Рецензия на книгу А.Дугина Метафизика Благой Вести
Рецензия на книгу А.Дугина Метафизика Благой Вести
Нижеследующий текст не является оценочной рецензией (нелепая, на наш взгляд, идея), а попыткой критического комментария. Итак: зачем вообще написана эта книга? Вопрос не столь праздный, как может показаться. В диалоге Джордано Бруно "Ужин в пятницу" один из участников спрашивает: зачем вообще писать книги? Эффективна лишь устная передача знания, эффективно лишь содержание Ему отвечают: книги пишутся не для запоминания, а для напоминания.
Согласно этой вполне платонической мысли, "метафизика Благой Вести" оправдывает свое бытие - книга много чего напоминает и вызывает широкий ассоциативный круг. Однако масштабность вовлеченной тематики не позволяет подробной характеристики, мы остановимся лишь на некоторых драстических частностях. Но, прежде всего, попытаемся усвоить те или иные употребляемые в тексте понятия, руководствуясь известной максимой Хайдеггера: "Понятие не застывший термин, но и мера и постановка вопроса". Это поможет более пространному пониманию данной работы. Для подобной цели воспользуемся сочинением знаменитого христианского гуманиста и каббалиста Иоганна Рейхлина (15-16вв.) "Характеристика древнееврейских значений и греческих слов". Кроме известных значений попадаются любопытные варианты. К примеру: "Экзотерика: уборка вокруг дома - женское занятие"; "эзотерика: уборка в доме - мужское занятие"; "эон - время общения с женой и детьми". Рейхлин, в отличие от многих современных исследователей, очень доволен телесным, конкретным пониманием весьма абстрактных терминов, наивностью древних. Античные греки, безусловно, ощущали мир как единый организм. Diabole - принцип делимости в их разумении - еще не врезался в этот организм, по крайней мере, до прихода Сократа и Аристотеля. Посему дихотомия "жизни и смерти", "чувственного и сверхчувственного", "плоти и духа" была им совершенно чужда. Такую ситуацию хорошо выразил Николай Кузанский в книге о предположениях: "Каждая из двух противоположностей имеют нечто от другой; каждая может стать единством по отношению к другой". Кузанский присовокупил к этому высказыванию фигуру под названием "Парадигма": два равнобедренных треугольника входят друг в друга, касаясь вершинами оснований - нечто вполне аналогичное двойной спирали или кругу "ян-инь". И соответствует Веданте, где "абсолютное" радикально трансцендентно по отношению к манифестации и, в то же время, интегрально ей имманентно, согласно advaita - не-дуализму.
Автор "Метафизики Благой Вести" изобретательно и виртуозно экстраполирует главные христианские догмы - Троицу и кенозис на Абсолют через сложную систему онтологической и метафизической триад. Случались ли такого рода аналитические прецеденты в православной теологии или религиозной философии? Маловероятно. Триадический метод исследования "единого", "интеллигибельного центра манифестации" типичен для неоплатоников, разумеется, если исключить пафос изложения. Но автор, выступая парагоном православия, склонен трактовать возможную структуру абсолюта исключительно в православном смысле. Мы не чувствуем себя вправе входить в тринитарный спор, заметим, однако, что в католицизме, несмотря на официальность догмата о Filioque, существовали разные толкования субординации в пределах Святой Троицы. Трудно, к примеру, говорить о какой-либо субординации в схеме великого авторитета католицизма Фомы Аквинского: Бог-Отце - безначальное первоначало; Бог-Сын - Логос, смысловой, оформляющий принцип; Бог-Святой Дух - животворящий принцип.
