего списка грехов вычеркнут истопника. — И после короткого раздумья, глубоко затянувшись трубкой, прибавил: — Может даже и письмоносца… Уж хоть бы тот почтальон деньги разносил, еще куда ни шло…

Этот паренек с грустными глазами удивительным образом пробуждал у Приватного Алекса угрызения совести по поводу давно забытых злодеяний. У других тоже. Они прямотаки рвались отдать ему свой скудный запас человеколюбия, чтобы несколько улучшить баланс в документах беспощадного потустороннего судьи.

Железная Нога, бандит, виртуозно владевший ножом, целыми днями расхаживал взадвперед, ломая голову, как бы помочь парню. У всех остальных тоже душа изболелась за этого недотепу Червонца — такого убогого, неприкаянного и беспомощного, с вечно испуганными голубыми

глазами.

— Давайте воспитаем из него укрывателя краденого добра, — предложил Рыбец. — Силы здесь не требуется, только чуток коммерческой сноровки, а заработать можно.

— Да нет. его запросто облапошат, — поморщился Приватный Алекс. — Он должен стать коком на корабле. Кока особо не дубасят, потому как заменить его некем. Стараются даже к нему подлизаться, чтобы половник поглубже в котел опускал.

— Хорошо сказано, — одобрил молчаливый Другич.

Когда совет достиг полного единства мнений. Рыбец достал из кармана губную гармошку.

За Маэстро наблюдали постоянно. Опасались, как бы он свою ярость на Горчева не выместил на безвинном юноше. Когда седой респектабельный гангстер показывался в поле зрения, Горчев залезал в ящик к своим друзьямсороконожкам. Интересно, что сказали бы бандиты, узнав, что их наивный подзащитный и есть тот самый Горчев.

Этот сюрприз судьба еще приберегала для них.

Горчев оказался весьма полезен в некоторых отношениях. Вечерами распевал замечательные песни под гармонику Рыбца. Иван очень кстати припомнил несколько песен про Волгу и обучил новоявленных приятелей. Сам он исполнял баритоновую партию, Приватный Алекс гудел басом. Железная Нога заливался тенором, а молчаливый Другич — водкой. Только много лет спустя установили, что эти «песни про Волгу» не что иное, как фрагменты финского героического эпоса «Калевала», переведенные на эсперанто.

Накануне прибытия в Оран герой наш самостоятельно готовил обед, и все наслаждались горохом, тушенным с огромным куском говядины и непонятно как попавшим в кастрюлю компасом. От предложений побоксировать, однако, уклонялся всячески. Приближалась гавань Орана. Горчев смотрел в бортовой иллюминатор. Рядом курил трубку Приватный Алекс. Во время вояжа, кстати говоря, Горчев снял свою куртку с Портнифа, который в угольном бункере понемногу выздоравливал от алкогольного отравления.

Все внимательно разглядывали роскошный пароход «Республика», находившийся вблизи «Акулы»: океанский лайнер бросил якорь около дока, довольно далеко от берега.

— На нем они привезли авто. Генерал и его дружок прошептал Приватный Алекс.

Если де Бертэн и Лабу прибыли на «Республике», безусловно там же находится и Аннет. Зачем бандитам понадобился автогонщик, если «альфаромео» в руках Лабу? В чем заключается гениальный план, который так потряс Другича? И вообще, почему изза этой машины ведется столь отчаянная борьба? Горчев так и сяк ломал голову.

Началась разгрузка «Республики». Портовые рабочие да и праздные зрители даже не подозревали, какой поразительный сюрприз преподнесет им сегодняшний день. Вдруг Горчев увидел Лабу на палубе парохода. Лабу наблюдал за выгрузкой.

Могучий подъемный кран опускался время от времени в глубину океанского гиганта, поднимался, совершал поворот, занося груз над морем, и лишь гораздо выше, достигая расположенного под прямым углом металлического траверса, стальная клетушка крана бежала к берегу. При очередном заходе из трюма появился для всеобщего обозрения огромный голубой «альфаромео»; кран сделал боковой поворот, и роскошный автомобиль понесся, колыхаясь,

над водой.

— Слушай, парень, — шепнул Приватный Алекс на ухо Горчеву, не сводя глаз с летящего над морем «альфаромео». — Слушай, парень, — его глаза блестели, а голос от волнения охрип, — слушай и тут же забудь, иначе я тебя придушу собственными руками. Это самый дорогой автомобиль в мире. Он из четырнадцатикаратового золота.

Горчев смотрел разинув рот. И вдруг воскликнул:

— Цепь порвалась!

Секунда — и золотой автомобиль упал в волны. Оглушительный всплеск, ослепительный фонтан… и «альфаромео» исчез в глубине Средиземного моря.

Падение дьявольского шедевра автомобильной индустрии примечательным образом впутало в ситуацию совершенно посторонних людей и причинило им кучу неприятностей.

Примером сему — безобидный господин Ванек. В казарме на его койке уже давно гладили белье: господин Ванек никогда здесь не появлялся, так как все свободное время проводил под арестом. Утром господин Ванек при ярком солнце бегал по кругу, затем занимался военностроевой подготовкой, а потом — ежедневно и систематически — его избивал собрат по оружию и по аресту — одноглазый турок Мегар. Время избиения наступало всякий раз после еды, словно колотушки считались лучшим медицинским средством для улучшения пищеварения. Между господином Ванеком и здоровенным турком возникло какоето недоразумение. В чем оно заключалось, объяснить было невозможно, так как Мегар владел только своим родным языком.

Когда господина Ванека первый раз отвели в арестантскую, там сидел на полу одноглазый турок и попеременно то склонял голову к полу, то откидывался, поднимая вверх ладони. Секретарь смотрел с интересом, а потом осведомился, сколько раз в день он предается этим гимнастическим упражнениям. Из турецкой глотки вылетело несколько невразумительных

односложных слов.

— Видите ли, — сказал господин Ванек. В таких вещах я разбираюсь, потому что мой кузен, учитель гимнастики, часто выполнял со своими учениками известные упражнения по системе Далькроза, пока не вмешался городской врач.

Прослушав сообщение, Мегар успокоился и даже дружески улыбнулся.

И тутто и случилась беда. Господин Ванек отметил, что стоит хорошая погода.

Такое нельзя было говорить.

Турок, надо полагать, понял както посвоему, ибо при замечании о погоде вошел в неописуемый экстаз: он бил себя в грудь кулаками, завывал, клялся в чемто и плакал навзрыд.

— Простите, умоляю вас, — смущенно бормотал господин Ванек. — Я беру свои слова обратно и готов признать, что погода чересчур засушливая, ветреная и даже, если вас так больше устраивает, ожидаются заморозки на почве.

— Ты собака, неверный, — завыл турок и обхватил шею Ванека, — ты не знай, кто я!

— Но тогда скажите, что вы за зверь, и я буду разговаривать как надо, — пытался успокоить турка господин Ванек.

Охранник, который принес ужин, спас Ванеку жизнь. И в самое время, так как громадный Мегар, проливая горькие слезы и проклиная собрата по несчастью, колотил его головой о дверь камеры.

Мегар частенько дубасил господина Ванека, ибо при одном взгляде на секретаря впадал в экстаз. И секретарю стало ясно, что если ему не удастся в самое ближайшее время отыскать переводчика, турок его рано или поздно прикончит.

Пришло меж тем сообщение от Горчева: шеф просил еще немного потерпеть. К записке были приложены квитанции о внесении денег в банк.

Господин Вюрфлн, которого мода на «файв о'клок» довела до разорения, а потом и до иностранного легиона, из малопонятных соображений полагал, что он должен держаться как можно ближе к господину Ванеку, и сверх всякой меры утомлял несчастного, замордованного секретаря.

— Мы — люди достойные, — шептал он Ванеку на полигоне, пока они вместе лежали в луже.

Почемуто всякий раз, как сержант командовал «ложись», можно было с полной уверенностью знать, что перед господином Ванеком либо лужа, либо яма.

— Поверьте, здесь, в луже, все мы одинаково свиньи, что один, что другой, — отвечал Ванек..

— Пожалуйста, не говорите во множественном числе.

— А что? Здесь я не лучше вас.

— Но ведь у нас родственные души.

— Вы полагаете, что вы — мой духовный дядя или духовная бабушка?

— Художник не может не любить танец.

— Вероятно, — передернул плечами господин Ванек.

— Музыканты и живописцы тоже.

— А также каменотесы и балетные танцоры. Почему вы постоянно об этом твердите?

— Послушайте, — господин Вюрфли ухитрился проползти по луже чуть ближе к Ванеку, — давайте вместе дезертировать.

— Месье, корреспондент умирает, но не нарушает присягу.

— Вы еще и корреспондентом работали, господин Тинторетто?

— Прошу вас, избегайте этого безобразного слова, если хотите, чтобы мы беседовали и в других лужах.

— Двадцать седьмой! Скотина безрогая, — зарычал Вердье, и Ванек грустно шепнул танцмейстеру:

— Опять меня, черт вас возьми!

— Как вы смеете трепаться во время строевых занятий?

— Я только шепотом.

— Внимание! Завтра пойдете к рапорту и попросите десять дней ареста.

— Так мне еще две недели сидеть!

— Молчать!

— Так я годами не выйду изпод ареста.

— Внимание! Пятьдесят приседаний. Раз, два…

И так далее. Ни единой свободной минуты, чтобы сходить в столовую, никаких увольнений. Единственный раз, когда господин Ванек вышел за пределы форта, он встретился с неким маршалом Маригоном, который всегда был в плохом настроении, поскольку давно еще у него в бедре застряла пуля: при каждом волнении чувств или перемене погоды пуля резко давала знать о себе. Маршал изумленно смотрел на очкастого рядового — тот, проходя мимо типографии, приветствовал хозяина поднятием фуражки. При таком зрелище зашевелилась

пуля в маршальском бедре.

— Рядовой, вы спятили? Наденьте фуражку!

— Спасибо, мне не холодно. И вообще для солдата главное — закалка, — возвестил господин Ванек с добродушной улыбкой.

— Рядовой, вы понимаете, кто перед вами?

Господин Ванек испуганно поглядел по сторонам:

— Тигр? Нет? Прошу вас, если я не угадал, позвольте еще раз…

Пуля тяжко отозвалась в бедре маршала. Перед ним стоял солдат легиона: каждая пуговица выглядела так, словно к мундиру пришили старые, покрытые патиной монеты, штык болтался гдето на уровне желудка и параллельно вертикальной оси, а фуражку солдат прижимал локтем, как почтальон сумку.

— Рядовой, сейчас же наденьте фуражку. Вы, очевидно, душевнобольной.

— Как будет угодно, господин полковой врач, — Ванек надел фуражку. — Я вообщето недавно при армии.

— При каком форте? Назовите ваши данные.

Тут произошло такое, о чем маршал даже спустя годы рассказывал дрожащим голосом, и пуля в бедре всегда отзывалась тяжким резонансом. Рядовой сунул руку в карман, вытащил визитную карточку и протянул маршалу. Седовласый военачальник был так ошарашен, что машинально достал очки и, не веря своим глазам, прочел: Эдуард Б.

Ванек Рядовой. Иностранный легион. Оран. форт св. Терезы, тел. 3725.

Сказать, что маршал вышел из себя, значит ничего не сказать.

— Кругом марш! Пойдете прямо в форт и сообщите на рапорте, что встретили меня.

— Но кого там могут интересовать мои личные дела? У них свои заботы.

— Убирайтесь к черту, идиот!

— Куда? — переспросил устрашенный господин Ванек, и на том закончил диалог.

Бледный маршал погрозил ему кулаком и пошел дальше. Но, уходя, успел отметить, что рядовой вежливо взмахнул фуражкой.

Глава пятнадцатая

На террасе виллы в Оране царило глубокое молчание. Генерал де Бертэн обил все пороги, дабы ускорить спасение автомобиля. Положение затруднялось тем, что машина погрузилась на глубину более ста метров. Для поднятия «альфаромео» требовалось специальное судно — таковое находилось сейчас в гавани Бреста, понадобилось еще целый день ходатайствовать в адмиралтействе, чтобы на тральщик дали приказ отплыть в Оран.

— Промедление сейчас крайне опасно, — заметил Ла6у. — Если сторонники Абе Падана вовремя не получат оружие, восстание будет подавлено.

— Куда нужно доставить авто? — спросила Аннет; девушка была бледна и по большей части хранила молчание.

— К «Туфле Пророка», неподалеку от оазиса Абудир. Это скалистая местность, где расположился лагерем Абе Падан.

— А почему португалец это допустил?

— Со стороны Ифириса туда нельзя подступиться: к северу проходит французская сфера влияния, и через нейтральную зону допускаются только безоружные жители.

— Тогда каким же образом Абе Падан начнет действовать?

— Видишь ли, ему, возможно, удастся ночью пройти через французскую зону. У Дизара такого шанса нет: французские пограничники не видят лишь то, чего не хотят видеть.

Аннет молчала. Андре накрывал стол к чаю. На его лице застыло ненавязчивое драматическое выражение: при своем подчиненном положении Андре давал понять, что относится с определенным сожалением к очередному несчастью с «альфаромео».

— О чем ты думаешь? — спросил Лабу печальную Аннет.

— Так… ни о чем… о бедном Горчеве.

— Де Бертэн справлялся, с ним все в порядке, — тихо проговорил Лабу.

— Рота в первый же день покинула Оран, — вмешался генерал. — Они сейчас в нескольких километрах отсюда, в БорБуддене, в учебном лагере. Младший лейтенант Довиль вновь получил две тысячи франков за хорошее обращение с молодым человеком. И скажу тебе правду, Аннет: две тысячи дал твой отец.

— Понимаешь, мне всетаки жалко этого сорвиголову и…

Аннет не дала ему продолжить, бросилась на шею, расцеловала. Из ее глаз скатилось несколько слезинок.

Младший лейтенант Довиль действительно неплохо отнесся к рекруту,

порученному его заботам, и Корто не мог надивиться щедрости Довиля,

который, не будучи его старым приятелем в отличие от Гектора Потиу, тем не

менее совал Корто иногда по двадцатьтридцать франков. Если бы Корто знал,

что Довиль финансирует его алкоголизм из денежного вознаграждения за

хорошее с ним обращение, он, вероятно, размыслил бы иначе.

— А что будет после учебного лагеря ? — допытывалась Аннет.

— Де Бертэн сделал все, чтобы его не отправляли в пустыню. Он разговаривал с командиром роты, и тот в курсе, что по некоторой причине с Горчевым надо обходиться деликатно.

— По некоторой причине! — укоризненно воскликнула Аннет. — По некоторой причине я люблю его и никогда нс полюблю другого.

