Поэзия восклицательного знака. О И.Северянине

Поэзия восклицательного знака. О И.Северянине

Можно только похвалить поэта за добрую мысль: "За это я тебе не изменю и никогда любить не перестану". Мы, правда, позволили себе переставить двустишия в четырехстрочной строфе. Какой исключительный поступок продиктовал столь благородные слова? "Ты ласточек рисуешь на меню, Взбивая сливки к тертому каштану". ("Гурманка") 

     Игорь Северянин мог бы повторить за Теофилем Готье: я из тех, для кого видимый мир существует. И не только видимый, но и мир физического восприятия вообще. Четыре космических стихии: земля, вода, воздух, огонь; далее загадочная сфера луны, — пять органов чувств: вкус, осязание, обоняние, слух, зрение, далее загадочная сфера воображения. Необходимо изучить их смеси, сочетания, комбинации, акции, реакции, любовь, равнодушие, ненависть, дабы попытаться отыскать квинтэссенцию — сердце гармонии. Поэту необязательно моделировать, систематизировать внешний мир, приводить к какой-нибудь концепции, надо дисциплинировать собственное восприятие и разобраться в том, что весьма туманно называют ощущением, чувством, чувственностью, чувствительностью, эмоциональностью, сентиментальностью. Это, вообще говоря, и есть культура, ибо зверь питается лишь кореньями, ветками, сырым мясом. Наше тело под действием энтелехии (имеется в виду, в данном случае, влияние активной души) обретает гибкость, соразмерность, энергию, сдерживаемую не соображениями, но естественной центростремительной ритмикой, обретает сублимированность как процесс. Дабы не стать рабом голода, надо избегать насыщения и учиться замедленному удовлетворению желания, рассеивая оное по всему периметру восприятия. Посему следующие строки "Гурманки": 

      Всё жирное, что угрожает стану, 

      В загоне у тебя. Я не виню, 

      Что петуха ты знаешь по Ростану 

      И вовсе ты не знаешь про свинью… 

     …вызывают некий протест: что же делать страстным любителям куриного бульона или свиной отбивной? Равным образом полюбить спокойное воздержание. Но поэт предпочитает изысканность, а не калорийность. Более чем легитимно негодование: "Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?" Жирное и сладкое, оно наполняет рот клейкой, приторной массой, и заставляет язык суетиться в кончиках губ! А вдруг целоваться либо играть на флейте? "Мороженое из сирени!" не реклама, но размышление вслух: 

     Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа, 

     На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирэле! 

      

     Подобные лозунги не повредят политику, напротив. Это стихотворение из первого сборника "Громокипящий кубок" отражает поэтику Игоря Северянина вообще. Она концентрируется вокруг принципиально ключевых слов: "сирень", "лиловая изнеженность", "эксцесс", "вирэле"; любимейший прием этого поэта — создать краткое причастие и деепричастие через приставку "О": в знаменитом "Я гений Игорь Северянин" строка "Я повсеградно оэкранен" очень наглядна в этом смысле. Цезура посредине трехсложной и четырехсложной стопы придает ритму легкомысленную припляску, что аннигилирует тягость эмоции: "Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары, ради нашей дочурки…" 

     Вернемся к "Мороженому из сирени!" Легкая грамматическая неправильность делает фразу замечательно изящной. Надо бы написать: пора популярить изыски, огимнив эксцесс в вирэле! А то получается, "специи кухонь" огимнили эксцесс. В русской поэзии иногда несогласованностью деепричастий добиваются недурного результата. Эксцесс? Конкретное эначение слова зачастую теряется в далеких ассоциациях — это удар, порыв, жест, исчезающий в своих манерных нюансах, изумленность ощущений. Гимн обычно пишется в простых четырехстрочных стансах. Но данный "эксцесс" (мороженое из сирени) достоин вирэле — небольшого, но весьма сложной формы стихотворения, принятого когда-то трубадурами Прованса. Безусловно, прежде всего, Игоря Северянина соблазнила загадочная красота слова. В этом случае (и в аналогичных других) он, конечно, не мог согласиться с "е" обычного написания (ви-ре-ле) и заменил его на "Э" оборотное. 