Кенозис (самоумаление, жертвенность) необходимо постулируется автором в областях, полностью запредельных разуму. Это исконная трудность христианской теологии. Зачем Творец создал мир и обрек тварь на тварное прозябание между двух "ничто"? Христианство вообще, православие в особенности, находят лишь одно достойное объяснение: кенозис, жертвенность. Александр Дугин пишет о "загадочном конфликте в лоне Трансцендентного". И затем: "Переход от метафизики к онтологии в христианстве есть некое чрезвычайно значимое действие, нагруженное таинственным измерением, не расшифровываемом в терминах конвенциональной метафизики. Вступление Божества в Бытие, а затем и в Проявление, его "кенозис", приобретает здесь качество "необходимости", "цели", переставая быть одной из возможностей Абсолюта, простым доказательством его изобилия и всемогущества и становясь выражением тайной стороны Абсолюта, его внутреннейшего, сокровенного зерна". Определенная тяжеловесность данного пассажа объяснима, но причина выражения "тайной стороны Абсолюта" не очень понятна. Когда эпитет (абсолютно единое, абсолютная безосновность) становится существительным, носителем действия, напряженность его абстракции значительно усиливается. О термин "Абсолют", введенный в конце восемнадцатого века Якоби и Шеллингом разбилось немало интеллектуальных порывов. Шеллинг в статье "О возможности любви Абсолюта к тому, что не является таковым", отказался признать подобную любовь и выдвинул тезис об "иррациональном падении Абсолюта", впоследствии оспоренный Гегелем. Оставим головоломный поиск Абсолюта. При чтении книги Александра Дугина возникает следующее серьезное сомнение: возможно ли говорить об "эзотеризме", не выходя за пределы креационистской доктрины? Попытка решить этот вопрос - в размышлении о роли Святого Духа. Автор пишет следующее:
"Его участие в Творении загадочно и часто непонятно, как и все, что связано с этим лицом в онтологии и метафизике". Идентичен ли Святой Дух библейскому Духу Божьему? Идентичен ли библейский Бог-Творец христианскому Богу-Отцу?
Христианских и нехристианских теологов всегда смущал, так сказать, "чисто мужской" состав Троицы. В гностических ересях первых веков, в учениях альбигойцев, вальденсов, адамитов, Святой Дух часто подменялся либо Девой Марией, либо еще какой-нибудь женской адекватностью. Автор интересующей нас работы также испытывает затруднения в данном плане: "Третье лицо (Бог - Дух Святый) остается соотнести только с "первоматерией", с субстанцией Проявления, Natura Naturans". Эта фраза, на наш взгляд, требует специального комментария. Автор склонен трактовать основные начала (Natura Naturans и Natura Naturata) в субстанциальном смысле Спинозы, хотя в данном контексте необходимо использовать, на наш взгляд, концепцию И.С.Эриугены (9 в.), который и ввел эти понятия. Эриугена понимает Natura Naturans как независимое, мужское, небесное Начало. Традиционалист Ананда Кумарасвами вполне справедливо соотносит его с Purusha индуизма; и Natura Naturata - с Prakriti. Эриугена в своей книге De devisione nаturae, вслед за платониками Ямвлихом и Проклом интерпретирует hyle (Natura Naturata) как "пантеистический хаос". Здесь необходима оговорка: часто понимают "пантеизм" в смысле "обожествленной природы", апеллируя ко второму значению слова "пан" - "все". Неоплатоники имеют в виду "великого Пана", которого римляне называли Панисом (откуда "пенис"). Итак: "пантеистический хаос" есть тотально живая природа, космическая ктеис (вагина), итифаллически пронизанная, причем женское начало здесь безусловно доминирует и является (в смысле Кузанского) единством по отношению к мужскому. Эта буйная, безбрежная, пансексуальная, бесконечно агрессивная природа ужасала евреев и христиан. Здесь нет смерти как перехода из бытия в небытие, смерть только переход от одной формы существования к другой, беспрерывная метаморфоза. "Панта рей", mobile in mobilis, подвижное в подвижном, царство Геи, Кибелы, Афродиты Пандемос. Карл Керени в книге "Дионис" приводит любопытные фотографии архаических амфор: на одной из них Афродита Пандемос сидит, склоненная, пенис