horror

Антарктида синоним бездны. Об Э.По

В этой сомнамбулической атмосфере решимость, целеустремленность, способность суждения растворяются в безразличии, что обнаруживается при встрече с дикарями, у которых даже зубы черные. Как и полагается, внешнее дружелюбие туземцев обернулось изощренным коварством. Капитан Гай дает заманить себя в ловушку и гибнет со всей командой. Артур Гордон Пим и его друг Питерс остаются одни в ужасной ситуации. Все это излагается так же спокойно, как и встреча с кораблем мертвецов. Энтузиазм Эдгара По вызывают другие моменты: при взрыве шхуны «Джэн», когда погибает не менее тысячи дикарей, на берег падает труп диковинного белошерстного животного. Оказывается, туземцы испытывают непреодолимый ужас перед белым цветом. Намек ли это на герметиче­ский подтекст романа? Путешественники наблюдают явление еще более поразительное — ручей невероятной воды: «Жидкость струилась лениво и тягуче, словно в простую воду вылили гумми­арабик… Эта вода прозрачная, но не бесцветная, переливалась всеми оттенками пурпурного шелка. И вот почему: вода слоилась, словно распадаясь минеральными венами, и каждая фасета светилась своим колоритом… Лезвие ножа наискось рассекало эти вены, но они тотчас стекались. Если же лезвие аккуратно скользило меж двух вен, они смыкались не сразу».

Инфернальные пейзажи и проблема мета-«я» (Е.Головин, Ю.Мамлеев, А.Дугин)

У Новалиса есть довольно-таки любопытное высказывание: «Почему именно люди должны жить в человеческом теле, на мой взгляд, в человеческом теле могут жить любые другие существа». И очень занятно, что почти его современник знаменитый философ XVIII века и физиогномист Иоган Каспар Лафатер в своих книгах дал массу рисунков, где люди постепенно переходят в животных, в коров, в камни, в растения. У Лафатера есть, таким образом, сходная отчасти теория. Мне бы хотелось узнать Ваше мнение. Лафатер утверждал, что «человечество есть антропоморфный ответ природе» в том смысле, что есть, с одной стороны, природа, любые звери, любые камни, любые растения, и есть на всё на это антропоморфный ответ, т.е. нечто в человеческом теле, что отражает и повторяет всю природу. Что-то нечто подобное у Вас было или Вы размышляли скорее о короле крыс, который тоже довольно мифически известное существо? Голова к черту, потому что голова ему больше не нужна. Получается, это торс практически без головы; он видит даже цвет своего сознания. Совершенно верно. Допустим, я могу прочесть у замечательного французского поэта Анри Мишо такое выражение о крови: «Когда вы смотрите на реку, это не значит, что вы видите течение реки, вы видите течение вашей крови». И это совершенно естественно, потому что наши, как бы сказали ученые, «биоритмы» очень сильно зависят от пульсации крови.

Ло (Лавкрафт: певец действительности)

Он был фанатиком астрономии и, как считает критика, одним из немногих, сердцем чувствующих космоцентризм. Он находил новые аргументы, в чем угодно искал подтверждений современной астрономической гипотезы и, казалось, ему доставляло странное наслаждение беспрерывно говорить и писать об этом: “Я индифферентист. Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям креатур органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики.” И далее: “Все мои рассказы основаны на единой фундаментальной предпосылке: человеческие законы, интересы и эмоции не имеют ни малейшей ценности в космическом континууме. В ситуации безграничного пространства и времени необходимо забыть, что такие вещи как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть и разного рода локальные атрибуты жалкой формации, именуемой человечеством, вообще имеют место.” Подобные фразы, если игнорировать романтический пафос, от которого “механический материалист” Лавкрафт так и не смог избавиться, позволяют проследить миросозерцание весьма уникальное. Лавкрафт беспредельно расширил постулат Уильяма Джеймса: “Действительность есть питательная атмосфера действия.” Но Джеймс ограничил такую атмосферу конкретностью визуально-манифестированного мира, что принципиально ограничивает сферу действия. Если понимать действие и его сферу как “мобильное в мобильном”, значит никакой статики не существует, равно как не существует законов, констант, границ, словом, всего, что дает уверенность в чем-то стабильном и неподвижном. Это разом уничтожает проблему альтернатив и оппозиций: действие по сути своей (ибо к действию не относится предварительное размышление о нем) спонтанно и неопределимо: жизнь и смерть, сон и явь , реальное и фантастическое, понятые в мобилизации и пронизанные действием, теряют формализации и различия. Лавкрафт не устает доказывать, что любое фиксированное понятие — чистая условность, защитная реакция человеческого мозга.

