Алхимическая графика склонна рассматривать вещи вторым, символическим зрением. Трудно понять, что такое символ. Представим: в снегу лежит чернокудрая, белая дева, кровавится педикюр в раскиданных ногах; скажем: это символизирует три фазы великого магистерия – черную, белую, красную. Хорошо, а дальше что? – спросит мечтатель-любитель. Ничего, -- ответим мы. Как ничего! Это спящая красавица полярных широт, над ней – нечто ангелическое на крыльях цвета меди, чуть тронутой прозеленью, это называется …Vitriol, окись меди и аббревиатура: visita interiora terra…и так далее. Вернемся к спящей деве – она просыпается в присутствии принца, важный момент: принц ее не целует, просто пребывает на коленях. (Потом все-таки женится, дело идет к детям и дальнейшим злоключениям, ибо у принца мать – людоедка. Это, скорее, магическое продолжение и, в данном случае, это нас не интересует.)
Слабая уверенность в том, что "Гаргантюа и Пантагрюэль" просто собрание гротескных, смешных и непристойных повествований, совсем развеивается в начале четвертой книги романа. Доблестная флотилия Пантагрюэля направляется в сторону "Верхней Индии" (?) к оракулу Божественной Бутылки Бакбук. Автор извещает нас, что на корме главного корабля "... вместо флага красовалась большая и вместительная бутыль наполовину из гладкого полированного серебра, наполовину из золота с алого цвета эмалью, из чего должно было явствовать, что сочетание белого цвета с алым -- это эмблема наших благородных путешественников и что направляются они к бутылке послушать ее прорицание" (с. 408). Белое и алое -- алхимические символы малого и большого магистерия, Божественная Бутылка переплетенная виноградными узорами алтарная амфора в храмах Диониса, который, помимо всего прочего, считался в Греции божественным покровителем алхимии
Стихотворения и поэмы в прозе позднего Рембо отличаются главными атрибутами качественных герметических текстов: они интонационно энергичны, изощренная композиция оставляет впечатление плаванья и полета; их темнота притягивает чуждой глубиной, дразнит мерцанием ложно разгаданных смыслов. Так писали Рабле, Шекспир и Сирано де Бержерак, так строили свои произведения французские эзотерические поэты XVII века — Бероальд де Вервиль и Эсто де Мюизман. Парадоксальная ситуация герметики: открытая закрытость и веселая таинственность. Это соответствует многообразным занятиям Гермеса: в качестве ироничного торговца он “обращает драгоценности в угли” (Павсаний); в качестве ловкого вора демонстрирует тщету всякой собственности; под видом нищего старика ведет кандидата сквозь ужасы элевзинской пещеры; в роли Трисмегиста он, ветер, придает пневматический смысл работе с материей. Гермес может отчасти или полностью совпадать с Дионисом и Аполлоном, равно как Гестия — с Деметрой и Реей. Он — дьявол иудеохристианской догмы, шут, чья двуцветная одежда с вертикальной полосой посередине символизирует вездесущность в пространстве и времени, а бубенчики на дурацком колпаке напоминают о вечной актуальности момента, он — Меркурий философов, “яд”, убивающий все качества материи, кроме чистой потенциальности.
Дабы почувствовать, где все это происходит, надо определить собственное местонахождение и поразмыслить над ситуацией собственного восприятия. Наш универсум неотвратимо сжимается, сужается в плане космических элементов, что объясняется хтонической ориентацией бытия. Каждый космический элемент имеет в себе три других элемента : земля содержит воду, воздух и огонь, доминируя над ними. В античном и средневековом понимании элементы, скорее, модусы вещества, нежели само вещество. Земля, к примеру, не столько ощутимая материя, сколько ее определяющие качества, земля это сухой и холодный лед, минерал, металл и, равным образом, эмоциональная фригидность, ментальная сухость и ограниченность, прямолинейно угловые схемы и расчеты. Когда холодно вычисляют причины и следствия, строят поведенческие модели, делят материю на органическую и неорганическую, навязывают жизненным процессам периодичность и закономерность -- все это делается под влиянием "земли". При этом значение иных элементов вовсе не отрицается, но: они вторичны, третичны по сравнению с "базовой" землей. Когда говорят: некто "плавает" в той или иной дисциплине, некто легкомыслен и порывист, подразумевают нежелательное влияние воды, воздуха и огня. Если душа насыщена этими элементами, если душа чувствительна, свободна, экстатична -- плохо ей живется в эту эпоху. Доминация земли определяет весомое, стабильное, телесное как сущностно реальное, наше мировоззрение обусловлено гео-графией, гео-метрией, гео-логией. Но представим нашу фундаментальную землю плавучим островом Океана, как предлагает стоик Посидоний ( второй век до н.э. ).
есколько предварительных слов. В политеизме, где земля живой организм в живом космосе, географии в нашем понимании быть не могло. В стремлении стоиков, пифагорейцев, неоплатоников к схематическому единству и, следовательно, к той или иной системе координат, некоторые географические представления появились. Впоследствии арабские ученые ассоциировали небесное единство и полярную звезду, земное единство и северный полюс. И поскольку географические карты составлялись согласно религиозной системе соответствий, в картографии доминировали два направления, основанные на признании либо непризнании смерти как второго экзистенциального полюса.
Чистый монотеизм – дело совершенно безнадежное, поскольку персонификация и даже имя рождает тень или эхо, которые всегда можно интерпретировать негативно. Трансцендентный своему творению бог недоступен разуму. Как же тогда понимать однополюсные карты начала новой эры? Северный полюс – эманация фаллического первоединого в хаос космических элементов, северный полюс оплодотворяет, материя рождает бесконечные формации, ближе к полюсу организованные, на удалении – менее организованные.