вместо языка, автоэротика, автогенерация; на другой - рогатый Дионис-медиатор, огромный итифаллос проходит меж объемных женских грудей, упираясь в подбородок. И в этих турбуленциях, в бесконечных метаморфозах, в "эйдетической материи" (Прокл) вспыхивает зародыш, Уран, будущее Небо, Natura Naturans (Эриугена). В противоположность пенису, "псу Дианы, одурманенному женской плотью" (Павсаний), возникает устремленный вверх фаллос --- носитель семенных логосов (logos spermaticos). Каждый из этих логосов создает присущую ему первоматерию (hyle, Natura Naturata) и создается оной. Фаллический бог рождает и организует, но не "творит" в библейском смысле - спиралевидный процесс эманаций единого в "иное". В "пантеистическом хаосе" образуется круг метаморфоз, специфический для того или иного фаллического бога - Урана, Кроноса, Посейдона, Зевса. В божественных любовных авантюрах организуется тот или иной космос. Но подобный демиург-организатор возбуждает чудовищную ярость пантеистического хаоса. Отсюда драма божественной кастрации, титаномахия, борьба с Тифоном - партеногенетическим порождением матери Ночи.
Мы делаем столь долгое отступление, дабы прояснить "манифестационизм" - языческую картину мироздания. Надо отметить, следующий момент: пантеистический хаос может быть организован двояко - фаллически и ктеически, проще говоря, патриархально и матриархально. Когда женским божественным единствам удается организовать (приручить) буйную мужскую субстанцию, возникают более или менее спокойные и стабильные цивилизации, подчиненные "материнскому праву", цивилизации Дементры, Прозерпины, Арахны. Активность мужчин - землепашцев, пастухов, ремесленников - обусловлена там сезонными циклами и лунными фазами, эта радиальная активность укрощена центростремительностью женского принципа.
"Мужчины заняты накопительством, приобретательством, возведением оград и стен", - писал неоплатоник Плутарх Афинский (5 в.), - "это не мужчины, а мужеподобные женщины". Скепсис понятен: языческий неоплатоник признавал лишь эманации небесно-фаллического "единого", и для него понятия "мужчина" и "герой" вполне синонимичны.
Таким образом, с точки зрения неоплатонизма (неудачный термин, кстати говоря, если учесть резкую антисократовскую направленность этой школы) нет никаких оснований идентифицировать христианского "Отца небесного" и "Святого Духа" с библейским Творцом и Духом Божьим. Более того: с данной точки зрения, можно идентифицировать Деву Марию с первоматерией на ее квинтэссенциальном уровне, с "белой землей", как собственно и делалось в христианской алхимии, Illa terra virga - "некая девственная земля", так определил Тертуллиан Святую Деву. Что может быть общего у христианства с креационистской догмой иудеев? Процитируем Александра Дугина: "В "нигилистической" (ex nihilo) природе Творения и заключается та резкая грань, которая отделяет вселенную от Создателя. "Ничто", которым сущностно является все Творение, ни при каких условиях не может качественно перейти в "нечто", и, соответственно, строго креационистская модель считает, что существование тварь получает извне, от Бога "взаймы" и рано или поздно будет вынуждена вернуть его назад, снова став "ничем"".
Трудно что-либо добавить к этой блестящей характеристике. Евреи сами всегда подчеркивают уникальность своей креационистской догмы, иногда полностью нарушая правила хорошего тона. Например, талмудическая школа Мишнат (13-14 вв.) утверждала, что в Пятикнижии речь идет о сотворении избранного народа, и к остальным, коих и за людей считать нельзя, библейские события отношения не имеют. Надо объективно признать, что народы Средиземноморья в античные времена платили избранному народу той же монетой. Политеистические цивилизации Египта, Греции, Рима вообще ненавидели семитов, считая Тифона и Сета страшными божествами иудеев. Даже усилия знаменитого Филона Александрийского (1 в.) по объединению иудейской и стоико-платонической философии, оказавшие серьезное влияние на патристику, не смогли изменить психологической ситуации. Даже в шестом веке неоплатоник Присциан называл Иегову "восставшим Тифоном".