Интервью с Сергеем Шаталовым

Современная литература, в принципе, находится в положении весьма плачевном. Сейчас количество писателей чуть ли не сравнялось с количеством читателей. Это полбеды. А вторая половина - в очевидной идеологической и вербальной "выработанности" индоевропейских языков. За сорок-пятьдесят лет этого столетия проза, поэзия, лексика достигли необычайного расцвета. Трудно найти тему, проблему или эмоцию, которая не была бы исследована во всех вариантах. Последние десятилетия прибавили несколько экзотических мировоззрений, несколько национальных, геополитических, психологических вопросов, но ничего решающего. Процесс интеллектуальной "ресублимации", предсказанный Максом Шелером, идет полным ходом - читательскую вялость, падение коэффициента интереса все более трудно подстегнуть, поднять эротическими, агрессивными или разоблачительными допингами. Практика авангардизма начала века - Хлебникова, Маяковского, Шершеневича - прояснила следующий важный элемент: язык нельзя искусственно разнообразить и "обогатить". Язык довольно медленно усваивает жаргонизмы, диалектизмы, новые бытовые выражения. Конечно, интенсифицируется вербальная диффузия, однако англицизмы типа "спонсор", "ваучер", "дилер" и т.п. не очень-то приживаются в литературном языке и служат, скорее, для стилистической окраски. Осталась, пожалуй лишь одна благодатная область - читательский мазохизм. Читатель пока еще с удовольствием принимает критику существующих беспорядков, беспрерывные инвективы, удары хлыстом, издевательства, злые насмешки.

Приближение к чёрной фантастике

Мы делаем только первые попытки определения черно-фантастической беллетристики, освещения ее тематики, психологического горизонта и основополагающих констант. Надеемся, что знакомство с творчеством Густава Майринка и других выдающихся мастеров, чьи произведения мы собираемся опубликовать в коллекции "Гарфанг", поможет уточнить наши концепции и оправдать рискованность некоторых весьма категоричных определений. Патриархальная культура исчезает. Позволим себе здесь признаться в полном непонимании позитивных ценностей торжествующего матриархата или, если говорить точнее, гинекократии. Мы согласны с Джордано Бруно, что земля - живое существо, и согласны с Уильямом Блейком, что "вращающийся в пустоте шар - мираж, придуманный Ульро" - демоническим пропагандистом чистой материальности в мифологии этого поэта. Мы верим в возможность качественной активизации органов чувств, о которой "микроскоп не знает и не знает телескоп. Они изменяют рацио наблюдателя, но не проникают в сущность объектов" (Уильям Блейк, "Мильтон").

Черные птицы Густава Майринка

Майринк пытается нащупать гордиев узел проблемы: спровоцированная кем-то или чем-то жизнь зажигает наши зрачки, заставляет нас работать, суетиться, кричать, любить, ненавидеть. И когда действие провокации кончается, глаза потухают, голова опускается, пальцы сцепляются, и мы сидим в тягостном, напряженном ожидании... новой провокации. В Африке это называют позой "таири", на Гаити отдыхом "зомби" - так сидят оживленные колдунами трупы после монотонной и элементарной работы. Наблюдатель чувствует, что и сам он медленно и верно втягивается в это роковое оцепенение: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино. У меня такое ощущение, словно полость рта забита большой серой каучуковой массой, которая разрастается, заполняет гортань, заполняет мозги". С белых костяных пластинок домино глядят черные глаза. Юноша, сидящий рядом, пытается уложить эти костяшки в коробку... и симметрии никак не получается. И наблюдатель аналогичным способом силится навести порядок в своей бедной голове: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино, словно ищут неопределенный ответ: я стараюсь расположить их в какой-то призрачной коробке, в каком-то зеленом гробу - но каждый раз выходит то больше, то меньше".

Страницы