Музыка. Напряженность натянутого монохорда пробуждается из первобытного лона молчания. Гудение монохорда настораживает пчелу, дикий шиповник вздрагивает, голова колокольчика замирает, дятел прекращает работу, колорит облака меняется: резонанс, тайная всеобщая связь, магия. Монохорд, поделенный пополам, дает октаву выше, на две трети – квинту, на три четверти – кварту и т.д. Правильный ряд расходящихся от центра обертонов присущ лишь гармоническим объектам. Космос, к примеру, организован музыкой сфер: семь планет – семь струн лиры Аполлона, семь тростинок сиринкса, флейты Пана. Однако от Пифагора до нового времени музыкальные пропорции и пропозиции часто менялись. Один из последних музыкальных «чертежей» -- monochordum mundanum – «вселенский монохорд» Роберта Фладда (1617г.) отражает современный дуализм: интервал от земли до эмпирея – двойная октава (дисдиапазон ) ; первая октава – земля-солнце – названа «материальной», вторая – солнце-эмпирей – «духовной».
Поэма Стефана Малларме -- достижение маньеризма. В двадцатые годы так называли стилистические особенности Эль Греко и Тинторетто. Знаменитые немцы -- Эрнст Роберт Курциус и Густав Рене Хоке вообще противопоставили маньеризм классике. После первой книги Г.Р.Хоке "Мир как лабиринт"(1956г.) и до сегодняшнего дня искусствоведы и филологи как правило возражают против такой оппозиции. "Когда объективный мир, -- утверждает Хоке, -- не предлагает ничего истинно реального и конкретно ценного, начинают превалировать отношения субъективные. Когда распадается структура, начинается транзитность, замена одного на другое, торжество метафоры." Замечание касательно "объективного мира" в высокой степени проблематично: если искусство суть индивидуальное развитие, художнику этот объективный мир безразличен. Однако роль метафоры акцентируется справедливо.
У Хайдеггера есть понятие “Offenheit” (“открытость”), и он пишет в “Sein und Zeit” (“Бытие и Время”), что когда-то мир был «открытым». И он противопоставляет этому «открытому» миру, мир «закрытый», в котором все мы живем. Это значит, что мы уже не можем просто войти в лес или погулять в поле… И вот в каком смысле мы это сделать не сможем: мы люди -- закрытые, не знаем ни трав, которые там растут, ни птиц, которые поют. Все мы отличаемся агрессивной аналитической психологией. Допустим, ботаник объяснит нам что-нибудь про одуванчик, объяснит, то, что мы можем прочитать в любом учебнике, или скажет: «вот поет малиновка, сейчас весна, малиновка справляет свадьбу». И мы можем даже отличить пение малиновки от пения щегла, например, хотя это трудно… И это, собственно, все, что мы можем знать о живой природе, но и это дает нам преимущество перед большинством наших спутников. Вот что значит «закрытость» современного человека перед природой.
Попробуем с вами поговорить об алхимии. Я хочу вам сказать, поскольку алхимия относится к числу так называемых "веселых наук", о ней в принципе не стоит говорить серьезно или очень серьезно, скорее о ней стоит говорить как бы повеселее. Примерно так. — В книге "Алиса в стране чудес", как вы помните, однажды морж и плотник (была там такая пара героев) пошли на берег моря и поговорили. Морж спросил плотника, как у того дела, много ли денег заработал? Тот говорит: “Да много, да, но это не интересная тема”. “А ты давно за рыбой нырял?” Тот говорит: “Давно, но это тоже не интересная тема”. “О чем же мы поговорим?” И решили поговорить о капусте и королях. Как вы знаете, потом О. Генри написал свой замечательный роман "Короли и капуста". Дело в том, что и короли и капуста к алхимии имеют определенное отношение. Сначала поговорим о королях, а потом о капусте. (Капуста, которую вы видели на огороде, а совсем не деньги.) Поэтому мы не будем путать эти два понятия.
Я бы хотел, чтобы мы с вами подумали, что вообще означает слово «алхимия». Это не легко установить. Ни один европейский язык не дает этого слова в буквальном переводе. Считается, что оно арабского происхождения, но это не точно. Древний Египет здесь тоже «не помощник». На коптском языке есть слово «Кеми», что означает: «черная земля». И все. До «алхимии» здесь довольно далеко. Есть мнение о древнеегипетском происхождении магии, мистики, алхимии и герметизма. Лет пятнадцать назад вышла весьма любопытная книга датского исследователя Иверсена, которая называется: «Миф о Египте в ренессансе и барокко». Этот исследователь очень недурно объяснил, что представление о Египте, которое сложилось в XV — XVI — XVII вв., совершенно не соответствует действительности именно потому, что египетская мифология была известна в основном по Геродоту или по книге Плутарха (еще в XV в. во Флоренции напечатали весьма занятную книгу которая называлась: «Гипноэротомахия Полифила», где некий греческий автор III в. представлял иероглифы Египта). Иверсен замечает, что даже в наше время, при очень развитой египтологии, мы знаем примерно столько же, сколько знали люди Возрождения или барокко, т.е. почти ничего, поскольку прочитан лишь первый лингвистический слой иероглифов, а их минимум семь. И этот самый первый слой касается скорее обыденной жизни — торговли и прочих подобных вещей, но совершенно не касается того, что все считают главным в древнем Египте, т.е. исследования древней магической цивилизации. Поэтому все наши представления об этой стране, в том числе идея о том, что и алхимия зародилась именно там, не выдерживают критики.
