literature

Где сталкиваются миражи

Творчество Головина-поэта, Головина-автора песен, Головина-художника уже знакомо читателям по книгам стихотворений и песен «Туманы черных лилий», «Сумрачный каприз» и «Парагон». Новая книга познакомит с Головиным-эссеистом 60-х — 80-х, когда темы, разработанные им позднее — в 90-х — 2000-х, были абсолютны невозможны. Напечатанные и ненапечатанные работы той ранней поры посвящены литературным темам. Очерки и эссе, извлеченные из архивов, составили яркую палитру поэтической индивидуальности и блистательной эрудиции Головина.

Стефан Грабинский и мировоззрение мага

 Мы упоминали, что культ дьявола – тенденция религиозная, а не магическая. В «Саламандре», выдержанной в канонах вполне классических, представлена диффузия этих тенденций. В описании шабаша, очень красивом и пышном, в духе барок-ко, чувствуется безусловное католическое влияние. Великолепный и трагичный дьявол, конечно, мэтр этого мира, но печать отверженности не стирается с чела его. В пространстве романа идет беспощадная борьба огня инфернального и огня небесного, воплощенных в саламандре Каме и «белом маге» Анджее Вируше. В эту борьбу вовлечены «простые люди» – Ежи и его невеста Хелена. Последняя, правда, не так уж проста, в отличие от Камы она являет образ чистой и светлой женственности. Обычная ситуация, шестой аркан таро, молодой человек меж двух женщин: одна – зловещая обольстительница, другая – холодная гордая дева, одна покоряет, другую надо покорить. «Саламандра» повторяет в известном смысле схему «Золотого горшка» Гофмана, только Анджей Вируш значительно уступает архивариусу Линдхорсту, а Ежи – студенту Ансельму. Ежи – тип вполне современный – не может сопротивляться эротической аттракции Камы и безвольно плывет в чувственный парадиз, теряя в результате невесту и способствуя гибели своего «магического помощника». Это недурная иллюстрация нынешнего положения дел: мужчина утратил магическую силу, т. е. натуральную, независимую активность своего бытия. Мужское желание должно создавать свой объект, а не отдаваться приманкам, сколь бы привлекательны они ни были. Никакая эрудиция, никакое «тайное знание» не заменит утраченной силы, делающей мужчину мужчиной, а неофита магом. Лучшее подтверждение сему – инволюция образа Фауста, от великого героя легенд XV века до... Адриана Леверкюна.

Поэзия. Безнадежный поиск.

Предисловие к книге стихотворений «Туманы черных лилий»
Мы рождаемся одинокими и умираем одинокими, у нас нет оснований некритически усваивать мировоззрение окружающего коллектива, жить заимствованной жизнью, растворяться в кислотной среде какого-либо авторитета, принимать предложенные максимы, пусть даже предлагателя зовут Платоном или Ницше. Но некоторые фрагменты, даже фразы возбуждают внимание, волнение, действуют особенно повелительно. Когда мы читаем у Ортеги-и-Гассета: «Жизнь даже самого близкого человека для нас — не более чем мимолетное облачко», — нас удивляет подобное выражение и вызывает молчаливые комментарии, рожденные воспоминаниями и ассоциациями радикального одиночества. Мы слышим и чувствуем интуиции нашей души. Это необходимо для воспитания и сохранения от пагубного влияния чужих мнений — личных или групповых, чужих идеологий, чужих занятий. Нельзя смешиваться с внешним миром. Между ним и нами, как между ним и хаосом, должна пролегать полоса ничто, дистанция, нейтральная зона.