Лабу, расстроенный, промолчал. Поспешное решение Горчева тяжким грузом лежало на его совести.

— Судьба жестоко наказала меня за излишнюю строгость к нему, — он тяжело вздохнул. — Но я поступил правильно. В конце концов, не могу же я отдать свою дочь за какогото невесть откуда взявшегося юнца.

— Мне все равно, откуда он взялся, я люблю его. И учти, я все равно выйду за него.

— Нет, ты этого не сделаешь! Горчев несомненно авантюрист! — разъярился родитель и стукнул кулаком по столу. Андре с презрительной миной подчеркнуто осторожно ставил чашки на поднос: он не хотел, чтобы звон фарфора акцентировал дурные манеры его господина.

— А я люблю его.

— А я против и еще раз против! Будущее в этом вопросе устраиваю я! — кричал красный от гнева Лабу.

Будущее сию же секунду устроило нечто ошеломительное и в то же время удесятерило тревогу о потерянном автомобиле. Андре принес почту: он шел с холодным видом и гордо вскинутой головой, словно каждое письмо было его давним врагом. Одно письмо пришло из БорБулдена. Командир роты в нескольких сочувственных строках сообщал, что рекрут Иван Горчев скоропостижно скончался от разрыва сердца.

Смерти алкоголика Корто в некоторой степени способствовало великодушие, с которым младший лейтенант Довиль распоряжался деньгами Лабу. Потиу предоставил этому субъекту полную свободу, а Довиль совал ему деньги. Понятное дело, он пьянствовал дни и ночи. Сбылось давнишнее предсказание тюремных врачей. Сердце отказало во время ускоренного учебного марша. Однако сам Корто, верно, предчувствовал близкий конец, когда решил записаться в легион. Он вернулся во Францию, чтобы умереть, и во всяком случае умер на французской земле, на руках старого приятеля Потиу и… пьяный.

Аннет после нескольких инъекций очнулась от обморока и открыла глаза, хотя чувствовала, что лучше бы их вовсе не открывать. Лабу сгорбившись сидел в кресле. Такой поворот судьбы его попросту сломил. После ухода врача остался запах эфира, словно серы после исчезновения дьявола.

— Возьми хоть ты себя в руки, — нарушил молчание де Бертэн. — Мы должны примириться с неизбежным. Этот необузданный человек сам ринулся навстречу судьбе и, разумеется, заслуживал лучшей участи.

Лабу терзался угрызениями совести. В сущности, отличный веселый парень! И подумать только — изза какойто дурацкой шутки…

— Когда похороны?

— Сегодня днем.

Аннет резко поднялась и проговорила решительно:

— Ты не хотел ничего плохого и… — Остальные слова потонули в рыданиях.

Они выехали в учебный лагерь. Мрачный, серый день. Теплый воздух отяжелел от морского тумана. Должно быть, гдето в открытом море, далеко за бухтой, разразился шторм. Сильный ветер швырял в лицо тяжелые дождевые капли. Влага проникала повсюду. Так они прибыли в БорБулден на траурную церемонию.

Учебный лагерь — несколько бараков, раскиданных там и сям между лужами и мокрыми от дождя пальмами.

Ротный командир показал им барак, где жил Горчев, его постель, его вещи. Возле койки валялась пачка жевательного табаку. Генерал удивился: по его мнению, Горчев не принадлежал к типу людей, жующих или нюхающих табак.

— Я хотел бы взглянуть на его экипировку, — обратился де Бертэн к ротному командиру.

— Сержант велел отнести ее на склад.

Командира срочно вызвали, и он поручил посетителей Гектору Потиу, которому было в высшей степени неприятно, что генерал пожелал видеть багаж Горчева. Пожалуй, скандала не избежать… Ведь он один знал, что Корто не имеет ничего общего с Горчевым. Они пошли на склад, и Потиу предложил гостям для лицезрения большой желтый кофр: на ручке висела бирка с фамилией. В кофре — одежда хорошего качества и несколько фотографий.

Горчев! Веселое я симпатичное лицо улыбалось с каждого снимка. Лихо сбитая набок соломенная шляпа. Никаких сомнений: кто видел его хоть раз, узнал бы сразу. Гектор Потиу чувствовал себя неуютно. Скажи он, что человек, изображенный на фотографии, никогда не служил под его началом и что желтый кофр переслали по почте через какогото мясника, который украл его еще в Марселе у подлинного Горчева; скажи он, что некий солдат из мести выдал мясника, а военный суд приговорил его к наказанию, и кофр вернули Горчеву, то есть служащему под его фамилией Корто… Скажи он все это, и случай с Корто исследовали бы подробнее, а ему, Гектору Потиу, хватило бы неприятностей надолго. И он предпочел помалкивать, стараясь не очень выказывать свой страх. Лабу кусал губы, Аннет всхлипывала. В конце концов они отправились на небольшое кладбище легионеров, где начиналась более чем скромная церемония. Гроб стоял у разверстой могилы. На черной доске белыми буквами было четко выведено:

«ИВАН ГОРЧЕВ, РЯДОВОЙ, 22 ГОДА».

Аннет не могла отвести глаз от надписи и плакала беспрерывно. Получилось, что ктото все же пожалел Корто, хоть он того и не заслуживал. Единственное, в чем не отказано ни одному человеку на земле, — пролитые слезы у могилы. И если в данном случае слезы не имели к его останкам конкретного отношения, неисправимый преступник был бы доволен, присутствуй он на погребении в качестве, так сказать, метафизического инкогнито. В этом маловероятном случае ему, пожалуй, было бы обидно, что Коллет — официантка парижского кафе — не видит, как его кончину оплакивают столь важные господа. Если, конечно, предположить, что люди и после смерти любят похвастать своими высокими связями; это вряд ли возможно, но и не полностью исключено.

Лабу не оставляла мысль о Горчеве. Он мрачно сидел на кровати. Сирокко. Вечер туманный и противный.

Боль ровной полосой шла от угла глаза и математически точно разделяла череп — будто на голову натянули узкую фуражку.

От постоянных испарений постельное белье отсырело, и стены дышали плесенью.

Лабу подошел к окну.

Сирокко.

Мокрые крыши, в клубах тумана мерцают лампы. Влажная удушливая ночь. В лицо жарко дышал коварный южный ветер, хотя было затишье. Сердце стучало с перебоями, удары пульса отдавались в барабанных перепонках, и ко всему еще туман, плотный и затхлый, как вытащенная из подвала мешковина.

Сирокко. Лабу выпил коньяку. За окном, на завеси тумана ему мерещилась размытая надпись, словно спроецированная плохоньким фонарем: «ИВАН ГОРЧЕВ, РЯДОВОЙ, 22 ГОДА».

Идти куда глаза глядят… Он не способен вынести взгляд дочери, не способен совладать с мрачными мыслями. Судя по всему, у него возобновилась малярия…

Похоже, поднялась температура. Он оделся и вышел.

Ветер жалобно завывал, рваные клочья тумана летали в душном и гнилостном вечере.

Шторм, бушевавший гдето в море, добрался и до африканского берега. Из гавани доносился аккордеон, и в музыку врывались гудки сирены. В темноте время от времени обозначались кроны деревьев, высвеченные фарами автомобилей.

Лабу направился в пивную. Когда его чтолибо тяготило, он старался сбежать от людей своего круга в компанию работяг или матросов — здесь ему становилось както спокойней.

— Коньяк.

Хозяин недоверчиво взглянул на элегантного гостя.

— Что глаза пялишь, дубина, тащи коньяк!

— Секунду, месье. — Недоверие исчезло.

К распеву аккордеона присоединилась цитра. Стойкий дух крепкого дешевого табака смешивался с запахом разливного вила. После восьмого коньяка напряжение ослабло, Лабу с удовольствием вдыхал тяжелые влажные испарения матросских курток и прорезиненных плащей.

Потом снова вышел в духоту вечера. Голова горела. Лица выплывали из тумана, мелькало белое полицейское кепи, медленно тарахтел грузовик. Далекие пароходные сирены старались перекричать ветер.

Лабу пошатывало. Какникак восемь рюмок коньяка. Когда он добрался до светофора на углу, понял, что пьян. Сверкали мокрые машины, ожидая зеленый свет. В переулке ктото долго нажимал на клаксон. Перед лихорадочными глазами Лабу вновь заплясала надпись : «ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА!» Голова у него кружилась.

И тут изза угла выехал голубой, погруженный в морские глубины «альфаромео».

Тормоза взвизгнули. Под ручкой дверцы отчетливый треугольник — он сам нацарапал эту отметину на лакировке. А за рулем… за рулем покойный легионер Горчев. Его защитная фуражка, униформа… в свете проезжающих навстречу машин означилось лицо. Мертвый солдат управлял затонувшим авто.

Он проехал перекресток, не обращая внимания на красный свет. Да и к чему призраку заботиться о дорожных знаках! Лабу остался недвижим — голова горела и гудела.

— Горчев, ты слышишь меня? Прости меня! Я ведь не хотел…

Это был беззвучный крик, посланный разорванному фонарями туманному видению. Он знал, что пьян, и знал, что стоит ему подойти ближе, авто вместе с Горчевым растворится, как туман.

Тем не менее он различал среди расплывчатых фигур, теней и клочьев тумана хорошо знакомый мягкий свет задних фар; потом автомобиль, не сбавляя скорости, срезал угол и пропал. Но вскоре с той стороны послышался грохот и звон битого стекла.

Боже правый, и он загубил такого парня?! Неужели плоть всетаки обладает какойто непостижимой сутью, которая больше, чем материя, и меньше, чем ничто?

Растерянный и подавленный, Лабу двинулся вслед исчезнувшему видению по размытой туманом улице.

Своими глазами он видел мертвеца за рулем потонувшего авто. Лабу вытер обильный пот со лба. Может, он сошел с ума? Сквозь туманное марево он неуверенными шагами брел домой… Нет, здесь не просто опьянение, и не следствие лихорадки, у него типичная галлюцинация. Типичная зрительная аберрация. Вот и дом. Лабу вытянул руки, словно защищаясь от чегото, спину сковал ледяной страх: возле дома спокойно дожидался большой голубой «альфаромео». Лабу смотрел и смотрел с хмурой напряженностью. Хотел кричать и не мог. Господи! Только бы не спятить окончательно!

Нервно глотая воздух, он сел на мокрый порог и ждал, что видение расползется и растает. Напрасно. Он закрыл лицо ладонями, оставался так некоторое время, потом снова взглянул. Напрасно. Автомобиль стоял, где стоял, и крупные дождевые капли стучали о великолепную голубую полировку.

События закружили в своем бешеном смерче песчинку по имени Горчев, не давая секунды передышки. Он нетерпеливо ждал у окошка кладовки, пока уйдут Маэстро и Гафироне. Когда оба пассажира наконец исчезли, за ним явился капитан.

— Собирайся, пойдем на берег. Надеюсь, ты больше не рвешься в легион? — фыркнул Приватный Алекс.

— Нет, нет, что вы, — бормотал Горчев, который на всем свете опасался лишь своих благодетелей; ведь чего стоил один молчаливый Другая, который в порыве сочувствия огрел его складной лестницей по голове. — Только повидаюсь с одним родственником и сразу назад.

— Приходи днем к «Трем червякам». Мы там будем ждать.

— А чего ждать? Автомобильто на дне морском!

— Это не твоя забота. Мы все равно должны ждать, пока Лингстрем и остальные с шиком не прибудут на «Магдалене». Едва ли раньше завтрашнего полудня.

Богемное легкомыслие его опекунов касательно катастрофы с «альфаромео» понравилось Горчеву. Отчаянные ребята!

В гавани они разошлись. Молчаливый Другич так любовно хлопнул его по плечу, что головной убор слетел. Плевать, не беда! Сейчас он на свободе.

Первым делом Горчев пошел на главный почтамт выяснить, нет ли корреспонденции до востребования. Письмо, естественно, было. Горчев распечатал и… обомлел. Что это?

"Эдуард Б. Ванек, личный секретарь. Иностранный легион (Африка), Генеральное представительство, Оран, форт св. Терезы, филиалы: Алжир, Марокко, Фее и т.д.

Оран, от ……… 193…

Конто: Французский банк, счет ј 1701. Телеграфный адрес: легион Ванека. Его высокопревосходительству господину Лео Петровичу, директору. Оран, до востребования.

В моем ответе Вашему превосходительству от 18 сего месяца я имел честь, досточтимый господин директор, сообщить, что при проверке финансовых поступлений на мое имя я нашел открытыми следующие срочные платежи:

Мое повышенное жалованье с 1 сего месяца — 1000 франков.

Гонорар за представительство от 2 сего месяца — 8000 франков.

Итого: 9000 франков.

Учитывая, что упомянутый ответ мог ускользнуть от Вашего драгоценного внимания, нижайше прошу о скорейшей регламентации. Одновременно разрешу себе рекомендовать Вашему драгоценному вниманию следующее: мое зависимое положение в отношении французской армии настоятельно требует пересмотра. Убедительно прошу Вас явиться в роту, ибо в противном случае я буду вынужден, к моему огромному сожалению, продолжать службу, что может иметь для упомянутой армии весьма прискорбные последствия, а меня вынудит

безотлагательно предпринять парадный или ускоренный марш.

Глубоко потрясенный Вашим запозданием, однако, к последующим поручениям постоянно и охотно готовый с предпочтительным и высочайшим уважением Ваш

Эдуард Б. Ванек Солдат и личный секретарь".

Глава шестнадцатая

Старая крепость Орана, воздвигнутая на высоком мысу несколько столетий назад, открывает, по мнению туристов, исключительный вид на море. Под изрядно разрушенными башнями и террасами находится примечательное «Подземелье султана».

Мавританский полководец Абу бен Маснир приковал здесь к стене свою неверную фаворитку, дабы столь радикальным способом удержать ее от искушений. Добился ли он своей цели, гарантировал ли таким манером верность дамы, — трудно сказать.

Никому еще не удалось вполне осветить тайны прошлого вообще, а неверной женщины в особенности. Туристы не очень охотно посещали подземелье, поскольку там процветали пауки, летучие мыши, сороконожки и зачастую попадались ужи.

Это место облюбовал Горчев с целью обменяться одеждой с господином Ванеком. Там они и встретились.

— Прошу вас не очень обижаться на мое опоздание, — Горчев протянул Ванеку руку.

— Обстоятельства оказались сильней меня, но я хочу верить, что вы получили хорошую компенсацию.

— Полагаете, деньгами можно все вознаградить?

— Да, — скромно признался Горчев, — я именно так и полагал. Господин Ванек печально кивнул:

— И оказались правы.

