Фауст

ФАУСТ     

  «Решений нет: нет проблем», - сказал кто-то из великих, и данной фразой поставил еще одну проблему, как будто оных и так мало. Это очевидно был созерцатель – он раскинулся на зеленом лугу и смотрел в бездонное голубое небо…последнее можно сравнить с отсутствием проблем и решений. На него, правда, могла прыгнуть лягушка, мог укусить комар или наступить циклоп, но условимся заранее: мелочи жизни проблемами не считать. Но разве зеленый луг не проблема? Разве голубое небо не проблема? Что же таковой считать? Неужели ежедневные пустяки, заполняющие жизнь каждого человека? Для сего существуют бесконечные вопросительные знаки, по большей части бесполезные, ибо смысл предложения или обращения уже таит вопрос. Когда спрашивают: ты вернешься к десяти часам, понимание этого вопроса не требует вопросительного знака. Иное дело нарочитая акцентировка вопроса, который требует обязательного «да» или «нет» или важностью своей поднимается до проблемы. В стихотворении Гейне «Вопросы» юноша стоит на морском берегу и вопрошает окружающий мир о тайнах бытия. Это уже не вопросы, а мучительные проблемы. Юношу не удовлетворяют собственные догадки. Например, он думает о звездах: это просто золотые пальцы нам указывают, что случилось, что случается, и что случиться. Но юноша продолжает стоять, предполагая, что стихии ему дадут верный ответ. «И глупец ожидает ответа». – кончается опус Гейне.

   Потомок юноши, человек нашего времени, не довольствуется пассивной позицией. Он ищет, исследует, экспериментирует, пытается с помощью сверхточных приборов решить проблему вселенной, выдвигает массу более или менее остроумных гипотез, норовит насильственно взбудоражить молчание стихий, но…вместо одной проблемы вызывает сотни. Миллионы галактик, миллионы световых лет, десятки параллельных вселенных. Науки официальные, полуофициальные, непризнанные, абсурдные ставят тысячи и тысячи проблем. Ныне большие числа довлеют нам: множество ученых образуют множество групп, ассоциаций, институтов – все это окружено бесчисленными компьютерами, а результат? Густеет небо проблем, где только иногда мелькают миражи решений, развеянные ветром сомнений.

   Сейчас нельзя назвать ни одной абсолютной истины.Гипотезы, догадки, обреченные на вымирание, предположения, нетерпеливо ждущие других предположений. Если ранее Идеи Платона не нуждались в доказательствах и были фундаментальны, то сейчас «благо», «красота», «гармония», «справедливость» обзавелись  массой двойников и оппозиций разного цвета, включая совершенно черный. Когда-то «зло», «безобразие», «диссонанс» не имели к этим идеям ни малейшего отношения, сейчас всё столь перепутано и перемешано, что полностью исчезла возможность злементарного различения. Чистая наука заблудилась в противоречиях, куда успешней развивается электронная техника, бесконечно совершенствуя средства комфорта и уничтожения – основные тенденции новой цивилизации.

   Освальд Шпенглер в «Закате Европы» предсказал появление ученых «фаустического типа». Он имел в виду бескорыстных тружеников науки: всегда недовольные, измученные сомнениями, тратящие долгие годы на достижение незначительных результатов, эти люди будут радеть только о славе науки и жить только надеждами. Но это в лучшем случае. В принципе к «фаустическому типу» относятся гениальные одиночки, идущие тайными тропами в поисках темного знания. Но подобные люди вообще вне официальной науки, порожденной «восстанием масс». Скажем, некоторые «авангардные» биологи могут высказать мнение о пролонгации жизни до трехсот или четырехсот лет. Это не может интересовать упомянутых гениальных одиночек, поскольку они отрицают смерть. Одни открывают «Opus paramirum» Парацельса и читают: «Натура, космос и все его данности – единое, великое целое, организм, где все вещи согласуются меж собой и нет ничего мертвого. Всё – органично и живо, космос – пространная живая сущность. Нет ничего телесного, что не таило бы в себе духовного, не существует ничего, что не таило бы в себе жизни.

   Жизнь это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе – угасание какой-либо данности есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры.»

