Сквозь мираж времени я вспоминаю свои личные встречи с неистовой командой Пьяного корабля, источающей легкий аромат умопомешательства и тайного одержания. Как всегда, начавшись с тайных зовов, вибраций, телефонных перезвонов, неистовая процессия захватывала улицу. С бутылкой портвейна, в неистовом аллюре, блестя глазами и вовлекая в свой лихорадочный бег прохожих, ватага гуляк в каком-то инфернальном веселье перемещалась по московским бульварам и закоулкам к месту встречи с мэтром. Веселым собственно был их непрерывный воинственно-иронический диалог с окружающей т.н. “реальностью”, которую они за таковую не почитали, ни в грош не ставили и мрачно высмеивали самым немилосердным образом.
Компания была, прямо скажем, стремная. Таких в метро не пускали, в такси не сажали (проход в метро во время городских дионисий был истинным квестом). Сорвать флаг с какого-нибудь совучреждения, дать в морду спортивного вида молодцу – “просто для агрессии”, чтобы научить его головинской норме, что “внешний мир нужно воспринимать как удар” – было самым легким испытанием. Последствия экстравагантных эскапад могли были быть самыми драматическими, но все как-то сходило с рук. Дионисийская инспирация культивировала в адептах необыкновенную легкость, гибкость, текучесть, бесплотность, нефиксированность – он становился зыбкой тенью на эквилибриуме мирового становления, чем-то вроде “неточного движения возможного” (по выражению Дугина), которое ставит человека воистину на “shaky ground» вселенского потока. Мыслить себя как точку, как индивидуальность – значит получить точно по морде, если же ты двигаешься в целостном потоке, в вертикальной ориентации Север, то удар извне пройдет мимо: взыскуемое целое, целостное, Единое, уходящее своей вершиной в апофатическое ничто, дает спасительный шифт в самых мерзких ситуациях, которые готовят нам черные стражи Земли.
В каком-то смысле Головина можно сравнить с мастерами школ дзэн-буддизма, которые подчас оставляли после себя серию коанов, разрозненных рекомендаций, стихотворных обрывков, сакральных жестов и чудесных явлений, приводимых позднее в систему плеядами благоговейных и благодарных учеников. Так, собственно, систематизировал лекции и уроки Плотина неоплатоник Порфирий, составивший «Эннеады», тогда как сам Плотин предпочитал при жизни передавать свое учение только устно. Евгений Головин также предпочитал живой язык: беседы или лекции, в ходе которых создавалась уникальная экзистенциальная и психологическая ситуация, в которой все высказывания, намеки, ссылки и имена приобретали совершенно специфический смысл. И снова – эти ситуации, в которых Головин развертывал свой дискурс или строил искусно модерируемые диалоги, имели много общих черт с практиками дзэна, так как подчас незаметно переходили границы рациональных конструкций и провоцировали мгновенный «разрыв сознания», «короткое замыкание», во многом аналогичное сатори. В текстах Головина этот экзистенциальный и инициатический драматизм и специфическую зловещую экстатику выявить довольно не просто, и ключ к ним следует искать в живом опыте людей, которые Головина знали лично и непосредственно, принимали участие в его мистериях и были внутренне задеты его ни с чем не сравнимым метафизическим обаянием, граничащим с ужасом и восторгом одновременно. Ужас и восторг в нерасчленимом виде суть признаки сакрального, по Р. Отто. Поэтому говорить о сакральном измерении личности Головина вполне уместно.
''Московское мистическое подполье'' зарождалось в послевоенные годы, как ни странно, в курилках библиотек — Ленинской и Исторической. В открытом доступе в Исторической и в Ленинской библиотеках стояли книги по эзотеризму, сочинения философов. В эти библиотеки ходил Юрий Витальевич Мамлеев, который тогда начинал писать рассказы, но рассказы не совсем мистические, а просто психологические. Надо было куда-то идти, когда библиотека закрывалась, а Мамлеев жил ближе всех, в Южинском переулке. Это был такой двухэтажный стандартный барак, таких много было в Москве, и на втором этаже — длинная коридорная система, направо и налево — комнаты. Входишь, поворачиваешь налево, упираешься в окно, и последняя направо дверь. За этой дверью — две крошечных комнатки, метров по восемь. И там постепенно сформировалась компания, причем компания чисто мужская, там очень долго не было ни одной женщины. Эта компания представляла собой достаточно странное зрелище, потому что люди, которые ходили в поисках истины в эту библиотеку, были, конечно, не совсем нормальные, адекватные, многие прошли войну, у них была достаточно покалечена психика, им нужно было найти ответы на какие-то вопросы. На Южинском они обменивались идеями. Но этот коктейль нуждался в каком-то построении, и в конце 50-х годов там появился Женя Головин. И вот с приходом Жени Головина Южинский и стал этим ''мистическим подпольем''. Потому что Женя Головин — это явление, не поддающееся логике, взявшееся ниоткуда, пророческое, харизматическое явление. И он постепенно начал учить этих людей, что называется, чистой метафизике. С явлением Головина Южинскому очень повезло, потому что, если бы не было такой личности, как Головин, это была бы секта, провинциальная тусовка богоискателей.
Интерес Головина к Традиционализму передался его кругу, одному из многих таких же кружков интеллектуалов, которые были распространены по всему Советскому союзу.
Разочарованные в прогнивших основах советского марксизма-ленинизма, эти диссиденты или "независимые" интеллектуалы существовали на отшибе советской жизни, бойкотируя такие её институты как Коммунистическая партия и Комсомол, вступление в которые было требованием для получения работы в таких сферах как академическая наука и журналистика, где интеллектуалы могли нормально работать. Вместо этого они работали учётчиками, библиотекарями и даже дворниками. Следуя устоявшейся русской традиции, они обычно встречались друг с другом на квартирах и кухнях, говорили и выпивали, а также читали и обсуждали философские, литературные и поэтические тексты, циркулировавшие тогда в самиздате (самостоятельно изданные, самодельные книги и копии книг) и иногда свои собственные сочинения. Альтернативная музыка также расцветала на этом пейзаже. Любопытно, что западные жанры, такие как рок и панк, порицаемые советским руководством, позже приобрели здесь интеллектуальную респектабельность неизвестную у себя на родине. Многие из этих интеллектуалов самостоятельно изучали иностранные языки (часто на одних и тех же текстах). Уровень их самообразование в гуманитарных науках часто был намного выше аналогичного уровня самообразования на Западе.