— Теперь я надену вашу униформу и пойду в роту. Вы лицо штатское, вас преследовать не станут. Меня же они выслать не имеют права, в крайнем случае привлекут к ответственности за долгое отсутствие.

— Хочу поставить вас в известность, что люди там знают уйму интересных вещей, — информировал шефа господин Ванек, доставая всякую всячину из карманов. — Есть там учитель танцев — он постоянно рассказывает о художниках, однако же человек не бесполезный, поскольку хорошо разбирается в названиях животных. Капрал почемуто имеет зуб на супругу главного лоцмана в Галаце, а сержант вас просто убьет, если вы не назовете его цикадой — царем зверей. Это самое главное для вас. Время от времени вы можете встречаться с индусским бродячим учителем гимнастики Мегаром — этот может вас поколотить из метеорологических соображений. Но постепенно привыкнете.

Ванек между тем разделся, и Горчев облачился в его униформу. Брюки застегнулись гдето на уровне подмышек, а мундир разошелся широким плащом. Но это еще полбеды. С господином Ванеком дело было похуже: в процессе натягивания полотняные брюки Горчева разорвались пополам.

— Ждите меня здесь, — приказал патрон. — Я у первого же старьевщика раздобуду для вас какуюнибудь одежду. Господин Ванек нахмурился: — Я проведу тягостные недели, прежде чем вы соизволите вновь меня посетить.

— Не говорите глупостей. Хорошенького вы мнения обо мне! Будьте уверены, через минуту я здесь, — экспрессивно проговорил Горчев и исчез.

Целую минуту господин Ванек провел в полной уверенности. Однако после двух с половиной часов уверенности у него поубавилось. И когда опустились сумерки, он решил поискать контактов с внешним миром. Он вышел с курткой Горчева — единственной оставшейся у него вещью — и принялся оной размахивать. Некая норвежская дама в цветущем возрасте, но с легкими признаками увядания — бальнеолог по специальности, — проходя мимо с фотоаппаратом, упала в обморок.

Два дня с ней обращались как с жертвой солнечного удара, поскольку она так и не смогла объяснить, что произошло. Вслед за норвежской дамой прошли девочки из сиротского дома; их учитель пения, поглядев на господина Ванека, набросился на него и обломал об несчастного свой зонт.

Измученный и убитый горем господин Ванек снова уселся на каменную скамью в неменьшей тоске, нежели меланхоличная султанша, которая в неволе начала полнеть.

Он уже решил было остаться здесь и, в ожидании Горчева, попробовать питаться сырым змеиным мясом, как вдруг его забрал патруль по доносу учителя пения. Когда его, покрытого конской попоной, босиком, но в наручниках, повели в форт, напоминал он картину одного сумасшедшего художника под названием «Отшельник, схваченный на месте преступления». Ему стало ясно, что чистосердечное признание здесь не поможет. Вопервых, выдав Горчева, он лишится денежной компенсации за страдания, а вовторых: кто примет всерьез эту историю?

В арестантской камере он первым делом увидел Мегара, который монотонно стукался лбом о пол. Господин Ванек тихо уселся в угол. И когда турок на секунду повернулся, Ванек со смиренной улыбкой заверил его:

— У вас есть время. Побои мне не к спеху, упражняйтесь на здоровье, господин помешанный…

Что же произошло с Горчевым? Почему он забыл о своем многострадальном секретаре?

В двух словах: изза великолепного вида на море. Ах, если бы с террасы старинной оранской крепости не открывалась столь широкая панорама, столь живописное зрелище портовой жизни, не довел бы несчастный секретарь до нервного шока норвежскую специалистку по бальнеологии, а учитель пения не сломал бы свой зонт.

Кроме того, стремления нескольких порядочных и непорядочных людей изменили бы свое направление, борьба за трон Абс Падана и португальца Дизара привела бы к обратному результату, а история народа Ифириса сложилась бы иначе.

Горчев только на момент задержался у балюстрады террасы и тотчас установил, что пристань, у которой пришвартовалась «Республика» и рядом с ней «Акула», расположена как раз под ним. На пирсе возле «Республики» он сразу узнал Маэстро по седой голове и широким плечам, разглядел рядом с ним Другича и Рыбца, а чуть подальше Приватного Алекса. Возле них стоял чиновник в круглом кепи и рассматривал бумагу, полученную от Маэстро, — документ на фрахт, очевидно.

Горчев взволнованно следил. Вот заработал один из кранов, цепи

опустились в грузовой трюм «Республики», затем появился груз. Автомобиль, покрытый брезентом.

С высоты балюстрады хорошо различались колеса. С моря шел густой туман.

Автомобиль слегка покачивало на цепях…

Горчев ничего не мог понять, но сердце его отчаянно колотилось.

Четырнадцатикаратовое авто — кричал внутренний голос, но ведь это чушь! Он собственными глазами видел, как машина упала в море. Невероятно. Значит, за это время чтото произошло. Горчев побежал… Между тем солнечное сияние померкло, огромные клубы тумана наплывали с моря, обволакивая улицы, дома, прохожих…

Бедный Ванек! Что с ним будет? Ладно, ему он успеет помочь потом. Сейчас решается судьба автомобиля…

Горчев добежал до пирса. Издали он увидел бандитов, идущих вдоль мола к берегу, и спрятался за дверьми склада. Бледные огни дрожали на гладком черном асфальте, и удушливый пар, исходящий словно из адской бездны, пожирал все вокруг.

Рабочие кричали, цепи скрипели, портовый кран с пронзительным и усталым скрежетом опустил груз. Авто уже стояло на пирсе, и Другич снимал брезент.

Гафироне сел за руль и завел мотор. Сердце Горчева стучало в такт мотору.

Подъехало какоето такси, и в ярком свете фар заблестел кузов машины. Иван нс сдержался: черт возьми! Голубой, мощный «альфаромео» тронулся с места, высоко разбрызгивая грязь. Это было четырнадцатикаратовое авто.

Согласно инструкции Маэстро, Гафироне сидел в «альфаромео» перед отелем «Империал» и полировал ногти. Полчаса ждать, потом ехать. Он вдохновенно полировал блистательные ногти и тихо насвистывал. Автогонщик внимательно и восхищенно созерцал танцующие на ослепительной поверхности блики, рожденные игрой разнообразных уличных огней: так художник созерцает свой шедевр после наложения последнего мазка. Потом изящно взмахнул ладонями, словно желая аплодировать, но аплодисмент сорвался: ктото открыл дверцу.

Молодой солдат стоял в неряшливой униформе, но в строгой позиции:

— Вы автогонщик Гафироне?

— Да.

— Извольте пройти со мной.

— Куда?

— В городскую комендатуру.

— Зачем?

— Этот голубой «альфаромео» принадлежит вам?

— Э… собственно, не мне, а одному господину, который…

— Прошу пройти со мной. Думаю, что обойдется простой формальностью. Мы пойдем пешком. Машина останется здесь.

Бледный и растерянный автогонщик последовал за Горчевым; и раньше мог бы догадаться, что здесь дело не чисто. Они подошли к какомуто мрачному зданию.

Солдат открыл небольшую дверь и предложил Гафироне пройти. Коридор был разделен занавесом.

— Обождите здесь, пока я доложу господину майору.

Солдат прошел в коридор. Гафироне ждал и ждал. Прошло минут двадцать. Вдруг папский лейбгвардеец раздвинул занавес алебардой и удивленно воззрился на автогонщика.

— Кого вы ищете?

— Я? Простите, господина майора.

— Какого господина майора? Здесь служебный вход Оранского классического театра.

Эй! Что с вами?

Гафироне безумным прыжком вылетел за дверь и помчался, натыкаясь на прохожих.

Поздно!.. Перед отелем бушевал Маэстро. Приватный Алекс и прочие стояли вокруг.

Только авто недоставало.

Горчеву удалось опередить Маэстро на такси. Он сел за руль «альфаромео» и отправился в свой призрачный вояж. Его дорогу надолго запомнил газетный киоск на углу, однако полчаса спустя машина стояла перед виллой Лабу.

— Что случилось? — спросил Железная Нога, когда Приватный Алекс зашел за своими дружками к «Трем червякам» и пригласил их на главную площадь, где была назначена встреча с Маэстро.

— Проклятый Горчев! — Алекс заскрежетал зубами. — Чума его разрази! Оставил гонщика в дураках и украл авто.

— Он и так был того, — удостоверил молчаливый Другич; только нечто из ряда вон выходящее могло побудить его раскрыть рот.

— Расскажи нам хотя бы, что это за машина такая. То она падает в воду, то ее похищают.

— В Генуе Маэстро погрузил на «Республику» точно такой же автомобиль, — разъяснил Приватный Алекс. — Машина, мол, автогонщика Гафироне. Покрыли ее брезентом. В грузовом трюме обе машины поставили рядом — там распоряжался свой человек. Перед выгрузкой брезент перенесли на автомобиль Лабу. Кто этого не знал, принял, конечно, открытый «альфаромео» за собственность Лабу. Когда цепь оборвалась и машина рухнула в воду, все решили, что это четырнадцатикаратовый «альфаромео».

— А откуда знали заранее, что цепь должна оборваться?

— Устроить этот фокус было проще всего. Во время плаванья складской сторож поместил под сиденья полтонны груза. И вес машины на триста килограммов превысил подъемную мощность крана. Ясно, цепь оборвалась.

— Великая мысль! И тут вклинился этот негодяй!

— Что он, титан всемогущий, этот Горчев?! — воскликнул Железная Нога. Компания тем временем оказалась на главной площади перед крепостью. В Оране, куда бы ни пошел, непременно попадешь на эту площадь. Туман рассеялся, дождик перестал.

Другич, кстати говоря, как и многие замкнутые, малообщительные люди, любил вкусно поесть: одинокая радость вкушения пищи отвечал" его натуре.

— Куда этот Червонец делся? — поинтересовался Рыбец.

— Может, снова подался в этот чертов легион? Тут возле них остановился огромный грузовик, напоминающий фургон для перевозки мебели.

— Слушайте меня внимательно, долго толковать некогда. Через час отъезжаем этим фургоном, только дождемся Лингстрема.

— Мы что, переквалифицируемся в транспортных рабочих?

— Заткнись! Золотой автомобиль в конце концов достанется нам. Этот фургон будет посерьезней нашего предыдущего плана… И Горчева туда засунем, помяните мое слово.

— Что это за фургон?

— Потом поймешь. А теперь нам нужна еще машина, потому что прибыли Лингстрем с Портнифом и метисом. Вы ждите здесь.

Маэстро спрыгнул с подножки грузовика, остановил свободное такси и укатил.

— Ты чегонибудь понял? — спросил Железная Нога.

— Кумекать — это его специальность, — проворчал Приватный Алекс. — Ума у него на десятерых. Другич нюхал крупный ананас.

— Что это за фургон? — недоумевал Рыбец. Однако, прежде чем они пришли к удовлетворительному ответу, раздался удивленный возглас…

— Это он! Чума меня возьми, это он!

Горчев, после того как оставил «альфаромео» у виллы Лабу, поспешил обратно в крепость, взволнованно прикидывая всевозможные варианты положения господина Ванека, покинутого в средневековом подземелье. Вдруг он увидел, что его обступили со всех сторон. Приватный Алекс, Железная Нога, горбатый Рыбец и молчаливый, нюхающий ананас Другич.

— Эй, Червонец! Что это за новости?

Горчев нерешительно отступил на шаг. Господи ты боже мой, теперь они его не отпустят, а там, в подземелье легкомысленной султанши, сидит господин Ванек в неглиже.

— Ты что, сопляк, с ума спятил?

— Прошу, отпустите меня ради бога. Я…

Ради господина Ванека он даже готов был пустить в ход кулаки.

Молчаливый Другич отстранил тропический фрукт от своего носа и ударил Горчева по голове, дабы избежать дальнейшей дискуссии. Тот потерял сознание.

Очнулся Горчев в мощном грузовом фургоне, который ехал с большой скоростью. Он лежал на спине, и ктото чихал ему прямо в лицо: над ним склонился лев, настроенный, повидимому, дружески. Поначалу Горчев не очень испугался, но ужас объял его, когда он увидел на львиной клетке деревянную табличку. На ней значилось: АЛАДАР ВЕНДРИНЕР АРТИСТ И ХИЩНЫЙ ЗВЕРЬ. КОРМИТЬ, СОВАТЬ В КЛЕТКУ РУКУ ИЛИ ПУГАТЬ ЛЬВА ЛЮБЫМ СПОСОБОМ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!

Горчев закрыл глаза в надежде на пробуждение. Тогда зверь по имени Аладар Вендринер чихнул еще раз. Горчев попытался сесть. Посидеть ему удалось всего лишь секунду: от увиденного зрелища он тут же опрокинулся навзничь, как будто Другич, верный старой привычке, чемто ошарашил его по голове.

Господин Ванек изза своего короткого пребывания в подземелье султанши не предстал, однако, перед военным судом, а попрежнему, в силу этого и других недоразумений, жил под арестом. Его будущее было так хорошо обеспечено, что он однажды сказал:

— Если бы арест передавался по наследству, мои правнуки долго бы еще отсиживали за мои грехи.

Господин Ванек, как все добропорядочные обыватели, утратившие привычный жизненный шаблон, сильно переменился в радикально измененной среде. Вскоре он, подобно одноглазому Мегару, опустился, зарос грязью и перестал за собой следить.

По поводу злосчастного замечания о погоде Мегар продолжал его иногда поколачивать, но господин Ванек к этому привык; равно как и ко многому другому, только не мог уловить связь этих загадочных явлений с ежедневным распорядком колониальной армии.

Впрочем, турок Мегар тоже постоянно сидел под арестом, потому как беспрерывно пил и прекращал это занятие, лишь когда сваливался без памяти.

Вот и в данный момент они снова были в отсидке, и господин Ванек уже готовился лечь спать на каменный пол, грязный и непотребный от дикого количества насекомых. После ужина Мегар поколотил его, и теперь они собирались на покой. Тут неожиданно объявился господин Вюрфли:

— Сегодня вечером с вами случится коечто приятное, — шепнул он через дверь. — Я замолвил за вас словечко перед денщиком полковника. Помоему, мне удалось вам помочь.

— Послушайте, господин помешанный, — горько вздохнул господин Ванек. — Мало мне своих страданий, а теперь еще и ваша помощь!..

Загадочный учитель танцев исчез без долгих слов, и господин Ванек смежил наконец истомленные веки.

Через час он проснулся — его трясли за руку. Перед ним стоял начальник караула:

— Вставайте! Вас требуют к господину полковнику.

— Но простите. Что я такого натворил во сне? — защищался испуганный Ванек. — Я лежал по стойке «смирно» и спал сном праведника.