Антарктида синоним бездны. Об Э.По

В этой сомнамбулической атмосфере решимость, целеустремленность, способность суждения растворяются в безразличии, что обнаруживается при встрече с дикарями, у которых даже зубы черные. Как и полагается, внешнее дружелюбие туземцев обернулось изощренным коварством. Капитан Гай дает заманить себя в ловушку и гибнет со всей командой. Артур Гордон Пим и его друг Питерс остаются одни в ужасной ситуации. Все это излагается так же спокойно, как и встреча с кораблем мертвецов. Энтузиазм Эдгара По вызывают другие моменты: при взрыве шхуны «Джэн», когда погибает не менее тысячи дикарей, на берег падает труп диковинного белошерстного животного. Оказывается, туземцы испытывают непреодолимый ужас перед белым цветом. Намек ли это на герметиче­ский подтекст романа? Путешественники наблюдают явление еще более поразительное — ручей невероятной воды: «Жидкость струилась лениво и тягуче, словно в простую воду вылили гумми­арабик… Эта вода прозрачная, но не бесцветная, переливалась всеми оттенками пурпурного шелка. И вот почему: вода слоилась, словно распадаясь минеральными венами, и каждая фасета светилась своим колоритом… Лезвие ножа наискось рассекало эти вены, но они тотчас стекались. Если же лезвие аккуратно скользило меж двух вен, они смыкались не сразу».

На цыпочках и на ощупь

Одно из толкований символа креста: горизонталь суть пребывание «внешнего человека», вертикаль — «внутреннего человека» (индивида, тайного «я» по Майстеру
Экхарту). Их пересечение непременно ли ведет на Голгофу, к жизни дон Кихота, в сумасшедший дом? Ежели вспомнить сказанное в связи с окружностью, меж горизонталью и вертикалью всегда остается крохотный зазор, минимум, невозможный для преодоления. Пользуясь романтическими доводами в защиту индивида, мы не добьемся ничего. Человек не в силах себя отделить от окружающего — дело в неразрешимом понятии грани, границы. Он раздвоен природно. Индивид либо фантом абстрактного мышления, либо цель неустанного поиска. Французский философ Шарль де Бовиль писал в книге «О мудрецах»: «После грехопадения человек не может вернуться к нерушимой первичной простоте. Он должен через противоположность, что раскинулась над ним, найти истинное единство своей сущности, то единство, которое не исключает различие, но ставит его и поощряет. В простом бытии нет силы, оно плодотворно, когда раздваивается в самом себе и таким образом восстанавливается в своем единстве».
Перечитаем знаменитое место из книги «О любви»: оголенная ветка, брошенная в соляные копи близ Зальцбурга, через некоторое время обрастает чудными кристаллами. Аналогичное, по мнению Стендаля, случается в любви — реальная женщина расцвечивается воображением влюбленного. Так для дон Кихота крестьянка Альдонса Лоренсо превратилась в Дульсинею Тобосскую. О пародийном посвящении в рыцари, свершенным хозяином постоялого двора, и говорить нечего. Поэтому, в частности, рыцарь Полной Луны (бакалавр Самсон Карраско) победил героя и заставил возвратиться в подлунный мир, в родное село.
Эта история вызывает в памяти строки Томаса Элиота об очарованных пловцах:
Но человеческий голос пробуждает нас,
И мы тонем.
Поскольку без помощи Афродиты—Эроса нельзя сделать ничего... существенного.

Ло (Лавкрафт: певец действительности)

Он был фанатиком астрономии и, как считает критика, одним из немногих, сердцем чувствующих космоцентризм. Он находил новые аргументы, в чем угодно искал подтверждений современной астрономической гипотезы и, казалось, ему доставляло странное наслаждение беспрерывно говорить и писать об этом: “Я индифферентист. Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям креатур органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики.” И далее: “Все мои рассказы основаны на единой фундаментальной предпосылке: человеческие законы, интересы и эмоции не имеют ни малейшей ценности в космическом континууме. В ситуации безграничного пространства и времени необходимо забыть, что такие вещи как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть и разного рода локальные атрибуты жалкой формации, именуемой человечеством, вообще имеют место.” Подобные фразы, если игнорировать романтический пафос, от которого “механический материалист” Лавкрафт так и не смог избавиться, позволяют проследить миросозерцание весьма уникальное. Лавкрафт беспредельно расширил постулат Уильяма Джеймса: “Действительность есть питательная атмосфера действия.” Но Джеймс ограничил такую атмосферу конкретностью визуально-манифестированного мира, что принципиально ограничивает сферу действия. Если понимать действие и его сферу как “мобильное в мобильном”, значит никакой статики не существует, равно как не существует законов, констант, границ, словом, всего, что дает уверенность в чем-то стабильном и неподвижном. Это разом уничтожает проблему альтернатив и оппозиций: действие по сути своей (ибо к действию не относится предварительное размышление о нем) спонтанно и неопределимо: жизнь и смерть, сон и явь , реальное и фантастическое, понятые в мобилизации и пронизанные действием, теряют формализации и различия. Лавкрафт не устает доказывать, что любое фиксированное понятие — чистая условность, защитная реакция человеческого мозга.

