Приближение к чёрной фантастике

Мы делаем только первые попытки определения черно-фантастической беллетристики, освещения ее тематики, психологического горизонта и основополагающих констант. Надеемся, что знакомство с творчеством Густава Майринка и других выдающихся мастеров, чьи произведения мы собираемся опубликовать в коллекции "Гарфанг", поможет уточнить наши концепции и оправдать рискованность некоторых весьма категоричных определений. Патриархальная культура исчезает. Позволим себе здесь признаться в полном непонимании позитивных ценностей торжествующего матриархата или, если говорить точнее, гинекократии. Мы согласны с Джордано Бруно, что земля - живое существо, и согласны с Уильямом Блейком, что "вращающийся в пустоте шар - мираж, придуманный Ульро" - демоническим пропагандистом чистой материальности в мифологии этого поэта. Мы верим в возможность качественной активизации органов чувств, о которой "микроскоп не знает и не знает телескоп. Они изменяют рацио наблюдателя, но не проникают в сущность объектов" (Уильям Блейк, "Мильтон").

Черные птицы Густава Майринка

Майринк пытается нащупать гордиев узел проблемы: спровоцированная кем-то или чем-то жизнь зажигает наши зрачки, заставляет нас работать, суетиться, кричать, любить, ненавидеть. И когда действие провокации кончается, глаза потухают, голова опускается, пальцы сцепляются, и мы сидим в тягостном, напряженном ожидании... новой провокации. В Африке это называют позой "таири", на Гаити отдыхом "зомби" - так сидят оживленные колдунами трупы после монотонной и элементарной работы. Наблюдатель чувствует, что и сам он медленно и верно втягивается в это роковое оцепенение: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино. У меня такое ощущение, словно полость рта забита большой серой каучуковой массой, которая разрастается, заполняет гортань, заполняет мозги". С белых костяных пластинок домино глядят черные глаза. Юноша, сидящий рядом, пытается уложить эти костяшки в коробку... и симметрии никак не получается. И наблюдатель аналогичным способом силится навести порядок в своей бедной голове: "Я вспоминаю все мрачные переживания своей жизни, они поочередно возникают в памяти и взирают на меня черными глазницами домино, словно ищут неопределенный ответ: я стараюсь расположить их в какой-то призрачной коробке, в каком-то зеленом гробу - но каждый раз выходит то больше, то меньше".

Человек и люди

ежду прирожденными "индивидами" и прирожденными "людьми" существует много персон, которые до конца дней своих не могут разрешить данной дилеммы. Кто они? Независимые и самостоятельные индивиды или частицы хаотической людской массы, время от времени объединяющейся вокруг очередного пророка, лидера, демагога? Ответить на этот вопрос действительно нелегко, поскольку мы вот уже четыре века живем в режиме нарастающего, всепоглощающего социума.
Итак: человек в себе и от себя идущий в самопознание из собственного центра; тот же человек, воспринимаемый близкими и дальними в перспективе одинаково чуждой. Странно выглядит фотография, незнакомо звучит голос на магнитофоне. Если спящего внезапно разбудить и подставить зеркало, реакция будет совсем странной... Человек индивидуальный, человек социальный. Дистанция между этими двумя существами, пребывающими в едином теле, может быть очень велика или очень мала. Как поступить? Сознавая собственную исключительность, стараться жить согласно внутреннему духовно-психическому требованию или, признавая себя частицей социума, шлифовать индивидуальную угловатость общественными законами и принципами? Все это звучит весьма провокационно. Что значит жить согласно собственной духовно-психической "константе"?

Скромное обаяние спецслужб

о спросят, разве шпион не одна из древнейших профессий, ровно как проститутка или репортер? Нет. Вышеназванные призвания образовались сравнительно недавно. Идея шпионажа, секретной агентуры, пришла от Французской революции, в частности, от гениального Фуше. Эта идея родилась вместе с палатой мер и весов, вместе с "богиней разума", ее воплощение стало возможным только в условиях массовой цивилизации. Действительно: когда люди превратились в "человечество", а затем в "мировое сообщество", появился шанс разнообразной манипуляции сравнительно однородной массой, обладающей равными "правами", одинаковыми добродетелями и пороками, сходными вирусами и привычками, лишь слегка национально окрашенными. Государство превратилось в скопление человеческих частиц, обусловленных кривизной национального пространства, где сословная иерархия заменилась спорадическими смещениями текучих пластов, напоминающих аллювиальные процессы. Что лучше всего сообщает относительную устойчивость подобной формации? Страх. Страх перед врагом. Этот враг постепенно теряет какую-либо конкретность, расползаясь вездесущим маревом, источающим ядовитые эманации. Этот враг угрожает не только отдельной стране, но и "человечеству" вообще. Такая концепция многим обязана христианству. Но если раньше сатана, "лев рыкающий" и "враг рода человеческого", охотился за душами, подстерегая спесивцев, сладострастников и корыстолюбцев, то сейчас, в силу общего низвержения в телесную материальность, супостат покушается на самую жизнь, то есть белковую молекулу.

