Размышляя об Артюре Рембо, особенно о его поэме «Гласные», Головин часто обращался к алхимии. Причисляя поэта к ее тайным адептам и считая его посвященным в эту науку, он усматривал в его строфах чисто алхимический смысл. С другой стороны Головин иной раз задавался вопросом: а как это вообще могло быть? Ведь Рембо был слишком молод, чтобы успеть изучить труднейшие алхимические фолианты, пройти хотя бы какие-то посвятительные стадии… на это обычно уходит вся жизнь, даже и не одна. На подобные сомнения ответ был простой: раз алхимия имеет отношение не к профанической, а к подлинной реальности, то эта реальность могла быть открыта кому-то и иным способом, например, непосредственно. То есть для такого поэта, как Рембо, алхимия могла быть лишь иллюстрацией, подтверждением того, что он каким-то неведомым образом и так уже знал. Поэтому алхимические интерпретации его строф легитимны.
Другое дело современная математика. Как наука очевидно профаническая, но колоссальная по объему и сложности построений, она не может быть кому-то дана от рождения — в любом случае, чтобы составить о ней компетентное представление, ее необходимо долго с большим трудолюбием изучать. Чего Головин, безусловно, не делал. Тем не менее сумел точно раскрыть ее суть. Каким образом это ему удалось, неизвестно — как, впрочем, и не известно, откуда он знал, всё, что знал.
Я был поражён тем, насколько уход Евгения Всеволодовича Головина произвёл на меня сильнейшее впечатление. Давно было известно, что он болеет. Уходил он постепенно. Головин сам говорил, что, частично, он уже "там". Он завис между двумя мирами, без особого энтузиазма относясь к обоим. При этом, когда Головин ушёл, он каким-то образом подчеркнул самого себя. Этот год без Евгения Всеволодовича для меня был годом с Головиным в большей степени, чем много предыдущих лет. ( А.Дугин)
Кто такой Евгений Головин? Это очень трудный вопрос. Тому, кто его знал, каким-то образом касался его орбит, объяснять, кто он такой, глупо, а тому, кто не знал, — скорее всего, бесполезно. (С.Жигалкин)
Хочу сказать, что он был абсолютным гением и чудом нашего времени. И надо со всей определенностью заявить, что любая фигура сравнения к нему неприменима. Появись он в любой из эпох, он и там был бы чудесным гением. (С.Герасимов)
Человек – существо, гораздо более предсказуемое, чем ему хотелось бы казаться. Ладно – разум, который у всех одинаков, подчиняется строгим законам логики и легко поддается кибернетической симуляции. Тут человек мог бы сказать – зато горизонты моего безумия, моей мечты, моих сновидений бесконечны. Оказывается, все далеко не так. Бред, сновидение, безумие, а также мечта, поэзия, миф имеют свои собственные каноны, правила, аксиомы и границы. Как показали современные физики, хаос – просто одно из состояний вещества со своей собственной логикой и своим собственным порядком – чуть более широким, чем обычный порядок, это правда, но все же вполне вычисляемым.
К ХХ веку люди науки, исследовав поля разумности до мельчайших деталей, принялись за сферы мечты – за бессознательное, за изучение грезы.
В начале 80-х Г. Джемаль предложил термин «нострацентризм». Он предполагал, что за референтную семантическую базу, за очертания герменевтического круга берется строго определенный набор лиц, авторов, идей, концептов, составляющих nostrum, как центр. Понятие «nostrum», «наше» взято из алхимии. «Наш» значит «алхимический». А «алхимический» значит «философский»; в том смысле, в каком мы говорим «философский камень» или «философское море». «Наша» земля – значит «философская земля». Что мы знаем о «нашей воде», например. То, что она не мочит рук. А о «нашем огне»? То,что он не обжигает. А о «нашей сере»? То, что она не горит. То есть, наша вода, земля, огонь, сера – есть не ваша вода, земля, огонь сера.
Ностроцентрический круг, о котором я говорю, имел свои силовые оси. Бесспорным полюсом, вокруг которого нострецентрум был вытроен, был Евгений Всеволодович Головин. Он был осью, а следовательно, наш круг был головиноцентричным. Головин был его главой. Точка полюса есть основа интерпретации всего остального содержания. К этой точке сходятся все лучи, от периферии. Он давал всему смысл. Поэтому он был «Адмирал» герметической флотилии.
Головин интерпретировал и пояснял поэзию и литературу так, как никто и никогда ее не интерпретировал и не пояснял. Его герменевтика включала самые разные жанры – от приключенческих авторов и классики до авангардной поэзии. То, как он читал, само по себе требует досконального изучения. Он обязательно восстанавливал контекст, в котором развертывалось повествование или складывались поэтические образы. Скрупулезно исследовал эпоху, ее нравы и моды, ее стили и конвенции. Если брал в руки одну книгу автора, то обязательно прочитывал все остальные, даже в том случае, если ему произведение не понравилось. Что ж говорить, если понравилось! Поражало, что он тщательно прослеживал и самые неинтересные нити, биографические детали и связи. Но это только начало его подхода, которого за глаза хватило бы на дестяки культурологических школ, учитывая охват его интересов.
Евгений Головин поэтом в абсолютном смысле этого слова. То, что он писал стихи, и то, что эти стихи восхительны, в его случае почти не имеет никакого значения. Головин был бы поэтом, причем поэтом среди поэтов, даже если бы он не написал ни единой строчки. Быть поэтом значит создавать. Но то, что создается, для самого поэта и для сущности поэзии не имеет значения. Произведение, поэма, живет своей жизнью, и настоящего поэта все это больше не интересует. Произведениями интересуются потребители, любители, коллекциониры, все те, кто нуждаются в образце, чтобы его воспроизводить. Поэт свободен от своих произведений, так как он погружен в то пространство, откуда все и происходит. Только тьма имеет значение, тьма и ее друзья – ужас, безумие, отравление, галлюцинации, надлом, боль, нищета, бездомность, несходимость числовых рядов, одним словом свобода. Поэт – тот, кто свободен.
О чем пишет Головин в своей книге? О чем повествует в лекциях? Все не так очевидно. Понятно лишь, что это не эрудиция и не информация… Едва ли он ставит своей целью что-то сообщить, о чем-то рассказать, продемонстрировать свои познания, привлечь внимание к терпким формулам и гипнотическим сюжетам. Сообщения и статьи Головина не имеют ни начала, ни конца, они жестко противятся накопительному принципу – по мере знакомства с ними человек не приобретает, но от чего-то избавляется – такое впечатление, что льдинка нашего «я» начинает пускать весенние капли, рассудок мягко плавится, каденции фраз, образов, цитат, интонаций уводят нас в раскрашенные лабиринты смыслов, ускользающих даже от того, кто увлекает нас за собой… При этом как-то очевидно, что мы сами, наше внимание, наше доверие, наша фасцинация абсолютно не нужны автору. Головин не покупает нас, он проходит мимо, задевая острым черным плащом непонятной, смутной ностальгии – это было бы жестоко, если бы он кривил рот, замечая краем глаза наши мучения, но он пристально смотрит в ином направлении, и это еще более жестоко, по ту сторону всякой жестокости… Он просто нас не видит, и все.