Отговорки не помогли. Его отвели на частную квартиру полковника, где в тот вечер собралось общество. Испуганный и поначалу ослепленный ярким светом Ванек, щурясь, разглядывал элегантно одетых гостей.

— Сегодня вечером мне нужен специалист. Моему денщику сказали, что вы справитесь, — дружески обратился к нему полковник.

Господин Ванек похолодел:

— Простите, я конечно очень польщен…

— Тогда все в порядке, — улыбнулся полковник. — Вы будете для нас музицировать.

Господин Ванек зашатался, словно его толкнули в грудь.

— Я знаю, что вы художник, и я, к вашему сведению, тоже причастен к искусству. Я поэт.

— Поздравляю, — пролепетал несчастный Ванек.

— И что вы скажете?

— Простите, я так устал от ареста и телесные упражнений турецкого гимнаста, что вряд ли смогу водить смычком.

— Вы и на скрипке играете?

Горькие слезы покатились по щекам господина Ванека, и он ответил: — Разумеется. Все что угодно. Могу играть на скрипке, рисовать, знаю названия зверей, вообще я очень разносторонний солдат.

Общество смущенно обозревало плачущего. Некий седой офицер решил, что не уронит своего достоинства, если предложит стул измученному, плачущему, на редкость неряшливому воину:

— Садитесь и успокоитесь, друг мои.

По знаку полковника страдальцу подали тарелку съестного. Для страдальца господин Ванек ел с весьма недурным аппетитом. Гости — в основном старые жители колоний, свидетели массы африканских трагедий — хмуро и молча разглядывали загадочного легионера. Лаура Депирелли — итальянское сопрано Оранского оперного театра — окинула Ванека долгим, скорбным и сочувственным взглядом. Артистка отличалась корпулентностью и, как вообще склонные к полноте дамы, тягой к романтике:

— Скажите, друг мой, — почти пропела она солдату, который с горестной физиономией поедал ростбиф, — чего вам здесь более всего не хватает?

— Горчицы… или соленого огурца, — тяжело вздохнув, ответил солдат, и лицо его сразу просияло, когда он получил желаемое.

— Как вас зовут? — спросил полковник.

— Ван… Вам признаюсь: у меня одна фамилия настоящая, другая псевдоним, и я уже не могу вспомнить ни ту, ни другую.

Присутствующий майор открыл какуюто книгу на столе, посмотрел номер на куртке Ванека и удостоверил:

— Вас зовут Иван Горчев…

При этих словах изза стола поднялся высокий белокурый капитан:

— Иван Горчев! Бог мой! Вы были в Ницце связаны с… Господин Ванек грустно кивнул:

— Точно. Я был в Ницце связан… вы угадали, господин полковой врач.

Пьер Бусье — именно так звали капитана — подошел к нему поближе, оглядел и повторил:

— Господи помилуй, Горчев!

Секретарь вздохнул. Яснее ясного — капитан потрясен его жутковатым видом.

— Выйдите на минутку в переднюю.

Господин Ванек пошел в переднюю и тотчас уснул, прислонясь к офицерской шинели. Владельцу шинели пришлось на следующий день спешно дезинфицировать себя самого, свое жилище и своих домочадцев. Однако понадобились месяцы, чтобы покончить с последствиями короткого и приятного сна господина Ванека.

В салоне тем временем капитан тихо сообщил:

— Господа, этого человека — Ивана Горчева — мне тепло рекомендовал генерал де Бертэн. Все вы знаете, кто такой Гюстав Лабу. Горчев — жених дочери господина Лабу. Молодая дама мне также доверенно писала. Непонятно, каким образом, несмотря на авторитет генерала, он попал в такое отчаянное положение. В принципе это несчастный, легкомысленный юноша из хорошей семьи. Доколе, — заключил капитан, — сержант Вердье будет позорить добрую славу колониальной армии своей подлой жестокостью?

Близ полуночи конвоир разбудил господина Ванека:

— Не желаете ли вернуться под арест?

Господин Ванек, оторванный от всех своих привычных жизненных ситуаций и близкий к помешательству, не заметил перемены интонации конвоира и молча последовал за ним через темный двор. Конвоир между тем сообщил ему следующее:

— Пока вы спали, расследование шло полным ходом.

Допрашивали всех — господ офицеров, сержанта и капрала. Всем за вас влетело.

— Изза того, что они забыли меня расстрелять? — мрачно предположил господин Ванек.

— Совсем наоборот. Ну да скоро сами увидите. — Конвоир открыл дверь камеры. — Мы ведь, к несчастью, не знали, кто вы такой.

— А теперь знаете?

— Ну еще бы!

— Тогда, может, вы и мне расскажете? Думаю, мне не повредит узнать, кто я такой.

— Надейтесь! — таинственно возгласил конвоир. — В один прекрасный день правда выйдет наружу, появится генерал, и вы снова займете прежнее свое положение.

— Этогото я и боюсь, — неслышно пробормотал господин Ванек и вошел в камеру.

…Ему приснилось, что стоял он за дирижерским пультом с двумя кисточками в руках и дирижировал оперным спектаклем. На сцене Лаура Депирелли, выводя рулады, эффектно дрессировала длинной палкой одноглазого турецкого негодяя. Вдруг в темном зрительном зале встал генерал и зычным голосом объявил: до прибытия полиции никто не имеет права покинуть

зрительный зал, так как в антракте ктото потерял очень ценного Горчева.

Затем картина сна изменилась: за господином Ванеком гнался Мегар, держа в руках по заряженной цикаде, впереди сумасшедшей фурией мчалась жена старшего лоцмана из Галаца — онато и была зачинщицей всего. «Помогите!» — кричал господин Ванек; он знал: если его поймают, то вынудят играть на скрипке. Ктото подставил ему ногу, и он растянулся во весь рост. Конечно, это был господин Вюрфли, который не преминул рассыпаться в извинениях, пока преследователи раздирали господина Ванека на части. «Не сердитесь, господин Тинторетто, ведь вы изволили отрекомендоваться каменотесом и балетным танцором».

Господин Ванек проснулся со сдавленным криком, почти задушенный. Лишь ценой долгой борьбы ему удалось отвоевать свое право дышать, ибо, как оказалось, одноглазый верзила Мегар часть ночи проспал на голове господина секретаря.

Глава семнадцатая

Золотой автомобиль двинулся в путь. Его вел Паркер и сопровождали два грузовика.

В каждом по восемь арабов, вооруженных ручными гранатами и пулеметом. Это были «отпускные» легионеры. Утром сержант сообщил шестнадцати испытанным солдатам следующее: кто хочет сопровождать его в экскурсии, получит две недели отпуска.

Кто не хочет — получит две недели ареста с таким распорядком: двое суток арестантская, потом суточный наряд.

После этого столь любезного предложения у всех шестнадцати легионеров взыграла охота прогуляться в приятном обществе сержанта, и после обеда они, переодетые в штатское, то есть в бурнусы, уже конвоировали ценный автомобиль.

Де Бертэн и Лабу не смогли разгадать тайну авто, всплывшего из глубин морских.

Расследование столь щекотливого дела казалось неразумным, да и время поджимало.

Они, разумеется, догадались, что в грузовом трюме машину подменили аналогичной.

Но как вернулся «альфаромео»? Пришлось признать факт: золотой автомобиль вдруг очутился перед виллой, как сообщил Лабу, вернувшийся домой в подпитии. Кстати, именно его состояние вынудило генерала отказаться от расследования: лицо Лабу приобрело желтый оттенок, малярия разыгралась не на шутку.

— Не верится мне, что вояж пройдет гладко, — так резюмировал Лабу свои дурные предчувствия после двух дней пути.

Аннет молчала. Она сидела много часов на одном месте, не сводя глаз с дороги.

Удерживаемый скорбью Аннет, дух Горчева неотступно витал над ними.

— Уж чтонибудь они да выкинут, — мрачновато шутил де Бертэн.

И он оказался прав. Участники столь безмятежно начавшегося путешествия по Сахаре не могли даже предположить фантастичности ближайших событий.

Через Атласские горы в пустыню вело великолепное шоссе, и Аннет время от времени подменяла Паркера. Она была бледна, почти ничего не ела, однако держала руль вполне уверенно.

Де Бертэн, покуривая сигару, поглядывал то на Лабу, то на отражение Аннет в зеркальце заднего обзора. Чувствовался явный конфликт между отцом и дочерью — горесть одной и угрызения совести другого… Кошмар, да и только!

— Огюст, — неожиданно спросил Лабу, — ты когданибудь знавал спиритов?

— Я както квартировал в Авиньоне у одного столяраневрастеника. Он занимался подобными штуками.

Лабу задумчиво смотрел на желтую и волнистую линию песков.

— Тебе не приходило в голову, что после смерти жизнь еще не кончается?

Де Бертэн ошеломленно посмотрел на своего друга:

— Боюсь, малярия за тебя основательно взялась.

— Наверно. Вчера у меня даже температура подскочила.

Он достал папиросной бумаги, завернул несколько таблеток хинина и проглотил — так легионеры принимают средство от малярии.

Не оченьто приятное время года выбрал Абе Падай для своей революции. Тяжко пришлось его европейским друзьям. Пассат поднимал песчаные бури, с нагорий Атласа ползли удушливые испарения — даже бедуины нелегко переносят такое. В ближайшем оазисе у Лабу начался озноб, но он наотрез отказался от двух дней отдыха.

— Абе Падан должен своевременно получить оружие. И он не захотел слушать никаких возражений: глотнул изрядную порцию хинина, сел в машину и бросил сержанту:

— Едем!

Легкий ветерок здесь, в раскаленной пустыне, насыщает воздух мелкими песчинками, раздражает глаза и легкие. После полудня яркие красные пятна горели на запавших щеках Лабу. У больного начался бред.

— Аннет, вам с отцом придется остаться в Абудире, он не в состоянии продолжать путь, — озабоченно заметил генерал. Аннет протирала лицо больного уксусным раствором. Она отлично понимала, что только исключительное событие могло подорвать железное здоровье ее отца.

— Его, верно, доконала несчастная судьба молодого человека, — предположил де Бертэн.

— Я знаю, он не хотел ничего плохого… — ее голос сорвался, глаза заблестели от слез. Уголки рта дрогнули несколько раз, и она разрыдалась. Де Бертэн нервно вертел портсигар. Ужасная история!

Ветер дул в спину, и вздымаемый колесами песок расстилался перед ними широким плотным облаком.

Они давно покинули шоссе и ехали караванным путем: «альфаромео» на пятьдесят метров позади военных грузовиков. Дорога на Абудир вела через скалистую котловину, или «мульду». Воинственно взвихр„нные песчинки несчетными веками атаковали некогда внушительные вершины скал, и теперь из моря песка едва выступали круглые, шлифованные купола.

Призрачную отрешенность ландшафту придавали руины мертвого города: разрозненные колонны, рухнувшие аркады, выщербленные обломки сводов.

Раскаленный песок беспощадно слепил глаза. Воздух, казалось, дрожал, словно далеко впереди клубилась тонкая легкая дымка… Грузовики легионеров закачались… Паркер вскрикнул, тормоза завизжали, де Бертэн выхватил пистолет… Поздно! Машины с солдатами, словно наткнувшись на невидимое препятствие, вдруг опрокинулись. Однако никто не выбрался наружу, люди так и остались сваленными в кучу под этими машинами. Такую картину увидели перед собой пассажиры четырнадцатикаратового авто. И в ту же секунду их постигла аналогичная судьба: раздался странный треск, «альфаромео» опрокинулся набок, и его протащило еще чутьчуть… Автомобиль крепко захватила изготовленная из лучшей стали сеть, какою Карл Гагенбек отлавливал тигров и львов. Туго натянутая проволока была совершенно незаметна в сиянии солнца.

Всадники арабы высыпали изза холма под водительством Маэстро.

— Не двигаться! — крикнул он. — Иначе всех расстреляем. .. Эй, вытаскивайте их из сетей по одному и вяжите.

Сопротивляться было бы самоубийством. Через несколько минут они лежали на песке, связанные, ослепленные отвесными лучами солнца…

Арабы вскочили на лошадей, и пленники услышали, как заскрипели шины. Золотой автомобиль вновь оказался в руках бандитов.

Глава восемнадцатая

Знаменательный разговор состоялся в канцелярии форта св. Терезы Оране.

Собеседники: сержант Вердье и рядовой Балуют, полковой писарь. Время: семнадцать часов. В этот час сержант обычно просматривает письменные прошения.

Входит Вердье, похудевший и несколько подавленный. Балукин отдает честь.

ВЕРДЬЕ (с вялым благодушием). Да сидите вы, свинья. (Расстегивает верхние пуговицы, тяжело дышит.)

БАЛУКИН (кладет перед ним бумаги). Горчев, рядовой под номером 27, просит увольнительную на вечер.

ВЕРДЬЕ (из горла вырывается зловещий рык, усы " тревожной вибрации). Хорошо.

БАЛУКИН. Далее, упомянутый номер 27 просит диетический стол.

ВЕРДЬЕ (усы в смятении, глаза наливаются кровью, ноздри ритмично расширяются). Подписано.

БАЛУКИН. Номер 27 просит на два дня освобождения по болезни ввиду ревматических болей.

ВЕРДЬЕ (усы, глаза, ноздри — прежняя реакция). Подписано. А теперь (подозрительно отеческим тоном) слушайте меня, дорогой и любимый Балукин! Вы подлый, злорадный, наглый палач, у вас вместо души — клоака. Если вы мне еще раз подсунете просьбы номера 27, я тяпну вас по черепу гаечным ключом крупного калибра. (Душераздирающий вопль в духе финала грангиньоля.) Ты, лицемерная чернильная паскуда! Сам подписывай просьбы Двадцать седьмого. (Пауза. Сержант падает на стул в полном изнеможении.) Что еще?

БАЛУКИН (дрожащей рукой протягивает записку). Номер 27 просит выходное разрешение на завтра.

Вердье кивает, полностью разбитый. Сидим на стуле, согнувшись в три погибели.

БАЛУКИН. Он желает пойти в купальню.

ВЕРДЬЕ (в тихой печали). Оставь меня в покое, бесчестный, лицемерный живодер, иначе я тебя разорву. (Задумчиво рассматривает пол, приходит, наконец, к решению, встает.) Значит, так. Если рядовой номер 27 изъявит желание, чтобы два черных раба носили его в паланкине на полигон, я это немедленно подпишу. И если он сейчас подаст просьбу, чтобы на осенние маневры его сопровождала веселая дамская компания за государственный счет, я ничего не буду иметь против. Более того, мы даже опередим его желание. Пора приказать батальонному горнисту начинать утреннюю побудку нежным арфовым тоном, а то, не дай бог, рядовой номер 27 проснется и попадет на перекличку… А когда вы с этим покончите, повесьте на воротах форта табличку со следующим объявлением: «Престарелые почтальоны, конюхи и ревматикирантье найдут идеальное отдохновение, если запишутся во французский иностранный легион. Для полных идиотов — льготы, экстраординарное обхождение и унтерофицеры в качестве нянек…»

Дальнейшее цитирование, не меняя сути, доказало бы только хорошее знакомство сержанта с набором крепких выражений французского языка.