Однако роль Филона очень велика: необычайная смелость его мысли, презирающей любые догмы, способствовали обращению Августина. Отбросив барьер между "тварным" и "нетварным", Филон трактовал Творца как "сверхсущее единое, завоевывающее хаос". В раю, так сказать, на форпосте хтонической бездны, Творец поставил "часовым" героического Адама - андрогина - существо наполовину небесное, наполовину земное. В борьбе с хтоническим монстром (сатаной) Адам был рассечен на мужчину и женщину. Творимый мир (Филон придерживался идеи вечного творения) ныне нуждается в медиаторе между единым трансцендентным Богом и всепоглощающей бездной. Филон, разумеется, не знал о пришествии Христа, что дало Августину возможность объявить имя медиатора, "нового Адама". Идею "грехопадения" Филон совершенно отрицал, прибавив в характерном своем стиле: "Человеку мыслящему не пристало заниматься подобной чепухой".
(Цит. по Siegfried "Philon von Alexandria als Ausleger des Altes Testaments" (Berlin, 1875, s.117). Этот гениальный иудей заслужил такую же ненависть своих соплеменников, как впоследствии Спиноза.
Рецепция христианства в первые пять веков новой эры проходила тяжело, куда тяжелее, чем полагают христианские историки. Античное сознание, в известном плане, "эротически воспитанное", никак не желало усваивать мысль о кенозисе и агапе, идею жертвенности Сына Божьего и драматику Голгофы.
Вслед за Филоном, Климент и Ориген (2-3 вв.) искали тайный смысл Библии - смысл этот, как правило, сводился к нахождению учения об эманациях на библейских страницах. Климент, к примеру, трактовал христианскую триаду (еще рано было говорить о троическом догмате) как "напряженность молчания, Логос, энергия Логоса". У Оригена Христос-Логос-Космократор, золотая ось, небесный фаллос, рыба. Этот распространенный христианский символ он понимал как независимо-сублимированный фаллос: самец рыбы оплодотворяет, не прикасаясь к самке. И действительно, западные отцы Церкви, в своей патриархальной ориентации, редко и мало упоминали о Деве Марии, рассуждая, подобно Аполлону в "Эвменидах" Эсхила: "Не участвует мать в зачатии ребенка. Мать только носительница уже пробужденной жизни". Александр Дугин очень справедливо пишет о сомнительности "спасения бессмертной души". Идея эта никак не укладывается в креационистскую доктрину. И Климент и Ориген "еретически" верили в предсуществование души и трактовали ее "спасение" в духе платоновского "Федра", где повествуется об опасности растворения "тела души". Душа погибает, отрываясь от источника огненной пневмы. "Что источник сей?" - вопрошает Ориген. И отвечает: Христос.
Часто высказывались мнения о патриархальном характере западного христианства и матриархальном - восточного. Григорий Сковорода, украинский философ и герметик, пылкий почитатель Оригена, обосновывал это следующим образом: в герметическом зодиаке Восток соответствует "Деве", Запад - "Рыбам" (Яков Бёме, "Signatura Rerum"). Ранних западных отцов Церкви можно безусловно назвать христианскими неоплатониками, которым так или иначе был чужд креационизм. Да и какой мужчина в своей героической ипостаси смирится с положением "твари" или "раба" и признает "смирение" добродетелью? Но надо учесть еще более важный момент: абсолютное неприятие языческим умом идеи линейно-равномерно-поступательного времени. Это первая и решающая победа "царства количества". "Время - квинтэссенция вещей", - писал Ориген в книге "Против Цельса", и в этой короткой фразе выражено очень много. Это значит, что существует масса темпоральных вариаций, зависящих от жизни и ситуации телесной и душевной материи, сложный контрапункт протяженностей, чувствующих незримое и неслышное круговое время-квинтэссенцию. Повторяемость аграрных и ткаческих операций под женской доминацией Деметры и Арахны определило равномерность любого процесса. События великие и малые, напряженные моменты поединка, тягостное ожидание казни, словом, качественное разнообразие жизни - все это растворилось в равномерной одномерности между двух ничто: так землемер не замечает, что у него под ногами - одуванчик, крапива или голый песок. Язычников смущала не инкарнация христианского Бога - они знали сколько угодно подобных инкарнаций, но инкарнация хронологически точная, в географически точно указанном месте - это было выше их простого патриархального понимания.