Так называемая серьезность

Неизвестно где, откуда и когда появилось серьезное отношение к жизни. Может быть, когда женщина, отстраняя порывистую мужскую руку , возопила: Прошу видеть во мне человека! Может быть когда мужчина, понаблюдав прихотливый полет бабочки, нахмурился и подумал: надо бы узнать, почему она летает и что у нее внутри? Может быть, когда юноша из стихотворения Гейне “Вопросы”, глядя на звездs, принялся их допытывать: Кто там на вас, звезды, живет?
Серьезность — мать сутулости, очков, портфелей и законодательница мрачной моды. Кто когда-нибудь видел веселого преподавателя марксизма-ленинизма? Скорее доведется увидеть небритого милиционера. Каждый, кто учился в советском институте, сталкивался с преподавателями сей дисциплины — мужчинами, одетыми навечно в серые, непристойно дешевые костюмы, и неприступными. неподвижнолицыми дамами без всяких признаков кокетливости или косметики. Таких мужчин не хочется приглашать кататься на чертовом колесе, к таким дамам не тянется порывистая рука.

Титус Буркхадт Алхимия (перев. Е.Головина)

От "века просвещения" и до наших дней принято расценивать алхимию как примитивную форму современной химии. Вот почему большинство эрудитов вычитывают в ее литературе только описания первых этапов позднейших химических открытий. И вправду встречаются там изложения тех или иных химических экспериментов, касающихся металлов, красок, стекла, экспериментов, иногда осуществимых с помощью современной технологии. Однако алхимия в чистом смысле - "великий магистерий" герметических авторов - явление совсем другого плана: несмотря на выражение из области металлургии, коим эти авторы отдают предпочтение, натура операций совершенно иная, нежели в химии. С точки зрения современной науки, операции эти или процессы не просто ошибочны: они откровенно абсурдны. Полагают, что неутомимая жажда золота погружала алхимиков - прилежных ювелиров, мастеров по изготовлению красок и стекол и вообще людей разумных - в химерические рамки, где фантасмагории расплывались в наивном эмпиризме.

Артур Конан Дойл и спиритуализм

Конан Дойл никогда не был поклонником чистой фантастики: "Затерянный мир" динозавров и птеродактилей, в конце концов, мог бы где-нибудь находиться. Ему оставалось либо послать героев на другую планету, либо ... сделать то, что он сделала. Известный трагизм заключается в следующем: он уже не видел здесь, на этой земле, возможности эволюции ни для себя, ни для своих героев. В "Затерянном мире" есть забавная и многозначительная сценка: участники экспедиции едва удерживаются от хохота, замечая сходство Челленджера с царьком обезьяньего племени. Дарвиновский круг замкнулся -- "высший продукт цивилизации" встретился, так сказать, с исходным материалом. Но ведь трудно представить существо совершенней, нежели Челленджер, как того требует неумолимость познавательной агрессии. Челленджер может эволюционировать только в условиях катаклизма, метафизического сдвига. Это и происходит -- при доказательном вторжении потустороннего, когда разбивается броня научного скепсиса. Это и произошло, когда Конан Дойл своими глазами увидел духов проявленных в эктоплазме: он понял, что загробный мир не кошмарный галлюциноз разлагающейся плоти, но туманная земля интенсивной надежды.

