Странное создание сие известно в северном полушарии по легендам, в южном - вполне достоверно. Эпифания золотой бабочки одно из любопытных доказательств герметической теории касательно северной интенсивности жизни (северный полюс как средоточие живой жизни) и продвижения к смерти в направлении Антарктики. Энтомологи назвали эту креатуру mariposa auri sinistra - бабочка золотая зловещая. От Амазонки до Заира, от Мадагаскара до Полинезии поверья об этой бабочке отличаются действительно вполне зловещим характером: она не летит на огонь; если кому-либо попадTт в поле зрения, бедняжке остаётся только умереть или, в лучшем случае, тяжко заболеть; если она задержится у колыбели, младенцу несдобровать. Легенды о пагубном влиянии золотой бабочки неисчислимы среди туземных народов. Европейская литература беспокойного присутствия также отдала должное данному энтомологическому монстру. Вот краткое содержание рассказа Г.Г.Эверса "Месть золотой бабочки": европейская путешественница близь верховьев Амазонки собирала энтомологическую коллекцию; однажды, уже засыпая, увидела у себя на столике спящую золотую бабочку; дрожа от нетерпения, энтузиастка вынула из причёски булавку и проткнула ночную красавицу. Увидев во сне золотого дракона, внезапно проснулась: пронзённая булавкой бабочка реяла вокруг её головы, норовя проткнуть остриём глаз. Несмотря на все усилия коллекционерки, бабочка добилась своего.
Первая четверть двадцатого века. Девушка, еще не отринувшая викторианских традиций, но уже смело глядящая в пустое безвременье грядущих десятилетий, жаждет романтической страсти. Ее патронессы — в данном сюжете подруга и тетушка — говорят: выбирай мистера Маршела Стоукса, любезная «красная шапочка», и он проведет тебя по жизненной тропе в дом, где ты когда-нибудь станешь бабушкой. Серый волк Джадж, который чуть было не погубил любопытствующую девицу в макабрической стране троллей и смертельной весны, терпит суровое и заслуженное наказание. Изабелла спасена, и последняя страница вселяет надежду на счастливое, то есть брачное, окончание драмы.
Персонажи романа — люди скучные и ничем особенно не примечательные. Это принципиальная психологическая пуанта всех сочинений Дэвида Линдсея, что весьма справедливо отметил знаменитый писатель Колин Уилсон в статье «Дэвид Линдсей — романист и мистик»: «Удивительна все-таки способность Линдсея столь терпеливо описывать скучных людей. Веяь хороший романист испытывает острую необходимость насыщать свои произведения сложными и напряженными характерами». (J. В. Pick, Colin Wilson, E. H. Visiak. The Strange Genius of David Lindsay, 1970
Почему фантастика необходимо должна быть черной? Почему не голубой, розовой, белой? Скажут, что мы вступили в эру катастроф, что само существование планеты поставлено под сомнение. Это не ответ, потому что смертному человеку все равно, будет или нет продолжаться жизнь на земле после его конца. Так не подобает рассуждать существу разумному, скажут гуманисты. А цивилизация? А дети? Цивилизация на наших глазах превращается в автопародию, а дети... Дело в том, что нет никаких детей, равно как нет никаких отцов. Проблема, еще актуальная во время написания «Братьев Карамазовых», ныне потеряла смысл. Миллиарды человеческих особей, которые дерутся уже не за кусок хлеба, а за глоток воздуха, не могут связывать родственные узы. По крайней мере в «черно-фантастической литературе». То, что называется «родственными узами», можно также назвать радостью, пониманием, сочувствием, гармонией -- одним словом, тонкой психической эманацией, благодаря которой вообще возможна связь, соединение, контакт. Жан Годар - французский врач и философ восемнадцатого века - высказал любопытные предположения о кровеносном обращении души». Ему принадлежит следующая фраза: «По моему мнению, свертываемость психической крови не наносит непосредственного ущерба телесному здоровью, но угрожает превратить человека в чудовище или механизм»
Молодой Бэзил Элтон и его спутник -- «бородатый старик» -- отправляются в довольно ирреальное плавание, в туманный и фосфоресцирующий океан. Минуя страну Зар, где живут сны и мысли несравненной, ныне забытой красоты, они попадают к берегам Талариона -- города, в котором хранятся тайны, издревле терзающие человека, города, чьи улицы белы от непогребенных костей. Далее на пути лежит Ксура -- «страна недостижимых наслаждений», но путешественников отпугивает ужасающий запах зараженных чумой селений и раскрытых могил, и они продолжают вояж вплоть до Сона-Нил -- «страны грез», средоточия мыслимых и немыслимых человеческих упований, страны счастливого бессмертия. Обычное, казалось бы, инициатическое путешествие, сотни раз отраженное в сказках и эпических повествованиях. Но вот в чем горечь новизны: максимализм достигнутой цели никогда не может сравниться с максимализмом познавательных амбиций -- Бэзил Элтон, вопреки совету своего мудрого спутника, продолжает вести белый корабль, надеясь достигнуть Катурии — чудесной страны абсолютных платонических идеалов. Корабль преследует странную золотисто-голубую птицу, которая, как полагает герой, летит в эту страну. Впереди восстают черные базальтовые скалы ошеломительной высоты, но когда корабль пытается уйти от этих сомнительно-идеальных берегов, его подхватывает прибой и бросает на скалы. Корабль исчезает, и на рассвете остается только труп золотисто-голубой птицы. Катурии -- мифической цели спиритуального поиска -- не существует. Герой совершенно напрасно покинул Сона-Нил -- «страну грез».
Литературная критика — занятие неблагодарное и её необычайное распространение в наше время — ещё одно свидетельство кризиса современного переживания. Ассимиляция, систематизация литературы, ярлыки оценки, реклама — всё это вполне соответствует всеядному характеру цивилизации третьего сословия и «рыночному» восприятию искусства. Речь идёт не о замечательных мастерах критицизма, которые, обладая немалым творческим потенциалом, создают литературоведческие и эссеистические артефакты, но о подёнщиках литературной индустрии, штампующих гениев, великих писателей и прочих чемпионов беллетристики. О них долго говорить не стоит, но следует сказать пару слов о традиционной науке о литературе. Проблематичность её аргументации и методики стала очевидна не вчера: разделение литературного процесса на «школы и направления», напоминающие «отряды и виды» зоологии, констатация влияния писателя и влияния на писателя — всё это создаёт «общую картину», в которой никак не присутствует уникальность той или иной творческой парадигмы. Феноменологическая критика и структурный анализ в силу своей крайней специфики не годятся для репрезентации автора «широкому читателю».