     Поскольку мороженого из сирени в природе не существует, поэт постарался дать сублимированный вкус сего артефакта: 

     Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене 

     Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок… 

     Мороженое из сирени! Мороженое из сирени! 

      

     Перехлест волны через ураган, водопад, медлительный и схваченный льдом, который, сохраняя холодную недоступность, принимает вид и вкус "душистого и сладкого пушка" от мягкой теплоты сердца! Невозможное и невообразимое! Мы, правда, можем попросить современную технологию изготовить такое мороженое и получим… нечто нездешнее при помощи "эссенции сирени" и прочих химических вытяжек. Сладострастнику (любителю сладкого) это будет что-то напоминать, как фальшивая монета напоминает настоящую. 

     (После взятия Бастилии, буржуазия, поддержанная в своем неверии сомнениями философов Просвещения в бытие Божьем, принялась, поначалу робко и неуверенно, имитировать, копировать и улучшать natura naturata или мир сотворенный. Не стоит и говорить, какого совершенства достигло в наше время подобное улучшение. Нет ни одного продукта, ни одного элемента таблицы Менделеева, копию которого нельзя было бы "воссоздать". Но увы! Рецепт Игоря Северянина неточен и слишком хорошо запутан в сеть риторических фигур. Воображаемое мороженое из сирени воплотилось в стихотворение куда более долговечное). 

      Здесь уже попытка сублимации космических стихий: порыв водопада мягко сдержан ледяной концентрацией и лиловой изнеженностью. Поэт вообще хочет утонченности грубого и студеного, как свидетельствует стихотворение "Юг на Севере". Сперва путешествие дамы в сторону эскимосской юрты проходит в правильном бодром ритме: "Я остановила у эскимосской юрты Пегого оленя…" Однако тяготы поездки сбивают ритм — поэт отлично это знает и вносит метрическую путаницу, никак не мешая великолепию оппозиций и остроумию дамы — она достала фрукты и вино: 

     И в тундре — вы понимаете? — стало южно… 

     В щелчках мороза — дробь кастаньет… 

     И захохотала я жемчужно, 

     Наведя на эскимоса свой лорнет. 

      

     Игорь Северянин воспевает женщину двусмысленностью ударений, натуральных и размером обусловленных во многосложных словах ("захохотала". "эскимоса"), а потому его следует отнести к поэтам жанра "блэзон" барокко. Но будучи очень современен, он не ограничивается телом, несмотря на безошибочный взгляд и сугубую точность эпитета. Тщеславие, глупость, мелочность, лицемерие, жестокость прекрасного пола — всё это, увы, слишком ему знакомо. "Марионетка проказ" имеет в подзаголовке красивое слово "новелла", это трррагедия, душе-ррраздирающий… эксцесс. "По столичному городу проезжает в коляске Кружевная капризная властелина жена". Она, понятно, крайне высокомерна, крайне презрительна, однако она женщина и… самка — ее возбудило "нечто красочно-резкое". Вот как поэт вводит этот вульгаризм: 

     Оборванец, красивее всех любовников замка, 

     Шевелил ее чувственность, раболепно застыв, 

     И проснулась в ней женщина, и проснулась в ней самка, 

     И она передернулась, как в оркестре мотив. 

      

     И она, нетерпеливая, пожелала тотчас же, повелела "посадить оборванца На подушку атласную прямо рядом с собой". Оборванец, на глазах оскорбленной толпы "бессознательно выполнил гривуазный приказ", толпа "наружно осталася безнадежной рабой". Закончив действо, утомленная женщина "растоптала коляскою марьонетку проказ". Мы рассказываем, поскольку это — "новелла". Восприятие поэта обнаженно-трепетно и моралистикой не управляется, однако маловероятно, чтобы Игорю Северянину нравился подобный "эксцесс". Женщина слишком груба, созерцание растоптанного лошадьми оборванца слишком не comme il faut. Варварство, Саламбо, Саломея, распущенность южных широт, хоть и охлажденная тщательной лексикой. Женщина, захваченная капризом, натурально забывает обо всем: в наивной игнорации, в обожествлении Момента расцветает художественная нервичность персоны: 

     На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты, 

     А вы возлежали в башне на ландышевом ковре… 

     Трещала, палила буря, и якорные канаты, 

     Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет. 

