Душа — это понятие, на тему которого греческие мудрецы написали очень много, говорили очень много и считали это главным. В человеке античности тело не слишком отличается от души, то есть, нет строгого разделения тело-душа-дух: это единый организм, в котором тело занимает периферийную материальную позицию. Тело занимает позицию самую ничтожную, то есть, тело есть то, что погибает. Погибает оно примерно одинаково и для египтян и для греков — для всех них это почти такая же катастрофа, как, если бы мы, обрезая ногти или волосы, стали проливать слезы, что ногти лежат на полу, а волосы еще неизвестно где, в каком-нибудь ведре. В этом смысле, отношение к телу было примерно такое, и не только к телу, но к телесной материальности вообще. И как я, по-моему, уже упоминал в прошлый раз, ужасная ошибка при изучении всех этих вещей — рассматривать греков как существ очень конкретных и физических, закрытых к трансцендентному и метафизическому.
Мы рождаемся язычниками и только лет через десять попадаем в когти социальной или небесной номенклатуры. Поначалу, обожженные крапивным огнем, испуганные синими глазами жабы, исколотые боярышником, мы бродим по лугам и лесам вполне боязливо. Но попадаются хорошие, дивные дни: удар ослепительного дождя в молодой листве, гусеница пьет воду из копытцевой ямки, шмель врезается в одуванчик, бородатый голый человек рыдает, уткнувшись в ольху, иволга хохочет на розовой заре. Потом научаемся читать: «дерево да рыжая собака – вот кого он взял себе в друзья» и, следуя за грезой Н.С. Гумилева, выслеживаем солнцебога В можжевельнике гранитный валун, прижимаем ухо, камень горячий, терпеливо слушаем…часа через два сквозь мягкую сонорную пелену просеивается медоточивый шепот, неважно, что это означает, слушаем отдаленное гудение подземных пчел...
Потом худо бедно осваиваем французский и переводим: «Синими летними вечерами я блуждаю в тропинках…мечтатель…» Энергическая волна стихотворения Рембо перехлестывает границу чуждого языка и будоражит иллюзией понимания.
Дабы утолить «вопрос» своего пениса, мужчина (цивилизованный) приближается к женщине своей мечты «логарифмической спиралью» — имеется в виду политес, вежливое внимание, цветы и прочее. Полученный «ответ» удовлетворяет не всегда и не надолго, надо спрашивать еще и еще. Плод древа познания, напитанный афродизиаком, согласно теологу Ламеннэ, беспокоит в любом возрасте, и даже после смерти. И поскольку мозг и сперма суть одно (в платоническом дискурсе), «познание» женщины и природы идентично. Один и тот же аналитический процесс.
В романе великого австрийца Германа Броха «Невиновные» разговорчивая старая служанка вспоминает бывшего любовника, «специалиста» по женскому сексу: «Я и так была без одежды, и он словно раздел меня еще больше, как будто голого человека можно раздеть еще больше. Потому что стыд — все равно что еще одна одежда... Он был врач и учитель и в то же время слуга моей страсти.
Французская королева Мария-Антуанетта славилась роскошной грудью, две гипсовые чаши на золотом треножнике до сих пор хранятся в Лувре. Донельзя эксцентричная, она явилась на бал в парижскую мэрию обнаженной до пояса, что, вероятно, и послужило поводом к революции. Если бы королева надела лифчик, неизвестный в ту пору, Франция оставалась бы страной монархической. Это почти не преувеличение. Женская грудь на мужчин действует гипнотически. Когда греческий герой Беллерофон почти взял город на элейской равнине, ворота открылись и вышли женщины, придерживая, словно предлагая груди. Смущенный Беллерофон отступил к морю и скрылся – Посейдон, по слухам, был его отцом.