Возможно, сержант немного преувеличивал, но факт остается фактом: положение господина Ванека после вмешательства капитана Бусье от имени генерала де Бертэна и Лабу изменилось к лучшему. Офицеры слишком часто видели трагический конец неприспособленного к военной службе рекрута в жестоких условиях легиона, поэтому в данном случае они охотно закрыли глаза.

Что за беда, если суровая дисциплина африканской армии не доконает еще одного слабого и бог знает как сюда попавшего горемыку. И, разумеется, для столь заслуженного офицера, как генерал де Бертэн, можно и даже нужно сделать исключение. Не такая уж трудная задача выговорить сержанту, похлопать по плечу рядового. Теперь ситуация на плацу выглядела примерно так:

— Внимание! — командовал унтерофицер. — Кругом! — И мягким тоном добавлял: — Это относится, само собой, и к господину рядовому Горчеву, если он, конечно, не устал.

— Да нет, — мялся, скромно улыбаясь, рядовой. — Выполним. Учиться всегда полезно.

Днем господин Ванек отправлялся в город. Когда он встречал у ворот капрала Жанта, у того был такой вид, словно он проглотил горькую микстуру.

— Будьте любезны, господин рядовой, — хрипло произносил он, — кругом марш! И следуйте за мной, черт бы подрал вас и ваше распрекрасное житье!..

Он возвращался с господином Ванеком в казарму и там давал себе волю. Орал так, что стекла звенели:

— Недотепы! Если сейчас окажется, что у господина рядового сапоги или мундир не в порядке, плакали ваши увольнения на четыре недели. Черт вас всех подери, кретины безмозглые!.. К вам это не относится, господин рядовой…

Вся казарма неукоснительно заботилась о внешности господина Ванека. Каждый день четыре человека — так называемая «команда Горчева» — следили за всеми бытовыми аспектами: один чистил сапоги, другой — униформу и оружие, третий приводил в порядок постель, очень редко умиротворяя требовательность господина Ванека.

— Поглядитека, господин Вюрфли, — поучал высокопоставленный секретарь отечески терпеливо, но с характерной интонацией человека, который едваедва себя сдерживает. — Вы обязаны подоткнуть простыню под матрац, чтобы не было ни одной складки. А так неряшливо я и сам могу убрать.

После чего одевался с помощью ассистентов, щеточкой приглаживая усы, традиционно поднимал на прощание кепи и уходил. Первым делом справлялся в батальонной канцелярии насчет писем.

Офицеры верили, что угадали причину его злоключений. Он, по их мнению, принадлежал к лучшим кругам общества и здесь, в Африке, подорвал свою психику.

Полковник совершенно убедился в таком диагнозе, когда Ванек, встретив его однажды в городе, вальяжно поднял кепи и с улыбкой проговорил:

— Имею честь, господин полковник! Прекрасная погода сегодня.

Неискоренимая привычка цивильной персоны. Неувядаемо великолепная обывательская церемония приветствия со шляпой в руках. Одинединственный жест, но сколь многозначительный! Спонтанное выражение самых разных мнений, чувств, впечатлений. Каким бы ни был этот жест — небрежным, легким, размашистошироким, — в нем всегда отражено отношение владельца шляпы к повстречавшейся персоне.

Однажды вечером сидел Ванек в ресторане, мечтательно уставясь на голубой сигарный дым. Судя по загадочной физиономии, он вспоминал эпизоды прежней романтической жизни. Так оно в действительности и было и находилось в прямой связи с Горчевым, от которого секретарь получил следующее письмо:

"Господину Эдуарду Б. Ванеку, рядовому. Оран, до востребования.

В ответ на ваше почтенное послание черт знает от какого числа, имею честь сообщить вам, что со дня нашей встречи в крепости я так и не смог, к великому сожалению, урегулировать наши дела. . При нашем последнем радостном свидании я вас оставил едва одетым в подземелье, уверяя, что немедленно вернусь. К еще большему сожалению, должен довести до сведения вашей фирмы, что вынужден был отправиться в путешествие, получив удар по голове тяжелым предметом.

Возвращаясь к теме вашего письма, имею честь поставить вас в известность касательно неприкосновенности вашего гонорара; более того, вы располагаете правом зачислять на мой счет всякую причиненную вам обиду.

Мне крайне неприятно, что мое опоздание подкосило вас, однако — клянусь вам — так сложились обстоятельства.

Остаюсь в надежде, что наш союз окажется полезен и приятен для обеих сторон, и ожидаю дальнейших знаков вашего дружеского потрясения.

Всецело преданный вам Иван Петрович".

Лунный свет струился на Оранский берег, на террасу ресторана, и господин Ванек раздумывал, в какую сумму оценить пережитые в легионе горести и страдания. Вдруг за его спиной послышался мелодичный и приятный женский голос:

— Я вам не помешаю?

Перед ним стояла незнакомая дама в шелковом плаще матового оттенка, элегантная и явно благородного происхождения.

Господин Ванек отодвинул стул, и его кепи взлетело по широкой дуге:

— Разве мне может помешать красивая дама? Меня зовут…

— Петровский, если не ошибаюсь. Мы ведь уже встречались… Лаура Депирелли.

Дама была очень и очень красива, и господину Ванеку она действительно показалась знакомой. Он поспешно вскочил, и кепи вновь полетело в приветствии.

— Меня зовут…

— Неужели не помните? Я — певица Лаура Депирелли.

— Мне кажется, я вас гдето видел.

— Да. У полковника, в тот вечер, когда вас пригласили музицировать.

— Очень жаль, что не удалось. Но единственный инструмент, на котором я играю — гребенка, обтянутая папиросной бумагой, и ее не оказалось под рукой.

Вскоре беседа стала доверительной и сердечной.

— Месье, — заметила между прочим Лаура Депирелли, — у меня осталось тягостное впечатление от того вечера. За вашей трагедией таится женщина. И, поверьте, только другая женщина может излечить раны, нанесенные женщиной.

— Это вы очень эффектно сказали. Вероятно, в паузах между пением вы читаете произведения выдающихся писателей.

— Что вы делали раньше? — поинтересовалась певица.

— Я был служащим при конторе одного санатория в Ницце. Занимал высокое положение. Санаторием руководил профессор Лувье.

— И зачем же вы вступили в легион?

— Это… этого я, увы, не могу сказать. Склонная к романтике дама мечтательно посмотрела на господина Ванека.

— В ваших глазах есть нечто завлекательное, таинственное. Неужели вам этого еще не говорили?

— Не припоминаю, хотя в легионе мне столько всего наговорили!..

Чуть погодя они приступили к шампанскому. Господин секретарь расстегнул воротник мундира, его глаза страстно блестели. Господин Ванек был мужчиной в конце концов. Он не годился, пожалуй, на роль первого любовника, но и певица по возрасту и весу мало напоминала девушку грез.

— Вы должны бежать, — жарко прошептала Лаура Депирелли. Шампанское, несомненно, повысило на несколько градусов ее природный пыл.

— Мадам, я отвечу вам то же самое, что и моему несносному благодетелю по имени Вюрфли — учителю комических танцев и манер. Письмоводитель умирает, но не нарушает присяги.

— Мы уедем в Италию!

— Невозможно, — вздохнул Ванек, — хотя я обожаю Италию.

— Конечно, разве можно не любить Италию! Море цветов, апельсиновые рощи…

— Цветы и рощи — прекрасно, хотя прежде всего я люблю макароны и спагетти с томатным соусом.

Господин Ванек провел на редкость приятный вечер, но о бегстве и слышать не хотел.

— Подумайте, — страстно шептала певица, поднабравшись очередных градусов. — Мы будем всегда вместе, я буду петь для вас.

— К этому я бы еще смог со временем привыкнуть. Но нарушенная присяга похоронит мое гражданское достоинство. Нет, дезертировать я не стану.

И все же загадочная судьба распорядилась так, что господину Ванеку пришлось поставить на карту свое гражданское достоинство.

Пути злосчастия неисповедимы. В легионе, о котором по всему миру бродит столько ужасных слухов, господин Ванек вел жизнь приятную и вполне идиллическую. За два месяца обучения он не навострился хотя бы в течение десяти минут изготовиться к походному маршу. Часто батальон простаивал четверть часа, дожидаясь появления господина Ванека.

— Никто не видел моей портупеи? — невинно спрашивал он и, подняв фуражку, вежливо приветствовал капрала. Капрал при сем звучно скрипел зубами.

— Займите ваше место в строю, — кротко просил Лев. У него вдруг чтото стало неладно с желчным пузырем; неустрашимый Лев, геройски выдержавший три похода в Сахару, он ни разу не болел прежде…

Но что поделаешь, если полковник и все прочие офицеры похлопывают негодяя по плечу и относятся к нему снисходительно?

Парадный шаг попрежнему не давался господину Ванеку. Однажды по случаю очередного смотра капитан спаги, не знакомый с местными тонкостями, изготовил несколько фотоснимков марширующего господина Ванека и отослал их в Министерство военных дел с приложением меморандума, в котором требовал немедленной реорганизации колониальной армии.

Когда господин Ванек на учебной стрельбе принимался ловить мишень, вся рота разбегалась, и сержант командовал «ложись». И когда все выглядело так, словно господин Ванек вознамерился нагулять жирку в армии, выступило ему навстречу злосчастье.

Орудием судьбы послужил тот самый стройный белокурый капитан, который успел распространить легенду о Горчеве, а на следующий день продолжил свою инспекционную поездку. Но теперь он вернулся в Оран и тут же был обо всем информирован.

— Доложите генералу де Бертэну, когда его увидите, — не преминул вставить полковник, — что мы старательно опекаем его протеже, я имею в виду Горчева. Это оказалось абсолютно необходимо — ведь он полностью негоден для солдатской службы.

— Ах ты боже мой! — воскликнул капитан и схватился за голову. — Я совсем забыл.

По одному срочному делу я обратился к де Бертэну, и генерал мне между прочим написал, что Горчев умер и он присутствовал на похоронах. Здесь служит, следовательно, совсем другой Горчев.

Перед полковником возникла трудная дилемма. Можно, разумеется, ради одного выдающегося офицера сделать исключение для одного дурака, но нельзя протежировать кому попало только потому, что он дурак. Кроме того, казус способен породить неслыханные сплетни. Офицеры посоветовались. Бедолага, конечно, не виноват, но делу необходимо положить конец. Одному лейтенанту поручили тактично, но с присущей солдату энергией исправить ситуацию.

Лейтенант повел себя умело. Прежде всего он проинспектировал казарму. Прошел несколько помещений и, наконец, добрался до места обитания Горчева, то есть Ванека. Сержант Вердье и капрал Жант, естественно, следовали за ним по пятам.

Солдаты чистили оружие и приводили в порядок портупеи. Господин Ванек, который приобрел переносной граммофон, в данную минуту, развалясь на койке, с недурным аппетитом поедал колбасу под аккомпанемент американской джазовой музыки. Когда вошел лейтенант, он встал, но пластинка играла попрежнему.

— Рядовой! — рявкнул лейтенант. — Что это?

— Фокстрот.

— Убрать немедленно.

— Вам не нравятся фокстроты, господин вахмистр? У меня еще есть танго.

— Идиот! Сержант, что все это значит? Что это у вас тут за любимчик?

— Но простите, — вмешался господин Ванек. — Я могу вам поставить военный марш.

— Слушайте, сержант! Все, что я увидел, не дает вам повода наказать этого идиота, поскольку это ваш позор, младших офицеров. Но если я через три дня замечу, что вы здесь комуто делаете малейшее послабление, вы и все унтерофицеры улетучитесь в Сахару с первым транспортом. Ясно?

— Ясно, господин лейтенант, — возликовал Вердье, и его глаза восторженно засверкали.

— Ясно, господин лейтенант! — повторил Жант, н его грудь расширилась от волнения.

Лейтенант ушел. Он выполнил поручение со всей возможной деликатностью и воспрепятствовал наказанию этого остолопа за сегодняшний проступок. В конце концов, тот был не виноват. Да и кто виноват? В легионе с самого начала так повелось: ктонибудь да обязан искупить чьюто вину, даже если указать конкретного виновника затруднительно.

Лучше не буду, снизойдя к слабонервным читателям, подробно излагать последующие события. Достаточно живописать хотя бы это великое мгновение: когда лейтенант, пройдя по длинному коридору, свернул за угол, пятидесятидвухлетний сержант и сорокатрехлетний капрал обнялись, расцеловались и свершили двойной танцевальный шаг справа налево, шаг,

который профессионал вроде господина Вюрфли, случись ему сие лицезреть, назвал бы «шассе».

…Кто же этот пошатывающийся, до неузнаваемости грязный субъект? Он в двадцать пятый раз тащится с ведром от колодца на кухню, где расстояние — метров четыреста. Угадали! Это господин Ванек. Отныне он встает за полчаса до побудки и пытается освоить походное обмундирование. И во время послеобеденного отдыха он без устали занимается строевой подготовкой под зорким ефрейторским оком.

Более того: Мегар, хоть и не знал французского языка, шестым чувством почуял падение господина Ванека; он вновь воспылал обидой на замечание метеорологического характера и теперь ежедневно не упускает случая наверстать упущенное.

Так обстояли дела господина Ванека, и так он сам стоял с ведром, надломленный физически, но отнюдь не духовно, когда к нему обратился господин Вюрфли:

— Да, вот она, жизнь. Вверх, вниз, туда, сюда. Солдату не позавидуешь.

— Хотя бы потому, что от полоумных учителей танцев спасу нет.

— Вы невоспитанный человек. Я с самого начала отношусь к вам с симпатией и не встречаю ответа. Вам не приходило в голову, почему художники и музыканты так неблагодарны?

— Нет, не приходило. Подумаю, если вам так хочется, хотя, по моему мнению, балетные танцоры и каменотесы тоже не отличаются благодарностью.

— Я давно мог бы вывести вас на чистую воду. Ведь поворот в вашей судьбе произошел изза того, что узнали: вы не Горчев.

— А если ты не Горчев, значит тебя можно травить, как собаку! Вы ведь не Горчев, и вас никто по этой причине не мучает.

— Эй, ты, бедуин психованный! — раздался рев сержанта Вердье. — Чего посреди двора столбом стал? Марш в конюшню чистить лошадь господина капитана.