      

     При всей критической объективности невозможно не выразить восхищения изумительной поэтической техникой. "Эффектные нервы" вкрадчиво вибрируют в совершенной просодии на "ж" и "ш", смелая рифма "ковре — корвет" дает неподвижность бурной динамики. Рифмовка Игоря Северянина — изысканная, точная, фонетически сложная — предмет особого изучения. (Гете в "Разговорах с Экерманом" сказал приблизительно так: многие молодые художники отбросили кисти, если бы реально поняли, что такое Рафаэль). Аналогичное следует сказать о контакте молодых поэтов с Игорем Северяниным. 

     Но продолжим наблюдение над героиней стихотворения "Сонаты в шторм". Это вовсе не капризный зверь вроде "жены властелина". Она живет в башне на пристани, очень внимательно и самозабвенно слушает пианиста — совсем рядом, но в отрешенно параллельном мире своим ходом идет катастрофа: 

     Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут, 

     Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат. 

      

     Шторм и пианист играют в разных тональностях. Фортепианная соната. Вместо орестрового сопровождения музыкантов в черных фраках, игающих синхронно и за деньги, 

     Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань. 

     Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль. 

     А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста… 

      

     Эмоциональность героини, минуя чувствительность, переходит в чувственность (семенить гранаты, целовать артиста). Далее ироническое и равнодушное заключение: "Он сел за рояль, как гений, — окончил игру, как раб…" Вероятно, это было простое виртуозное исполнение, которое, под влиянием близкого граната и несколько более далекой катастрофы, расщедрило даму на поцелуи и суперлативы. Внешний мир — это чувственный мир, душа, погруженная в тело, открывает его чудеса, как батисфера — уникальное своеобразие океанской глубины. Решительное открытие нового времени — открытие тела — оно может доставить бездну удовольствий. Немецкий философ Макс Шелер назвал сей процесс "ресублимацией" — мозг, вместо бесконечного прядения призраков и теорий, едва едва удовлетворяющих голод научного любопытства, принялся изучать и разрабатывать "эффектные нервы", приливы и отливы крови, затем хитросплетения телесных тканей. Разумеется, это ужасно, когда там гибнут люди и корабли, но их сменят новые люди и корабли, а неповторимость аккорда "шторм — рояль — артист — ландышевый ковер — гранат" пропадет навсегда. 

     Световое "тело души" или "охема", погружаясь в непосредственную чувственность, оставляет в темноте чувствительность или сентиментальность — отсюда трепетность осязания или обоняния 

     Чувствительность — область непосредственного душевного восприятия, присуща каждому изначально так же, как физические органы чувств: добро и зло, жалость, наплевательское равнодушие, ненависть, тщеславие, благородство, высокомерие, снисходительность, смелость, трусость всё это образует комплекс со-чувствия либо отчужденности. Световое "тело души", растекаясь в теле физическом, оживляет и обостряет чувственность, высвобождает чувственную потенцию, отделяет эго физическое от морального и сентиментального. Сфера чувственного восприятия раскрывается, нервы освобождаются. "Нелли": молодой педагог влюбился в "тоскующую нарумяненную Нелли". Он ее конечно развлекает, катается с ней в парке, играет в серсо, но без особого энтузиазма. Педагог наивно верит в "гармоническое развитие личности", читает своей пассии Артура Шницлера, рассуждает о Китае и авиации, а "Нелли нехотя слушает: "Лучше ты покатай". 

     "Философия похоти!.." Нелли думает едко: 

     "Я в любви разуверилась, господин педагог… 

     О, когда бы на "Блерио" поместилась кушетка! 

