Евгений ГОЛОВИН

Так. Давайте подумаем, что такое три тысячи дукатов в переводе, скажем, на доллары. Это очень затруднительно, но это не менее 3.000.000 долларов, безусловно. Хотя тогда в Венеции эта сумма считалась весьма незначительной. Весь вопрос в векселе, который подписал купец Антонио. В векселе Шейлок оговаривал, что в случае того, если он запоздает с уплатой, он возьмёт с Антонио вместо трёх тысяч дукатов он возьмёт фунт мяса, который вырежет в любом ему удобном месте.
Надо оговориться, кстати, что Шейлок не очень-то хотел давать эти три тысячи. Но потом он вспомнил, и, как сам Шейлок говорит, он вспомнил, что Антонио – хороший человек. Это – буквально его слова. «Is good man», - сказал Шейлок.
И теперь мы подумаем, кого мог еврей Шейлок в конце XVI века назвать хорошим человеком. Здесь мы сделаем некоторое отступление от проблемы этики, подумаем о том, почему Шейлок один из первых, по крайней мере, на конец XVI века, смешал этику и денежное достояние, смешал, проще говоря, качество и количество.

Вторжение асоциалов рассеивает мнимую надежность существования. Жизнь, по видимости упорядоченная, содрогается под натиском сиюминутности, иллюзорности, случайности. Асоциалы суть воплощение материи в смысле широкой "потенциальности", неутолимой "лишенности" и беспрерывного "становления" во что угодно. Подобное "становление" наблюдает поэт Гренгуар ("Собор Парижской Богоматери" Виктора Гюго), попадая в "королевство Арго": "В этом городе, как в пандемониуме, казалось, стерлись все видовые и расовые границы. Мужчины, женщины и животные, возраст, пол, здоровье и недуги - все в этой толпе казалось общим, все делалось согласно; все слилось, перемешалось, наслоилось одно на другое, и на каждом лежал какой-то общий для всех отпечаток". Гренгуар, ошеломленный этим диким месивом, сомневается в самом постулате реальности: "...нить его сознания и памяти была порвана, и, сомневаясь во всем...

Главная тенденция и замысел потустороннего мира - уничтожить мир организованный. (Мир, организованный даже таким не очень уж хорошим способом, как он организован в нашем случае). Поэтому, постоянно осуществляются атаки на этот мир. И в определенный момент организация начинает дряхлеть. Вернее, организатор покидает свое поприще и больше не участвует в этом мире. Именно это мы наблюдаем сейчас, когда мир попросту остался без какого-либо организатора. (Я подчеркиваю, что говорю с платонической точки зрения, не имея в виду ни христианской теологии, ни естественнонаучного взгляда на вещи. Это чисто неоплатонический взгляд, разработанный такими людьми, как Ямвлих, Порфирий, Прокл и прочими учениками Плотина. И, естественно, их последователями).

Часто высказывались мнения о патриархальном характере западного христианства и матриархальном - восточного. Григорий Сковорода, украинский философ и герметик, пылкий почитатель Оригена, обосновывал это следующим образом: в герметическом зодиаке Восток соответствует "Деве", Запад - "Рыбам" (Яков Бёме, "Signatura Rerum"). Ранних западных отцов Церкви можно безусловно назвать христианскими неоплатониками, которым так или иначе был чужд креационизм. Да и какой мужчина в своей героической ипостаси смирится с положением "твари" или "раба" и признает "смирение" добродетелью? Но надо учесть еще более важный момент: абсолютное неприятие языческим умом идеи линейно-равномерно-поступательного времени. Это первая и решающая победа "царства количества". "Время - квинтэссенция вещей", - писал Ориген в книге "Против Цельса", и в этой короткой фразе выражено очень много. Это значит, что существует масса темпоральных вариаций, зависящих от жизни и ситуации телесной и душевной материи, сложный контрапункт протяженностей, чувствующих незримое и неслышное круговое время-квинтэссенцию. Повторяемость аграрных и ткаческих операций под женской доминацией Деметры и Арахны определило равномерность любого процесса. События великие и малые, напряженные моменты поединка, тягостное ожидание казни, словом, качественное разнообразие жизни - все это растворилось в равномерной одномерности между двух ничто: так землемер не замечает, что у него под ногами - одуванчик, крапива или голый песок. Язычников смущала не инкарнация христианского Бога - они знали сколько угодно подобных инкарнаций, но инкарнация хронологически точная, в географически точно указанном месте - это было выше их простого патриархального понимания.

Современная литература, в принципе, находится в положении весьма плачевном. Сейчас количество писателей чуть ли не сравнялось с количеством читателей. Это полбеды. А вторая половина - в очевидной идеологической и вербальной "выработанности" индоевропейских языков. За сорок-пятьдесят лет этого столетия проза, поэзия, лексика достигли необычайного расцвета. Трудно найти тему, проблему или эмоцию, которая не была бы исследована во всех вариантах. Последние десятилетия прибавили несколько экзотических мировоззрений, несколько национальных, геополитических, психологических вопросов, но ничего решающего. Процесс интеллектуальной "ресублимации", предсказанный Максом Шелером, идет полным ходом - читательскую вялость, падение коэффициента интереса все более трудно подстегнуть, поднять эротическими, агрессивными или разоблачительными допингами. Практика авангардизма начала века - Хлебникова, Маяковского, Шершеневича - прояснила следующий важный элемент: язык нельзя искусственно разнообразить и "обогатить". Язык довольно медленно усваивает жаргонизмы, диалектизмы, новые бытовые выражения. Конечно, интенсифицируется вербальная диффузия, однако англицизмы типа "спонсор", "ваучер", "дилер" и т.п. не очень-то приживаются в литературном языке и служат, скорее, для стилистической окраски. Осталась, пожалуй лишь одна благодатная область - читательский мазохизм. Читатель пока еще с удовольствием принимает критику существующих беспорядков, беспрерывные инвективы, удары хлыстом, издевательства, злые насмешки.