Где нет параллелей и нет полюсов. Памяти Евгения Головина

СОДЕРЖАНИЕ

Елена Головина. Мой отец Евгений Головин. . . . . . . . . . . . . . . . 5

Сергей Жигалкин. Миссия X . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27

Глеб Бутузов. Первый. . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . 64

Александр Дугин. Из грезы в грезу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 73

Auf, o Seele! (Эссе о Евгении Головине) . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75

Евгений Головин: «осторожные экскурсии в безумие»

Сквозь мираж времени я вспоминаю свои личные встречи с неистовой командой Пьяного корабля, источающей легкий аромат умопомешательства и тайного одержания. Как всегда, начавшись с тайных зовов, вибраций, телефонных перезвонов, неистовая процессия захватывала улицу. С бутылкой портвейна, в неистовом аллюре, блестя глазами и вовлекая в свой лихорадочный бег прохожих, ватага гуляк в каком-то инфернальном веселье перемещалась по московским бульварам и закоулкам к месту встречи с мэтром. Веселым собственно был их непрерывный воинственно-иронический диалог с окружающей т.н. “реальностью”, которую они за таковую не почитали, ни в грош не ставили и мрачно высмеивали самым немилосердным образом.

Компания была, прямо скажем, стремная. Таких в метро не пускали, в такси не сажали (проход в метро во время городских дионисий был истинным квестом). Сорвать флаг с какого-нибудь совучреждения, дать в морду спортивного вида молодцу – “просто для агрессии”, чтобы научить его головинской норме,  что “внешний мир нужно воспринимать как удар” – было самым легким испытанием. Последствия экстравагантных эскапад могли были быть самыми драматическими, но все как-то сходило с рук. Дионисийская инспирация культивировала в адептах необыкновенную легкость, гибкость, текучесть, бесплотность, нефиксированность – он становился зыбкой тенью на эквилибриуме мирового становления, чем-то вроде  “неточного движения возможного” (по выражению Дугина), которое ставит человека воистину на “shaky ground» вселенского потока. Мыслить себя как точку, как индивидуальность – значит получить точно по морде, если же ты двигаешься в целостном потоке,  в вертикальной ориентации Север, то удар извне пройдет мимо: взыскуемое целое, целостное, Единое, уходящее своей вершиной в апофатическое ничто, дает спасительный шифт в самых мерзких ситуациях, которые готовят нам черные стражи Земли.

Философия воды Евгения Головина

В каком-то смысле Головина можно сравнить с мастерами школ дзэн-буддизма, которые подчас оставляли после себя серию коанов, разрозненных рекомендаций, стихотворных обрывков, сакральных жестов и чудесных явлений, приводимых позднее в систему плеядами благоговейных и благодарных учеников. Так, собственно, систематизировал лекции и уроки Плотина неоплатоник Порфирий, составивший «Эннеады», тогда как сам Плотин предпочитал при жизни передавать свое учение только устно. Евгений Головин также предпочитал живой язык: беседы или лекции, в ходе которых создавалась уникальная экзистенциальная и психологическая ситуация, в которой все высказывания, намеки, ссылки и имена приобретали совершенно специфический смысл. И снова – эти ситуации, в которых Головин развертывал свой дискурс или строил искусно модерируемые диалоги, имели много общих черт с практиками дзэна, так как подчас незаметно переходили границы рациональных конструкций и провоцировали мгновенный «разрыв сознания», «короткое замыкание», во многом аналогичное сатори. В текстах Головина этот экзистенциальный и инициатический драматизм и специфическую зловещую экстатику выявить довольно не просто, и ключ к ним следует искать в живом опыте людей, которые Головина знали лично и непосредственно, принимали участие в его мистериях и были внутренне задеты его ни с чем не сравнимым метафизическим обаянием, граничащим с ужасом и восторгом одновременно. Ужас и восторг в нерасчленимом виде суть признаки сакрального, по Р. Отто. Поэтому говорить о сакральном измерении личности Головина вполне уместно.

Где сталкиваются миражи

Творчество Головина-поэта, Головина-автора песен, Головина-художника уже знакомо читателям по книгам стихотворений и песен «Туманы черных лилий», «Сумрачный каприз» и «Парагон». Новая книга познакомит с Головиным-эссеистом 60-х — 80-х, когда темы, разработанные им позднее — в 90-х — 2000-х, были абсолютны невозможны. Напечатанные и ненапечатанные работы той ранней поры посвящены литературным темам. Очерки и эссе, извлеченные из архивов, составили яркую палитру поэтической индивидуальности и блистательной эрудиции Головина.

Страницы