Интервью "Эламентам"

У меня не было учителей. У меня не было в начале даже особого интереса собственно к оккультизму и эзотеризму. Просто в силу страстного почитания мистической поэзии, мистической литературы вообще я вполне закономерно пришел к выводу, что надо бы почитать что-нибудь теоретическое на эту тему. Хотя в юности я читал таких авторов, как Сэнт-Ив д'Альвейдр или Папюс, официальный оккультизм ничего кроме скепсиса во мне не вызвал. Но в году 63-м или 64-м совершенно случайно в Ленинской библиотеке я напал на книгу Рене Генона "Кризис современного мира". Этот автор ранее был мне совсем не известен. Книга меня совершенно потрясла. Определенная неприязнь к западной цивилизации возникла у меня лет в 15-16 после довольно детального знакомства с Ницше -- эмоциональный удар в этом смысле был нанесен уже очень давно. Но в Геноне я впервые увидел автора, который настолько страстно, настолько логично и настолько детально подверг абсолютной критике всю европейскую цивилизацию в целом, как никто не делал до него. Меня поразил его язык -- прозрачный, необычайно точный, математический в лучшем смысле этого слова. Меня также поразила феноменальная эрудиция автора. После этого я понял, что Генон -- это один из лучших писателей, которые разбирали эту тему. Вслед за Геноном я начал изучать эзотерическую литературу XX века, стремясь особенно читать именно французских, английских, немецких авторов, писавших на эту тему, а не переводы на европейские языки арабов, индусов, японцев и т.д. Быть может, в этом сказалось мое обостренное чувство языка. Несмотря на то, что я перелопатил все же огромное, дикое количество переводов восточных традиционалистов -- таких, как Нараянананда, Сиддхи Сварананда и прочих "ананд" -- я быстро пришел к выводу, что европейская средневековая мистическая литература и литература барокко гораздо полнее отражает мистический смысл бытия для нас, европейцев, чем любые переводы индусских или китайских классиков. Особенно если мы учтем, что традиционные восточные эзотерические тексты, проходя через профанические ориенталистские мозги современных ученых, крайне извращают свою внутреннюю суть. Отвечая на Ваш вопрос, я хочу еще раз подчеркнуть, что мое увлечение системой эзотеризма началось с Генона и только с Генона, тексты которого я открыл для себя безо всяких указаний кого бы то ни было.

Урла

Рассеянное внимание, чуткое, как паутина, окружает компанию и вибрирует при появлении возможной жертвы. “Эй, мужик, дай сигарету...”, хотя карманы набиты сигаретами, или: “Дай огоньку...” Великий момент распознавания “другого”: когда зажигалка освещает лицо прикуривающего, глаза “собирают информацию”. При этом кто-то из корешей толкает его в плечо и орет: “Возьми для меня сигаретку.” Инициатор ирикуривания бросает “отстань, дай с человеком поговорить” и т.д. Для обладателя зажигалки дело может обернуться плохо или вообще никак. Но вот в паутине внимания девушка, группа радуется, если она красива и дефилирует плавной независимой походкой, начинается вербальный обстрел ее прелестей, иные слова, клейкие, как леденцы, или острые, как льдинки, недурно попадают в цель...
Мы часто созерцали подобные компании или ста- новились жертвами их интереса. Их называли “шантрапой”, “хулиганьем”. Но лучше всего пристала кличка “урла” - любопытная морфема для лингвистов, суггестивная ассоциация с названием рассказа Мопассана “Орла”, где повествуется о странной, неведомо как возникшей атмосфере ужаса.

20 000 Лье Под Водой: Фаллический Апофеоз

Буржуазная эпоха основательно перевернула бедные мозги человеческие, а Совдепия — страна, несмотря ни на что, угнетающе буржуазная, довершила этот процесс. Мы читаем в детстве очень сложные тексты — сказки, притчи, мифы, а простую литературу, к примеру. Канта или Пруста, читаем в так называемом зрелом возрасте. Жюль Верн для нас — интересный, весьма трогательный рассказчик, плюс к тому энтузиаст научного прогресса. Рассказчик он действительно неплохой, но наукой интересовался мало и относился к ней очень мрачно. Вернее, отношение это с годами колебалось, пока не утвердилось в торжествующем пессимизме-- имеется в виду неоконченный роман “Последняя Атлантида” (1903 г.). Поразительно, что научно инспирированный писатель, который всю жизнь интересовался проблемой источников энергии, вообще игнорировал нефть. Его всегда воодушевляла греза об электричестве, но под электрическом он понимал нечто весьма своеобразное. “В природе существует сила могущественная, простая в обращении. Эта сила — электричество.” Капитан Немо почти адекватно передал мысль алхимика Бернара Тревизана (15 век). Тревизан разумел под электричеством “модификацию тайного огня”.

Страницы