Интервью с Сергеем Шаталовым

Современная литература, в принципе, находится в положении весьма плачевном. Сейчас количество писателей чуть ли не сравнялось с количеством читателей. Это полбеды. А вторая половина - в очевидной идеологической и вербальной "выработанности" индоевропейских языков. За сорок-пятьдесят лет этого столетия проза, поэзия, лексика достигли необычайного расцвета. Трудно найти тему, проблему или эмоцию, которая не была бы исследована во всех вариантах. Последние десятилетия прибавили несколько экзотических мировоззрений, несколько национальных, геополитических, психологических вопросов, но ничего решающего. Процесс интеллектуальной "ресублимации", предсказанный Максом Шелером, идет полным ходом - читательскую вялость, падение коэффициента интереса все более трудно подстегнуть, поднять эротическими, агрессивными или разоблачительными допингами. Практика авангардизма начала века - Хлебникова, Маяковского, Шершеневича - прояснила следующий важный элемент: язык нельзя искусственно разнообразить и "обогатить". Язык довольно медленно усваивает жаргонизмы, диалектизмы, новые бытовые выражения. Конечно, интенсифицируется вербальная диффузия, однако англицизмы типа "спонсор", "ваучер", "дилер" и т.п. не очень-то приживаются в литературном языке и служат, скорее, для стилистической окраски. Осталась, пожалуй лишь одна благодатная область - читательский мазохизм. Читатель пока еще с удовольствием принимает критику существующих беспорядков, беспрерывные инвективы, удары хлыстом, издевательства, злые насмешки.

Приближение к чёрной фантастике

Мы делаем только первые попытки определения черно-фантастической беллетристики, освещения ее тематики, психологического горизонта и основополагающих констант. Надеемся, что знакомство с творчеством Густава Майринка и других выдающихся мастеров, чьи произведения мы собираемся опубликовать в коллекции "Гарфанг", поможет уточнить наши концепции и оправдать рискованность некоторых весьма категоричных определений. Патриархальная культура исчезает. Позволим себе здесь признаться в полном непонимании позитивных ценностей торжествующего матриархата или, если говорить точнее, гинекократии. Мы согласны с Джордано Бруно, что земля - живое существо, и согласны с Уильямом Блейком, что "вращающийся в пустоте шар - мираж, придуманный Ульро" - демоническим пропагандистом чистой материальности в мифологии этого поэта. Мы верим в возможность качественной активизации органов чувств, о которой "микроскоп не знает и не знает телескоп. Они изменяют рацио наблюдателя, но не проникают в сущность объектов" (Уильям Блейк, "Мильтон").

Черные птицы Густава Майринка

Майринк пытается нащупать гордиев узел проблемы: спровоцированная кем-то или чем-то жизнь зажигает наши зрачки, заставляет нас работать, суетиться, кричать, любить, ненавидеть. И когда действие провокации кончается, глаза потухают, голова опускается, пальцы сцепляются, и мы сидим в тягостном, напряженном ожидании... новой провокации. В Африке это называют позой "таири", на Гаити отдыхом "зомби" - так сидят оживленные колдунами трупы после монотонной и элементарной работы. Наблюдатель чувствует, что и сам он медленно и верно втягивается в это роковое оцепенение: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино. У меня такое ощущение, словно полость рта забита большой серой каучуковой массой, которая разрастается, заполняет гортань, заполняет мозги". С белых костяных пластинок домино глядят черные глаза. Юноша, сидящий рядом, пытается уложить эти костяшки в коробку... и симметрии никак не получается. И наблюдатель аналогичным способом силится навести порядок в своей бедной голове: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино, словно ищут неопределенный ответ: я стараюсь расположить их в какой-то призрачной коробке, в каком-то зеленом гробу - но каждый раз выходит то больше, то меньше".

Страницы