      

     Здесь вполне конфликтно сближение чувствительности педагога и чувственности Нелли. Воспитательный порыв, равно как "любовь", кажутся Нелли "политикой похоти", сравнительно дешево хотящей получить роскошь ее тела. Нелли ничего не понимает в сентиментах, но отлично разбирается в проблематике "деньги — товар". Обостренная чувственность боится пресыщения, к чему неизбежно ведет весьма простая и неученая страсть людей чувствительных, живущих мета-физикой миража. Истинный любовник не постоит за деньгами, он купит аэроплан "Блерио" и перестроит его соответственно пожеланиям Нелли — тогда она, потрясенная дивно-волнующей вибрацией свободных нервов, отдаст свое тело восторженно и благодарно. 

      Игорь Северянин не в восторге от Нелли, стихотворение дышит равномерным спокойствием. Нелли необходимо будоражить чувственность, дабы не угодить в бесконечную и страшную протяженность тоски, в трудно разрешимый диссонанс. Поэту куда милей "Зази", совсем не чуждая чувствительности ("В ее душе — осколки строф Мюссэ"). Выбор этого имени говорит о томлении по герою сугубо и крайне романтическому. Отсюда, по мнению Зази, никчемность современного мужчины — он имеет резон лишь как спутник в "моторном ландо", отсюда на ее лице "обидное бездушье": 

      Зази, Зази! Тебе себя не жаль? 

      Не жаль себя, бутончатой и кроткой? 

      

     И поэт, чтобы разрешить диссонанс, предлагает Зази следующее: 

      Останови мотор, сними манто 

      И шелк белья, бечестья паутину, 

      Разбей колье и, выйдя из ландо, 

      Смой наготой муаровую тину! 

      

     Поэт предлагает Зази выйти на волю реально, выйти из топкого болота окружающего. Манто, шелковое белье, моторное ландо, колье — дорогие атрибуты, которыми уродство и дисгармония силятся заполнить свою кричащую Пустоту. Всё это — сделанное, сфабрикованное, вторичное, — красиво с точки зрения нищеты, но пятнает твою роскошную функциональность. Повелительное наклонение: "Смой наготой муаровую тину!" Согласно Ницше, — "Мужчина — переходный этап от флоры и фауны к человеку, от хаотической природы к парадизу. Создавая женщину, Бог дал понять о собственном совершенстве". Твои линии не обостряют взгляда тем или иным дефектом, твоя нагота не оскорбляет плавности пространства. И: 

      Что до того, что скажет Пустота 

      Под шляпками, цилиндрами и кэпи! 

      Что до того! Такая нагота 

      Великолепней всех великолепий! 

      

     Если бы Зази смогла оценить роскошь своей наготы, мир, вероятно, застыл бы в совершенстве. Но вне динамики, вне элемента огня подобная неподвижность грозит косностью и стагнацией. Нам нравится Зази пока она в беспокойном перемирии, пока у нее есть возможность выбора движения. Если она примет предложение поэта, из ее памяти уйдут "осколки строф Мюссэ", с ее лица уйдет "обидное бездушье". Эксцесс — экзотический плод, ему надобно созреть, его созревание и есть поэзия Игоря Северянина. Необходимо и без того медлительную атмосферу замедлить вещественно — тогда возникнет напряженность для эксцесса: 

      И поплыл я, вдыхая сигару, 

      Ткя седой и качелящий тюль, 

      Погрузиться в твою Ниагару, 

      Сенокося твой спелый июль… 

      

     Я из тех, кто наполняет изысканным содержанием пустое и абстрактное время часового механизма. Этот темпоральный призрак отравляет душу инерцией и скукой, разлагает тело своей монотонностью. Ежедневная еда пресностью своей вгоняет в спячку. Надо открыть сложность обоняния лесной фиалкой, притом послушать одинокую скрипку, вспомнить, что скрипка называлась виолой или виолеттой и обрадовать нёбо фиалковым ликером. Только тогда придут единственные слова: "Я выпил грёз фиалок фиалковый фиал…" Что такое фиал. В словаре терминов Парацельса написано: массивный хрустальный бокал для палингенеза цветов... 

      Примерно так могла развиваться поэтическая мысль Игоря Северянина. Через изыски и эксцессы к фиолетовому трансу. Надо "огимнить" сногсшибательную поэзию: 

     О, яд мечты фиалок, — о, Creme de Violette…