Обреченные редко заботятся о красоте слога: подводя итог своей жизни, они силятся говорить сжато и точно.
Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна «Норд–Капер» из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно–красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда–нибудь раскрывали серию «Патерностер Роу», вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Карильон примешивал бронзовую свою капель к шуму западного ливня, который с утра безжалостно хлестал город и окрестности.
Теодюль Нотт следил, как, постепенно удлиняя вечернюю улицу, рождалась звезда за звездой – невидимый фонарщик явно не торопился, да и к чему? Теодюль раскрутил зубчатое двойное колесико лампы Карселя, что стояла в углу конторки, заваленной рулонами плотной тусклой материи и блеклых ситцев.
Пухлый огненный бутон осветил пыльную лавку с коричневыми, изъеденными древоточцем полками.
Для галантерейщика вечернее зажигание огней означало традиционную остановку времени.
Он мягко открыл дверь, дабы не дать особенно резвиться колокольчику, и, поместившись на пороге, с удовольствием вдохнул влажный уличный запах.
Вывеска, намалеванная на огромной бобине листового железа, предохраняла его от водяной струи, бьющей из пробитого водостока.
А - тьма, Е - белизна, И - пурпур, У - зелёный
О - синий. Тайное рожденье каждой гласной:
А - черный бархат мух - божественно прекрасно
Они над падалью гудят неутолённо.
Зловещая вода безвыходной лагуны.
Ибо Рене Генон говорит с позиций чёткого позитива – первичной Традиции. Однако этот автор далеко не бесспорен – если частные интерпретации и трактовки метафизических истин и символов интересны и глубоки, общая историческая или, вернее, внеисторическая перспектива представляется одновременно категорической и утопической. Трудно вообразить сверх-отдалённые эпохи цивилизаций, сугубо традиционных, трудно вообразить стиль, условия, быт тогдашней жизни. Побуждает ли Рене Генон к платоновскому анамнезису? Нет, поскольку «пещера» Платона иллюстрирует вечную дилемму человеческого существования. Можно ли думать о «царстве Традиции» как о Золотом Веке? Сомнительно и всё же ближе к истине, ибо Генон вполне сочувствует теории циклов.
Любопытна рецепция данного автора в буржуазном мире. Если признательность, уважение, восхищение Рене Геноном понятны в сравнительно узкой среде любителей, эрудитов, парагонов Традиции, то его популярность сию следует объяснить всё возрастающим мазохизмом евро-американского коллектива, белых людей вообще. Нам, особям читающе-образованным, коим опостылел материально-прагматический драйв, хочется энергической духовности и нам нравится просвещённое высокомерие Рене Генона по отношению к великим европейским авторитетам. Импонирует также пристрастие французского традиционалиста к восточной мудрости. Рене Генон это безграничные горизонты, сеньоральная решительность стиля, удар львиной лапы.