Сержант ушел, и господин Ванек поглядел вслед с меланхолическим презрением:

— Вот и вся его ученость.

— Поверьте, — воодушевился танцмейстер, — такой унтерофицер был бы немыслим в легионе, если бы посещение школы танцев и хороших манер сделали бы обязательным, как прививку оспы. Поверьте, дорогой господин Тинторетто, если позволительно вас так называть.

— Что я могу сделать, если у вас такая мания.

— А все же русские музыканты — странные люди.

— Возможно, — пожал плечами господин Ванек. — Я знал одного. Он играл на аккордеоне и собирал табакерки.

— А вы чтонибудь собираете?

— Как, простите? Нет, ничего не собираю. И на аккордеоне не играю.

— И ни к каким играм пристрастия не питаете?

— Люблю домино. Правда, играю редко и…

— Рядовой! Мерзавец вы из мерзавцев! Сейчас же в конюшню, не то велю заковать вас в кандалы! Что вы там треплетесь с этим шутом гороховым?

— Я спрашиваю у него совета. Мне еще ни разу не доводилось чистить лошадей, а танцмейстер, полагаю, сведущ в этом деле.

— Ах, так! Оба на конюшню. Чтоб отскребли трех лошадей!

Когда за ними закрылись ворота конюшни, господин Вюрфди накинулся на секретаря:

— Зачем вам понадобилось рекомендовать меня сержанту? Он и без того меня терпеть не может.

— Если бы учителя танцев и хороших манер исправно посещали собственные школы, пользы было бы больше, чем от всех прививок вместе взятых.

Далее они не беседовали, а битых два часа скребли лошадей. Пришел сержант и наивно спросил, почему они еще не начинали. Когда он узнал, что мокрые, взъерошенные лошади уже прошли чистку, то не поверил ушам своим.

— И это вы называете чисткой? Отвечайте по совести.

Господин Ванек оглядел печальных скакунов оценивающим глазом:

— Для начала весьма недурно.

Они скребли коней еще четыре с половиной часа. И господин Ванек принял решение дезертировать:

— Ненавижу нарушать присягу, — заявил он Вюрфли. — Но при таком обращении пусть больше на меня не рассчитывают. Сматываюсь.

— Может, вас даже искать не станут, — предположил Вюрфли, полностью согласный с решением собрата по оружию.

— Еду работать в Италию. Одна дама составит мне компанию.

— Будете музицировать?

— Она, вообще говоря, только пост. Но меня это не огорчает: макароны и спагетти с томатным соусом способны вознаградить за многие неудобства.

На следующий день господин Ванек исчез из форта. По радио каждые три часа передавали его особые приметы, а он зажил в своей привычной атмосфере, в удобном платяном шкафу Лауры Депирелли: артистка постаралась как можно лучше оборудовать его новое жилище.

Глава девятнадцатая

Пассажиров золотого автомобиля и их сопровождающих, по всей вероятности, постиг бы трагический конец, если б Андре не позаимствовал в Оране у шефповара Будуана список рецептов для коктейлей.

Когда машину перевернуло, книжка с рецептами покатилась вперед, и лакей, сидевший на заднем сиденье, покатился следом, поскольку, чувствовал ответственность за уникальный манускрипт.

И так случилось, что Андре вместе с манускриптом закатился под шоферское сиденье, затаился там и ускользнул от внимания нападающих. Когда бандиты ускакали, неожиданно появился Андре со списком рецептов под мышкой, с подобающим камердинеру достоинством, с разбитым, правда, носом и в порядком изодранной одежде.

— Если господа не имеют возражений, я освобожу их от пут.

С разных сторон послышались возгласы и стоны. В результате поздним вечером измученная компания добралась до Азумбара. Администрацию оазиса составляли два арабских жандарма. Телеграфные провода были перерезаны. Что делать? Прежде всего, уложить в постель горящего в лихорадке Лабу.

— Судьба против нас, — мрачно констатировал де Бертэн.

Аннет молчала. Она думала иначе. Она думала о божьей каре. И, в высшей степени утомленная, пожелав доброй ночи, удалилась в отведенную ей комнату. Равным образом удалился и де Бертэн.

Лабу лежал с открытыми глазами в глухом пространстве меж глиняных стен. С потолка на него глядела ящеркамухоловка. Кровь пульсировала у горла, в душной ночи оазиса время от времени вскрикивала какаято птица. Икививи… Пауза.

Икививи…

В глазах у Лабу мутилось. Ему казалось, что желтые, в плесени, стены смыкаются над ним… Горчев! — простонал он едва слышно и, когда дверь отворилась, он прекрасно знал, кто войдет.

Икививи…

И вошел, конечно, Горчев в разорванной и пропыленной униформе. За ним следовал лев — ленивый и сонно моргающий.

— Добрый вечер, — улыбнулся Горчев. — Ведите себя достойно, господин Вендринер.

Перед измученным взором больного расплывался и призрак, и на редкость крупный, тудасюда снующий лев. Страха он не испытывал.

— Вид у вас не блестящий, месье Лабу, — заметил призрак. — Похоже, драться мы сегодня не будем.

— Зачем вы умерли? — прошептал больной.

— Я? — ужаснулся призрак.

— Неужели я всегда буду видеть… эти глаза… это лицо?

— Ну и что? Повашему, я так безобразен? Послушайте, Лабу, я еще раз доставил вам ваш автомобиль.

— Вы это сделали и в прошлый раз, — с трудом проговорил Лабу. — Я видел вас в тумане…

— Правда? Любопытно. Фу, господин Вендринер! Терпения не хватает с этой старой бестией, — отвлекся Горчев, потому что зверь принялся обнюхивать свисающую с кровати руку больного. — Он вас не тронет. Это старый цирковой артист и, помоему, вегетарианец. Представьте: у ворот он дочиста вылизал банку с зеленой краской.

— Нет… нет, — стонал больной, — это невозможно…

— Я тоже удивился. Но он, верно, подумал, что это шпинат.

Лабу, несмотря на высоченную температуру, готов был рассмеяться при виде комического зрелища — солдат и ручной лев… Но тут ему представилась могила на кладбище легионеров.

— Горчев, скажите, что такое смерть? Что происходит с человеком, когда он перестает жить?

— Его, по возможности, хоронят. Что за вопросы у вас? И как это вас угораздило расхвораться?

— Малярия.

— Послушайте меня!.. Я больше не оставлю вам автомобиль, иначе банда снова его угонит. Я отвезу его этому Далай Пале или как там его, к Шлепанцу пророка. Но у меня нет карты.

— О, если б вы это сделали! Это место совсем недалеко. А карта с маршрутом в моем пиджаке.

— Где?

Горчев подошел к стулу, достал из кармана пиджака бумажник и нашел карту.

— Эй, господин Вендринер! Только не спать! Вы еще не видывали такого ленивого актера, — в сердцах произнес он, обращаясь к Лабу. — Завалился дрыхнуть, будто мой дедушка.

Он слегка пнул ногой льва. Господин Вендринер устало поднялся и выжидательно посмотрел на него.

— Горчев, простите, что я вам отказал в руке моей дочери.

— Уж этого я вам не прощу. Стыдитесь, месье!

— Моя дочь сказала… что никогда… не выйдет замуж.

— Выйдет. Именно за меня. В один прекрасный день или в одну прекрасную ночь я приду и заберу ее.

Лабу с широко раскрытыми глазами сел в постели.

— Нет, — прошептал он в ужасе. — Господи сохрани.

— Да почему, черт побери? Что вы лезете на стенку от одной мысли, что я женюсь на вашей дочери? Прокаженный я, что ли?

— Нет! Скажите, что вы не заберете ее, — хрипел Лабу. Глаза, его чуть не вылезли из орбит. — Прошу вас… простите меня… и скажите, что вы не заберете ее!

— Нет, заберу!

— Я не хочу!

— Ну и крик подняли!.. Пойдемте, господин Вендринер, и выплюньте, пожалуйста, туфлю. Воспитанные львы так не поступают. А вы? Жрете салат, краску, разные тряпки.

— Горчев, простите меня!

— Никогда! Я приду за вашей дочерью и заберу ее, старый вы болтун!

Больной собрал все силы и надрывно закричал, дабы прогнать видение. Потом, дрожащий и обессиленный, упал на подушки…

Де Бертэн и Аннет вбежали в комнату.

— Что случилось?

— Папа!

Лабу судорожно втягивал воздух пересохшим ртом.

— Он был здесь… я говорил с ним…

— Кто?

— Горчев.

Аннет вздрогнула, а де Бертэн вздохнул:

— Прими хинин.

Больной насилу успокоился.

— Он был здесь, в этой комнате… вместе со львом. Он обещал доставить авто Абе Падану.

— Ну хорошо, хорошо, постарайся уснуть.

— На самом деле! А лев унес мою комнатную туфлю…

Аннет медленно подошла к двери и распахнула ее. Она печально смотрела в ночь: в лунном свете слабо шевелились вялые пыльные пальмы…

— Возьми себя в руки, старина, — повысил голос де Бертэн. — Тебя мучают воспоминания о Горчеве. Где Андре? Андре!

Вместо Андре появилась Аннет, очень бледная.

— Странно. Вот что я нашла за дверью.

Она протянула изжеванную туфлю. Икививи, — кричала птица. Душная, тягостная ночь.

— Куда девался Андре? Эй, Андре! Наконец его обнаружили в соседней комнате под кроватью.

— Я уже успел отвыкнуть от этого, но ничего, постепенно войду в форму, — произнес он виноватым тоном.

— Что с вами? У вас губа в крови.

— Меня разбудил крик, я бросился к месье и с кемто столкнулся. Потом получил удар, дальше не помню.

— Кто это был, вы не заметили?

— Нет, но судя по удару, чувствуется рука покойного господина Горчева.

Де Бертэн чертыхнулся было, но брань застряла в горле. На полу он увидел металлическую пуговицу. От униформы легионера.

— Надо идти спать, — охрипшим голосом пробормотал он. Но никто не уснул этой ночью.

Когда Горчев пришел в себя, его мотало и качало, как на корабле. Ничего не видно и не слышно — его закрыли то ли одеялом, то ли еще чем. Что это? Жив я или нет?

Он задвигал коленями и локтями, чтобы освободиться, но тут же получил толчок под ребра.

— Эй, парень!

Ктото снял покрышку. Горчев не был похоронен, совсем наоборот. Он лежал в грузовом фургоне, и его опекуны, которые время от времени охаживали его первым попавшимся предметом, устроили ему полную темноту. Приватный Алекс повернул кинему свою диковатую, но дружелюбную физиономию. Рядом сидел молчаливый Другич и пил водку из садовой лейки.

— Слушай, — прошептал Приватный Алекс, — мы едем в грузовом фургоне. Маэстро не знает, что ты тут, мы тебя прикрыли всяким тряпьем, лежи только тихо. Он с Лингстремом едет в другой машине, шофером — Альду. Сейчас обе машины едут рядом, и они запросто могут сюда войти. Мы тебе прорезали дырки в одеяле — смотри, наблюдай. Потерпи, они скоро обгонят нас и поедут впереди.

Он хотел еще чтото сказать, но молчаливый Другич запахнул одеяло, словно он был ближайшим родственником дорогого усопшего, поставил ногу на грудь сокрытому в тряпье и отпихнул его к борту. Горчев только подивился, как это Другич не врезал ему лейкой по голове — видать, стареет. Кроме целесообразных надрезов, были в одеяле и естественные дыры, так что Горчев мог хорошо видеть происходящее в грузовом фургоне.

В клетке рядом он опять увидел льва; Вендринер поразил его тусклой, в складках, шкурой и мудрыми усталыми глазами: лев лежал, положив огромную свою морду на вытянутые лапы. У него не осталось ни единого зуба.

Нечто поразительное представляла собой клетка напротив; на ней красовалась табличка со следующим текстом: РОЗЕТТА ВЕНДРИНЕР. ОСОБА ИЗ СЕМЕЙСТВА ШАКАЛОВ И БАЛЕРИНА. ВОЗРАСТ ШЕСТЬ С ПОЛОВИНОЙ ЛЕТ.

Горчев вгляделся пристальней: особу из семейства шакалов и балерину представлял знаменитый автогонщик господин Гафироне: он сидел в клетке в высшей степени угнетенный и, разумеется, полировал ногти. В третьей клетке лежала большая стальная сеть для охоты на крупных хищников. Табличка гласила: ГЕРМАН ВЕНДРИНЕР, БЕРКУТ.

Интересней всего смотрелась четвертая клетка. Табличка так рекламировала

ее обитателя: ТЕОДОР ЭМАНУЭЛЬ ВЕНДРИНЕР. КОРОЛЕВСКИЙ ТИГР И СПЕЦИАЛИСТ ПО УСТНОМУ СЧЕТУ (ПОЙМАН В БЕНГАЛИИ. НЕ ПРИРУЧЕН).

Этот хищник выглядел куда спокойней, нежели возвещала табличка. Теодор Эмануэль Вендринер — королевский тигр и специалист по устному счету, — сколько Горчев в него ни всматривался, являл собой обычного жареного поросенка с лимоном под пятачком. Горчев никогда не слышал об удивительных артистах из семьи Вендринеров. Но ведь и ни в одном томе Брема не найти упоминания о часто встречающихся в Африке Вендринерах — млекопитающих, теплокровных и живородящих, которые держат лимон во рту.

Не дай бог его узнает автогонщик Гафироне! Он, конечно, поставлен в известность о том, что таинственный солдат, арестовавший его, не кто иной, как Горчев: в таком случае друзьяопекуны его простонапросто растерзают, как Аладар Вендринер или тем более Теодор Эмануэль в светлые дни своей юности, делясь побратски, разрывали грациозную газель. Какое счастье, что он спрятан под тряпьем! А сейчас, когда вблизи не маячили Маэстро и Лингстрем, бандиты даже снизошли до разговора с ним.

— Ну ты, кукленок сахарный, небось до сих пор очухаться не можешь!

— Что это за машина? — глухо вопросил он изпод одеяла, как дух земли в драме.

— Маэстро купил у Гагенбека, — пояснил Приватный Алекс. — С первоклассным снаряжением для отлова зверей.

— Вы умеете ловить хищников?

— Я лично нет, — засмеялся Алекс, — но Другич наверняка гдето обучался этому делу: в оазисе Амба он отловил целого жареного поросенка.

— И кто такой Вендринер?

— Здесь все Вендринеры. Вендринер был первым укротителем у Гагенбека и дал любимым хищникам свою фамилию. Льва он даже наградил собственным звучным именем — Аладар.

— Льва?