Поэтому западное христианство, на которое в сильнейшей степени повлиял христианский неоплатонизм, имеет не смиренно-молитвенный, но экспансивный и резкий характер действия. Западному мироощущению была чужда Византия с ее изнеженностью и неслыханной роскошью, слабая страна, воюющая руками наемников, не оказавшая туркам сколько-нибудь серьезного сопротивления. Однако исихазм не остался незамеченным. После взятия Константинополя один из учителей исихазма, Гемистос Плетон, эмигрировал в Италию и преподавал во Флорентийской Академии. Среди его слушателей находился Марсилио Фичино, который оставил в своих письмах весьма пространные и весьма критические описания этих лекций.
В заключение хочется сделать несколько замечаний относительно "Метафизики Благой Вести". Автор очень скептически относится к "латинствующему рационализму" католиков, хотя в многообразии католической теологии учитывает, похоже, только доминиканское направление, отличающееся, действительно, жесткой логистикой. Но Александр Дугин ни слова не пишет о бернардинской и францисканской мудрости, об энергичном мистическом порыве шартрской школы схоластов, о великих мистиках - Экхарте, Таулере, Хуане де ла Крус, Рюисбруке Удивительном. Правда, у православия есть преимущество: учение Григория Паламы вошло в ортодоксальную догматику, чего нельзя сказать ни об Эриугене, ни об Экхарте.
В языческом неоплатонизме нет постулата о принципиальной трансцендентности "единого". Мы живем в этом режиме, который Прокл и Дамаский называют сферой восьмой гипотезы Парменида. Здесь, в отсутствии "единого", пребывают только материальные тела, воспринимаемые как "сумма дискретных особенностей", а "знание, скорее, сновидение, а не результат реального восприятия реально существующего". (Дамаский). Так думали на закате языческого мира, такие мысли приходят в голову и сейчас. Да, схоластический Интеллект выродился в прагматический рационализм "мужеподобных женщин", но ведь и православию нечем особенно похвастать в плане влияния на паству. Когда разорен дом, нет порядка и вокруг дома, если вспомнить детерминации Рейхлина касательно "экзо" и "эзотерики". "Это Весть - пишет Александр Дугин, - о благодатном обожении небожественного, об усыновлении сконструированного, о причащении неживого к Живому". Конечно, судя по окружающей очевидности, "сконструированный" погибнет ржавой смертью машины. Автор героически надеется, что пневматика православного ритуала способна "сделать пресную соль соленой". Дай-то Бог!
Но, по нашему мнению, не стоит акцентировать величие православия, указуя при этом на ничтожество иных христианских конфессий. От избранной конфессии недалеко и до избранного народа, к чему русские весьма склонны. Русские много раз "торжественно провозглашали", что именно они "спасли" Европу от татаро-монголов и фашизма. Не стоит на сей раз "спасать" Европу от "бездуховности" - для этого нет ни сил, ни малейших оснований. Все мы - и на западе, и на востоке - задыхаемся от репрессивного "царства количества".
Этот эмоциональный момент несколько снижает высокий философский тон интереснейшей, единственной в своем роде книги.