— Он старый, бедняга. Ни дать ни взять живой коврик у кровати.

— Куда вы меня тащите? — раздался жалобный голос, очевидно, Гафироне.

— Вы поведете «альфаромео», а я буду вас понукать. Увидите, какой рекорд нам удастся поставить на пару, хотя бы и ценой вашей жизни.

— Это противозаконные действия! Живого человека не запирают в клетку.

— Но простите, месье, — расшаркался Железная Нога. — Стоит вам слово сказать, и мы вас с удовольствием пристукнем. Так что изза этого пусть не портится ваше самочувствие.

— Вам наплевать, что мне здесь скучно?

— Может, привесить вам беличье колесо, или, может, вы предпочитаете птичье корытце? Тью, тью… гадкая, Розетточка… тьютью…

— Уберите к черту этот ваш железный прут!

Лев не раз обнюхивал тряпье, под которым лежал Горчев, словно чувствовал инстинктивно, что у этого человека есть сердце и этот человек его поймет. Старым, утомленным и кротким стал циркач Вендринер — он пугался каждого толчка на дороге и начинал икать.

Под вечер гонщик заснул у себя в клетке, и Горчев смог наконец подняться. Фургон стоял в песках пустыни. Бандиты вышли размять ноги.

— Они на маленькой машине уехали вперед и будут ждать нас у мертвого города недалеко от Абудира.

— И как же вы собираетесь поймать их?

— Сетью, парень, сетью. Удивлен? Башка у Маэстро… прямо гениальная!

И Горчев про себя согласился. С тяжелым чувством созерцал он пустыню, где на желторозовую волнистую поверхность песка ложились бледные отсветы вечернего неба. Опять восторжествует зло. Генерал де Бертэн — храбрый и умный воин, но против гангстеров и аферистов бессилен. Те вольны действовать как угодно, а он — джентльмен и останется джентльменом. И это большой недостаток в данном случае.

Вдали показались яркие точки, постепенно приближающиеся к костру… Протяжно выли шакалы, гиены и прочие Вендринеры…

— Гонщику тебя видеть тоже ни к чему, — решил Приватный Алекс. — Будем тебя прятать от него.

— Может, лучше гонщика закрыть? — предложил Иван.

— Точно, — согласился Рыбец, пошел в фургон и навесил покрывало на клетку Розетты Вендринер.

Гафироне крепко спал и улыбался. Наверняка ему снились изящные, длинные, розовые ногти.

— Чего ради вы всетаки работаете на Маэстро? — спросил Иван.

— Глупый вопрос. За монету, конечно. Если удастся сплавить Дизару золото, каждый из нас получит по пятьдесят тысяч.

— А если не удастся?

— Тогда пятьдесят франков за день.

Вблизи показались фары, но это была не машина Маэстро, а грузовики легионеров.

За ними с легким гудением, бросая мощную полосу света, проследовало четырнадцатикаратовое авто.

Аннет! Он увидел ее за рулем. Стоило протянуть руку, и Горчев коснулся бы ее.

Какая бледная, как печально смотрит перед собой! Что с ней такое? Больна?

Разве мог Горчев представить, что девушка скорбит о нем?..

Могучий грузовой фургон пожирал километры, часы и дни. Примечательное само по себе и примечательно снаряженное общество собралось в фургоне.

Горчев чувствовал, что его дерзкое и головоломное предприятие на полной скорости этого автоколосса приближается к решающему повороту. Все проблемы висели в воздухе, воля схлестнулась с волей, финал был неизбежен. Пошел последний раунд ожесточенной борьбы, когда ни одна сторона не дает пощады и не ждет ее для себя, ибо на карту поставлено все. Горчев чувствовал, что история золотого автомобиля близится к роковому концу, к схватке не на жизнь, а на смерть, но он и не подозревал, какой сюрприз с невероятной скоростью подкинет ему судьба.

Первые два дня протекли относительно спокойно. Прямотаки увеселительная экскурсия, если бы не беспрерывное нытье Гафироне, который так и пребывал в завешенной клетке. Горчев находился в фургоне один — бандиты в ближайшем оазисе держали совет с Маэстро и Лингстремом. Первым делом он дал льву напиться; Вендринер лизнул ему руку и дружелюбным кивком поблагодарил за внимание.

Горчев тоже очень подружился со старым артистом; своим грустным взглядом и широким носом тот невольно напоминал ему господина Ванека. А Горчев, по всей вероятности, напоминал льву клоунаэксцентрика из ТеплипШенау. То было поэтическое время его скитальческой жизни, когда зверский аппетит и мощные челюсти не страшились любой порции конины; в день своего бенефиса клоунэксцентрик купил для Аладара Вендринера целую лошадь, и лев запомнил своего благодетеля навечно. И теперь он чуть не прослезился, когда Горчев поставил перед ним свежую воду.

Какой чуткий артист! Ибо в понятии господина Вендринера все живые существа делились на две большие группы: цирковых артистов и… билетеров.

— Знаете, господин Вендринер, помоему, ваш контракт с этим циркомпродлится недолго.

Господин Вендринер печально замотал головой, что, скорей всего, означало: «Кому вы это говорите?»

Около семи под брезентом проснулся Гафироне.

— Алло, — закричал он. — Зачем вы прикрыли мою клетку? И кроме того, я хочу есть.

— Автогонщика в клетке кормить запрещается, — ответил Горчев глухим, измененным голосом.

— Кто это говорит?

— Лев.

— Бросьте шутить. Как вас зовут?

— Аладар Вендринер, цирковой артист и хищник. Уж раз вы попали в клетку, должны понимать язык зверейДавайте побеседуем.

— Вы не можете убрать эту дурацкую занавеску?

— Угадали. Не могу.

Послышался тонкий скрежет маникюрной пилочки.

— Вы и в темноте умудряетесь ухаживать за ногтями? — поразился Горчев.

— Конечно. Тренировка делает мастера. А кто это со мной разговаривает?

— Теодор Вендринер — жареный поросенок из Бенгалии, хотя, помоему, жареному поросенку родина безразлична.

— Оставьте глупые шутки! Кто вы, почему вас завезли сюда?

— Сами должны понимать, — ответил Иван и пододвинул льву миску с водой.

Лев шевельнул хвостом и благодарно поморгал красными от бессонницы глазами.

— Одним словом, разумного ответа от вас не дождешься! — автогонщик звякнул ножницами.

— Господин Гафироне, я хочу вам дать совет: исчезните и побыстрей с дорожки, которая ведет вас к пожизненному заключению.

— Как это понимать?

— Во всяком случае столько дают за шпионаж, если, правда, вам не повезет с виселицей.

— Послушайте, месье, так даже в шутку не говорят.

— Я хочу довести до вашего сведения, что в одной из клеток хранятся важнейшие военные секреты, и ваша задача — вывезти их на «альфаромео» за пределы страны.

— Господи, сохрани и помилуй! Кто вы такой?

— Розетта Вендринер — пятнистая гиена.

— Оставьте, наконец, ваши насмешки!

— А вы, господин Гафироне, оставьте в покое мое инкогнито и послушайтесь доброго совета. С вашей помощью хотят передать иностранным агентам секретные телеграфные коды, касающиеся сосредоточения войск на колониальных аэродромах.

— Я так и чуял недоброе! Но что же мне делать?

— В нужный момент я освобожу вас, и вы с максимальной скоростью помчитесь на этом фургоне к северу.

— Все сделаю с радостью, только освободите меня! Но ответьте всетаки, кто вы?

Только не вздумайте сказать, что вы — Герман Вендринер, беркут, иначе мне трудно будет воздержаться от грубостей.

— Почему я не могу быть гордым повелителем облаков по кличке Герман?

— Не можете, потому что беркут теперь я, — торжествующе воскликнул гонщик. — Сегодня утром по моей просьбе на моей клетке сменили унизительную табличку.

Горчев покачал головой:

— Не верится, чтобы такая благородная птица маникюрила свои когти самолично.

Послышался шум мотора, и Горчев моментально нырнул под одеяло.

Глава двадцатая

— Быстро за ними, — приказал Лингстрем, когда Приватный Алекс и его приятели выскочили из спортивной машины. Только что они встретили арабскую вспомогательную банду с Портнифом во главе, а метис Альду привел автомобиль Маэстро.

— Вы с фургоном поедете за нами, — распорядился Маэстро. — Поедете к назначенному месту, где мы натянем сеть и пересечем им дорогу.

— И дальше?

— Часов за шестьсемь мы обогнем Абудир и двинемся без остановок на Ифирис.

Будьте внимательны: левая от высохшего русла тропа ведет во французскую область, и вы рискуете угодить прямо к Абе Падану.

Из фургона быстро и ловко вытащили стальную сеть и скинули занавеску с клетки Гафироне. Гонщик сидел на корточках, втянув голову в плечи, и действительно напоминал огромного беркута или скорее сову, ослепленную неожиданным светом. Он испуганно щурился и часто моргал: его розовые ногти побелели — так судорожно вцепился он в прутья клетки.

— Месье Гафироне, приготовьтесь, скоро вам придется сесть за руль. Учтите, на заднем сиденье нас будет трое, и каждый с револьвером.

— Но я протестую! Зачем вы впутываете меня в свои дела?

— Будете повиноваться без разговоров, иначе получите пулю в лоб… Фургон направится к мертвому городу. К полудню туда прибудут и они с автомобилем.

Маэстро, Лингстрем, Портниф, Альду и арабы поспешно удалились. Занимался рассвет.

Рыбец стартовал, и огромный грузовой фургон с расшатанными рессорами тяжело двинулся на массивных шинах через пески пустыни.

— Прикрыть господина беркута? — спросил молчаливый Другич.

— Нет, умоляю, не надо! — завопил Гафироне. Однако после моментального курса лечения холодной водой он без возражений погрузился во тьму египетскую. Горчев же, напротив, сбросил одеяло и весело вскочил, хотя в принципе ему было не оченьто весело.

— Когда мы приедем на место?

— Около полудня.

Фургон трясся и подпрыгивал, и льва Аладара Вендринера одолевала икота. Горчев успокоительно почесал ему голову, чем доставил старому артисту несказанное удовольствие.

Что делать? Горчев лихорадочно искал решения: он чувствовал, что самой судьбой ему предназначено спасти миссию Лабу…

Но ничего разумного в голову не приходило. Он снова лег и закрыл глаза. Рука его свешивалась в клетку господина Вендринера. Измученный царь зверей начал лизать руку так мягко и ритмично, что это действовало убаюкивающе. Горчев уснул… Сон его был тревожен. Один и тот же кошмар, и все про господина Ванека. Оя с Аннет и их детистаршеклассники посещают оранскую крепость, а на странице путеводителя красуется следующий текст:

"Коридор султанши.

Зловещее подземелье, где мавританский владыка Маснир прятал свою рабыню. Несколько лет скудно одетый иностранный господин когото ожидает здесь и за умеренное вознаграждение позволяет себя лицезреть. Подлинность двухметровой седой бороды удостоверена!"

Он внезапно проснулся. Фургон стоял, никого вокруг не было. Он подошел к прикрытой клетке Гафироие:

— Эй, господин беркут!

— Чего вам еще?

— Они ушли?

— Да. С полчаса. И теперь я знаю, что вас зовут Черголец.

«Ну чем не господин Ванек?» — подумал Горчев.

Он вытащил из клетки жареного поросенка и отдал половину льву. Господину Вендринеру досталась и голова с кусочком лимона. Престарелый хищник без всякого удовольствия попробовал мяса и почти ничего не съел. Зато долго мусолил лимон…

Старый циркач. У него явно пониженная кислотность. Неужели этот живой коврик для постели некогда был царем зверей?

Горчеву ничего не оставалось, как печально сидеть на полу. Вероятно, Лабу и его спутники уже поймались в стальную сеть. Время шло ужасающе медленно, мозг не отдыхал ни секунды. Вендринер рядом с ним посасывал лимон; может, дело вовсе не в пониженной кислотности, просто лев стал гурманом, как все старики. Давно перевалило за полдень. Горчев впервые в жизни почувствовал, что нервничает. Он ходил взад и вперед — его беспокойство передалось льву. Тот озабоченно смотрел на своего нового негаданного друга.

Гафироне в своей клетке деловито работал ножничками, и казалось, будто тикают карманные часы.

— Послушайте, господин Вендринер, я решил отпустить вас на волю, — заявил Горчев. — Вы пока что мой единственный друг, которому я могу помочь. Идите, погуляйте на своих неверных ногах по теплому песку, потешьте натруженные глаза лиловыми сумерками Сахары. Потянитесь, поизгибайтесь, похрустите старыми костями. Погуляйте еще хоть раз по своей

родине.

Он подкатил клетку к двери и открыл. Однако господин Вендринер не шевельнулся.

Он просто не верил своим глазам. Горчев слегка подтолкнул его в бок, и он вышел, несколько пошатываясь, — бедный звериный король Лир, измученный многолетними скитаниями, — вышел в закат разбитой своей жизни.

Он недоверчиво посмотрел на пустыню, сощурил, словно кот, свои большие глаза и, грустно опустив голову, осторожно ступил на песок. Постоял, обернулся на Горчева и чуть живее пошел дальше, не поднимая головы, словно стыдился самого себя из непонятных соображений.

Решение было принято. Наш герой быстро вернулся к фургону, распахнул дверь.

— Ну, Гафироне, ваш час пробил!

Что за час пробил?

Участникам авантюры довелось это скоро узнать. Они возвратились к вечеру.

— Едем! — скомандовал Приватный Алекс. — Рыбед в кабину! Гафироне, вы поедете с Портнифом.

Гафироне послушно вылез из клетки и пошел. Остальные попрыгали в фургон.

Горбатый Рыбед направился было в кабину, но ктото схватил его и резко отправил в фургон. Дверь захлопнулась, ее заложили снаружи здоровенным железным брусом, дабы хищники не разбежались. Тут же затарахтел мотор.

— Эй, да вы что? Алло! — заорали в фургоне и принялись колотить в стенки.

Бесполезно!

Портниф и Гафироне еще не успели проехать и полпути, как их настиг огромный грузовой фургон Гагенбека: из кабины показалась рука, вооруженная гаечным ключом, опустилась на голову Портнифа, и он свалился без чувств. Фургон остановился.

— Так! А теперь, как договорились, садитесь рядом со мной и — вперед!

Бандиты ритмично били кулаками в стенку. Горчев посвистывал, а Гафироне скрючился возле него наподобие беркута Германа Вендринера, правда, с более жалким видом. Впереди уже виднелся «альфаромео». Темный, мрачный вечер.

Радиатор специального фургона Гагенбека прямо клокотал, массивные шины тяжело перемалывали песок. Грузовик затормозил и остановился.

Руководители экспедиции уже устали ждать.

— Пойди и взгляни, куда там девался Гафироне, — приказал Маэстро Альду.

Бандит вышел и пропал. Минуты тянулись. Маэстро и Лингетрем потеряли терпение.

— Куда, к черту, он провалился?

— Теперь, когда мы у цели, парни совсем развинтились.

— Обидно, — раздался голос в темноте. — И впрямь некстати. — Тут Маэстро получил такой удар, что согнулся чуть не пополам. — Лингетрем, ни с места, иначе стреляю. Я — Горчев.

— Что?! Что вам здесь надо?

— Немедленно отправляемся в ближайшее офицерское казино.

Пять беспощадных пальцев сжали горло Лингстрема. Четырнадцати каратовое авто снова досталось Горчеву.

— Месье, благодарю вас, — Гафироне совершенно обессилел от пережитых злоключений.

— Вы отвезете бандитов в первый же оазис. Там вам нечего бояться, вас защитят. К тому же дверь фургона закрыта снаружи наглухо — ни один тигр не выскочит.

Слышите?

В ночи раздавался глухой грохот.

— Итак?

— Мы немного отдохнем, а потом вы поведете фургон.

— И…

— И получите вознаграждение.

Какоето время они сидели спокойно. Взошла луна. И вдруг в серебристом сиянии им представилось причудливое видение: положив передние лапы на подножку кабины, стоял грустный лев и обнюхивал дверцу.

— Господин Вендринер!

Гафироне в ужасе запрыгнул в кабину, а лев поплелся к пораженному Горчеву.

Бедняга! У него дрожали лапы, он тяжело дышал и умоляюще смотрел на своего друга. Тот погладил проплешины на его когдато роскошной гривастой голове.

— Вернулись, господин Вендринер? Не беда… Пойдемте, старина.

И поскольку Гафироне ни за какие посулы нельзя было выманить из кабины, Горчев сам пошел в сторону оазиса, чтобы лично и устно информировать владельца «альфаромео» о случившемся.

Господин Вендринер больше не отходил от него.

Ранним утром в оазисе Абудир разразилась сенсация. Там стоял грузовой фургон, откуда слышалось непрерывное «бумбум». Возле фургона трясся Гафироне.

Оказывается, Горчев жив. Жив! Аннет не могла говорить, она комкала носовой платок, бледная и дрожащая. Лабу лежал с закрытыми глазами. Должно быть, он молился в душе.

— Как вас зовут? — спросил генерал у Гафироне.

— Вендрин… то есть, Бер… Я автогонщик, месье. Нервы его окончательно сдали, и он разрыдался. И поскольку Аннет тоже плакала, он бросился ей на шею, но сейчас на это никто не обращал внимания. Лабу лежал с закрытыми глазами, и трудно было сказать, что он думал или ощущал.

Трогательная сцена показалась генералу слишком продолжительной. Он хотел узнать еще чтонибудь кроме радостного известия о Горчеве.

— Не соблаговолите ли, месье автогонщик, рассказать нам все.

— Я ничего… не знаю… Горчев написал… вот… письмо…

— Ну наконецто! Давайте его сюда! И генерал прочел:

"Мой генерал! Почтительно докладываю, что нахожусь в бегах из высших военных интересов и сейчас, вдали от своей роты, веду «альфаромсо» к «Туфле Пророка».

Не забуду передать его величеству императору Баба Паладала ваш поцелуй.

В Оране, в форте св. Терезы, никто, разумеется, не узнает причины моего отсутствия, смею заверить, господин генерал.

Обоих главных виновников я передам принцу, хотя с другими мошенниками,

если будет на то ваша милость, прошу поступить наоборот, то есть выпустить

их на свободу из «прилагаемого фургона» за проявленную ко мне доброту, а

также и потому, что без их помощи «альфаромео» давно был бы в лапах

португальской конкуренции.

В надежде, что благодаря вашему доброму вмешательству мое отсутствие в

форте св.

Терезы не приведет к слишком строгому наказанию, заключаю сии строки с

чрезвычайным уважением.

Иван Горчев, рядовой номер 27".

Теперь генералу все стало ясно. По крайней мере, он так думал. Из Марселя его заверили по телефону, что там одновременно находилось два рекрута с фамилией Горчев. Номер 27 отбыл в Оран, в форт св. Терезы, а оттуда пришло известие, что Иван Горчев уже две недели как дезертировал.

— Теперь я все понимаю! — воскликнул просветленный генерал. — Немедленно пишу военному министру.

— Я тоже напишу, — воскликнул почти выздоровевший Лабу. — В конце концов, речь идет о моем зяте!

Аннет освободилась из объятий рыдающего автогонщика и продолжала плакать на отцовском плече.

Гафироне попытался кинуться на шею Андре, но камердинер весьма холодно уклонился.

Глава двадцать первая

Чудовище по имени «альфаромео» было обезврежено. С потерей всех золотых частей оно утратило свою агрессивность. Его душа перешла к победоносному войску Абе Падана, который смог теперь вооружиться достойным образом.

А Горчев?

Среди населения южных оазисов Сахары еще и по сей день бытует легенда о призраке — оборванном солдате, который блуждал по пустыне в компании не менее странного льва и награждал оплеухами тех, кто отказывался давать ему пропитание.

Малопомалу Горчев добрался до границы Сахары и увидел вдали расплывчатый контур горной цепи ДжебелСагро. Вечером он разложил костер и чувствовал себя вполне умиротворенным в обществе преданного льва.

Он растянулся на песке и зевнул.

— Видите ли, господин Вендринер, теперь, когда дело кончено, я, пожалуй, склонен согласиться с господином Лабу. Прежде чем думать о женитьбе, не мешает набраться серьезности. Я понимаю, что в почтенном возрасте, которого вы достигли несмотря на плохое здоровье, такие темы вас мало занимают. Вы очень предусмотрительный хищник, господин Вендринер, и потому я уважаю ваше решение, хотя и не восторгаюсь им: разве похвально жить у людей в плену, а не наслаждаться свободой в пустыне?

Лев пожал плечами и хмуро отмахнулся.

— Понимаете, господин Горчев, — заговорил он меланхоличным тоном усталого коммерсанта, — мне, старому артисту, куда любезней сидеть в кафе среди жонглеров с дрожащими руками и охрипших зазывал — ведь я принадлежу к ним всей душой.

Обидно, что никто, увы, не может вылезти из своей шкуры! Ну кто в наше время захочет рассиживаться в кафе со львом да еще играть с ним в картишки?

— Что это значит, господин Вендринер? Вы умеете говорить?

— Отнюдь нет. Вам это снится. Какая разница, в сущности? Поверьте, нет никого счастливее старого циркового артиста. В Ольмюце я знавал Эдмунда Глача — непревзойд„нного мастера сальтомортале. И что же? Я видел, как он шествовал на двух костылях и с тремя пинчерами в погребок ратуши — он упал с трапеции. И он был счастлив, хотя его жена устраивала скандалы каждый день: его жена — чудо иллюзиона, знаменитая Мса Митта, ее тайну не могли разгадать величайшие профессора, хотя, на мой взгляд, эту даму следовало бы не разгадывать, а просто задушить… Вот такто. Толкуют о золотом веке артиста. В нашей профессии возраст надо понимать наоборот: артист всего ближе к смерти, пока он молод, ведь он рискует жизнью каждый вечер и даже днем — за пониженную плату. И Глач днем любил пить кофе с музыкальным агентом по имени Траутман — емуто он и выложил тайну магического ящика.

— Меня поражает ваша манера разговора, господин Вендринер.

— Что тут особенного ? — равнодушно пробурчал хищник. — Вы тоже мастер языком трепать. Мой родственник Герман Вендринер и некий капитан Сплендид работали с одной труппой — сорок танцующих тюленей; они пили каждое утро горячую воду из источника св. Маргариты, а вода оказалась радиоактивной. Какой толк, что я царь зверей! Хельфейзен, к примеру, был королем велосипеда, а теперь его зовут Ерабек, и он служит привратником в Гёрлице. Родина артиста создается из афиш.

— Но ведь вы когдато преследовали других зверей, и газели бежали очертя голову, услышав приближение грозного Вендринера. По Лафонтену, вы цените свободу больше жизни.

Господин Вендринер неторопливо раскурил сигару.

— Вот что я вам скажу, господин Горчев. Вы, к приметру, шляетесь по свету королем бездельников. Я не знаю, о каком Лафонтенс вы говорите, я чтото не помню такого билетера в нашем цирке. Откроюка я вам секрет: я ведь родился в ш„нбруннском зоопарке, то есть в Вене. По железной дороге и на корабле меня привезли в Сахару, а потом представили наивному покупателю в стальной сети. Ну и поездка была, лучше уж не вспоминать. А надо было терпеть — пойманный в пустыне лев стоит дороже. Я единственный импортированный в Сахару лев, уважаемый господин Горчев. Я ведь не подлинный Вендринер. В Ш„нбрунне у меня заходилось сердце, когда кричал павлин. Где они, старые добрые времена? — глубоко вздохнул лев, надел пенсне и углубился в «Новый венский журнал».

Горчев с воплем проснулся. Занималось утро. Господин Вендрииер лежал рядом, дыша, как старый астматик.

Десять дней прожил господин Ванек у певицы. Жил он главным образом в шкафу.

Лаура Депирелли позаботилась об электрическом освещении на нижней полке, а также о книгах для чтения. Она строила планы путешествий в дни и часы, свободные от занятий. Прилежная актриса репетировала часами. На десятый день господин Ванек вылез из шкафа как раз в процессе музыкальных штудий.

— Добрый день, я пошел, — возвестил секретарь. И прежде чем ошеломленная певица и до смерти напуганный аккомпаниатор успели вымолвить хоть слово, господин Ванек удалился в приступе больного самолюбия; бог знает, что именно его беспокоило, однако направил он свои стопы прямо в форт св. Терезы.

— Доложите сержанту, — твердо приказал он часовому, — что я заблуждался на ваш счет. Легион — это просто рай.

Господин Вюрфли присутствовал при церемонии надевания наручников:

— Вы с ума сошли! Добровольно явиться! — прошептал он.

— Это зачтется как смягчающее обстоятельство. Поласковее будут расстреливать.

— Знаете, Мегар снова под арестом.

— А разве его выпускали? Мне он симпатичен, этот Мегар.

— Но ведь он вас опять изобьет!

— Но не запоет. И это коечто да значит! На шестой день в арестантскую явились лейтенант и ефрейтор.

— Вот вам парадная униформа. Одевайтесь.

— Понимаю… Меня сейчас расстреляют?

— Вполне возможно. На дворе выстроен весь гарнизон, — сообщил ефрейтор, но лейтенант его оборвал:

— В высоких инстанциях известно, где вы были две недели и сколько вы перестрадали.

— Особенно днем после двенадцати.

— Тсс! О вашем вояже никаких подробностей не сообщали, и я попросил бы

вас не распространяться на эту тему. Вы меня понимаете?

Господин Ванек покраснел, опустил глаза и решил, что все понял.

Когда его вывели, он осмотрелся со слезами на глазах. Казнь, безусловно, торжественное мероприятие: весь гарнизон форта выстроился в каре. Солнце светило на господина секретаря, он изо всех сил задрал голову, чтобы насладиться яркими лучами в последний раз.

Трам… там… тамтам…

Барабанная дробь!.. Значит, дезертиров расстреливают без суда. Тоскливым взором он впился в зелень деревьев. Трубный сигнал… «Аих аппев! Аих аппеэ!» (К оружию! (фр.) …сейчас появится эскорт… он попросит не завязывать глаза… пусть видят, как умирает Эдуард Б. Ванек… Ноги у него подкашивались, во рту пересохло. Труба умолкла. Смотритека… да к нему подошел сам полковник!

— Рядовой номер 27, Иван Горчев! Вы на две недели покинули укрепление и за этот срок испытали тяжкие телесные и душевные муки.

«Да, пытка пением», — подумал господин Ванек и горестно кивнул.

— От имени президента республики объявляю вас, Иван Горчев, кавалером ордена Почетного легиона.

И пока полковник прикреплял ленту к груди оцепеневшего господина Ванека, взметнулось вверх трехцветное знамя, вострубили трубы, а сомкнутые ряды сделали равнение на героя.

Чуть дальше на возвышении стояли Аннет, де Бертэ! и Лабу — изумленные, бледные, безмолвные…

Объяснить инцидент не представлялось возможным Лучше вообще его не касаться.

Ванека необходимо срочно убрать из форта, Горчеву — ни под каким видом здесь не оказываться.

Горчев повидался только с Приватным Алексеи и выдал ему сто тысяч франков.

Деньги он отобрал у Маэстро и Лингстрема: инициаторы аферы, вероятно легко могли без них обойтись, так как принудительно трудились на фосфатовых разработках в Ифирисе.

За день до свадьбы Горчева и Аннет господин Ване; демобилизовался из легиона.

Сержант Вердье по этом: поводу закатил роскошный банкет в полковой столовой.

Ванек предстал перед работодателем как и подобает секретарю:

— Следующее поручение?

— В саду виллы Лабу коротает свои дни утомленны старый артист. Вы составите ему компанию, мой дорогой — Моя фамилия Ванек, и я настоятельно прошу вас это запомнить, тем более, что из уважения к моим страданиям меня наградили орденом Почетного легиона.

— Вы уверены, что заслужили эту награду?

— Безусловно. Вы хотя бы раз слышали пение Лауры Депирелли?

Между тем генерал де Бертэн раздобыл сведения о господине Ванеке. Он действительно функционировал в психиатрическом санатории Ниццы, правда, не в качестве служащего, а в качестве пациента. Однажды он исчез из купальни, прихватив цилиндр врачаассистента. Его с тех пор ищут.

Аннет печально склонила голову на плечо Горчева:

— Иван, я боюсь, твоя мятежная кровь не даст тебе покоя.

— Ерунда!..

— Я всегда буду волноваться, что ты меня покинешь и снова уйдешь в море или в пустыню. Мне всегда будет не по себе, если ты запоздаешь домой хоть на час.

— Не волнуйся, я перестану опаздывать. Это жених твой был бродячим призраком, а муж будет домоседом.

Все опасения Аннет исчезли после рождения Ивана Горчевамладшего, которого другие члены семьи: Аладар Вендринер и господин Ванек — также радостно приняли в семейный круг…

tpc:

translations

Енё Рейто. Золотой автомобиль (перев. Е.Головина)

Золотой автомобиль

Темы

Книги Е.В.Головина

Melanges

Переводы

Енё Рейто. Золотой автомобиль (перев. Е.Головина)

Золотой автомобиль

Темы

Книги Е.В.Головина

Melanges

Переводы

Search form