   Но сие касается непрерывности жизни вообще, а не личной бесконечной пролонгации, что увлекает последователей Фауста. В последнем случае необходимо познание структуры души и постижение ее эволюций. Это было преимущественным занятием легендарного Фауста, как можно судить по книге Эрнста Штифеля «Легенда о Фаусте»   (1560  год ) . В «Народной книге о Фаусте», изданной много раз в конце шестнадцатого и в течение семнадцатого века, герой представлен знаменитым некромантом и астрологом. Образ Фауста из «Народной книги» использовали Кристофер Марло и Гете в своих популярных произведениях. Этот Фауст действительно был колдун и некромант. Он с большим или меньшим успехом вызывал души умерших и вселял ужас в крестьян Шварцвальда и Швабии, где он преимущественно практиковал. Если у кого-то заболевала корова или дохла рыба в реке – обвиняли Фауста. Но это пустяки. Много раз на деревенских праздниках или в церкви появлялись мертвенно бледные прохожие в гнилых лохмотьях, обсыпанные землей, и ночью пропадали в густом лесу или на кладбище. Они увлекали за собой пьяных парней и веселых девушек, которых никто больше не видел, после их визитов возникали гибельные болезни. Их называли «свитой доктора Фауста». Ясно какой репутацией пользовался наш герой. Но это фольклорный Фауст мираклей и кукольных постановок, а нас интересует серьезный и проблематичный ученый. Он занимался структурой души, не считая физическое тело достойным внимания. Что же он имел в виду? Будучи неоплатоником, Фауст разделял мысль Прокла о четырехчастном составе души: душа делится на растительный, анимальный, рациональный и небесный (интеллектуальный) элементы, соединяемые принципом или духом. Эрнст Штифель цитирует Прокла: «Целое, из которого состоит организм, есть принцип организации организма. Если этого принципа нет или если он уходит из организма, то организм распадается на отдельные, уже не органические части, не имеющие отношения одна к другой.» Следует учесть: понятая таким образом составная душа, равно как соединяющий ее дух, не имеют ни малейшей связи ни с моралью, ни с нравственностью, ни с этикой вообще. Личность учится нормам поведения и правилам морали, исходя из религиозных и этических постулатов своего народа, племени или группы. Душа способна при желании поддержать или вылечить физическое тело, но это вовсе необязательно. Вообще отношения души и тела до крайности сложны. Тело связано с себе подобными, с родственниками, с предками, потомками и т.д. Душа одинока и свободна. Ее материя («рапт» по определению Тритема, Парацельса, Агриппы и других ученых подобного рода, включая Фауста) тонка и субтильна. Своеобразная, как некая плазма, она проникает сквозь любую физическую материю, не оставляя следов своего пребывания. Почему? Потому что душа – сомнамбула и живет в сновидениях. Здесь необходимо специальное примечание. Сон, по словам Плиния Старшего, Шекспира и Эдгара По, есть бесконечный незримый океан, в котором постепенно растворяются островки, принимаемые за физическую реальность. Плиний: «Страны сна воистину беспредельны. Там, где волны Океаноса омывают прибрежные скалы Гипербореи, с этими волнами смыкаются тяжелые, темные или всех цветов радуги плавучие тучи сновидений. Они непомерны, полны пещер и ущелий и населены существами, невиданными на твердой земле. Редко кто бывал в этих странах, где царят изменчивость и забытье.» («Страны севера и границы Гипербореи») 

 Шекспир сказал в «Буре»: «Наша душа и сновидения образованы из похожих субстанций, и наша маленькая жизнь окружена сном.» Эдгар По повторил несколько в иной манере: «Все то, что мы видим, все то, что мы представляем – только фантомы посредине сна.»

   Наша маленькая жизнь – уплотнение, сгусток материи души в Океаносе Посидония и Птолемея, в пространстве anima mundi (мировой души)  В качественном многообразии видений, сновидений, галлюцинаций, делиров, миражей, фантазмов возникает нечто коралловое, саргассовое, напитанное огненной пневмой, притом тленное и нетленное, плавное и текучее, обещание микрокосма, шанс на микрокосм.

   Развитие материи души. Уплотнение, сгущение неосязаемой субстанции в желатиноподобное, затем в гибко-упругое. Это субтильное образование уходит в океан сновидений, а земная телесность растет и воспитывается в родственной среде: она сжимается земной плотью в климате ригидной фиксации, подчиняясь правилу, порядку, стандарту. Но мы еще не замкнуты. Ток «душевной» энергии будоражит кровь гулом внутренней свободы. Таковы соображения Эрнста Штифеля касательно развития Фауста.

   Сказать, где он учился, невозможно. Он провозлашал себя «доктором», но не называл университета, который дал ему это звание. Иногда только, будучи пьяным, ссылался на Гиперборею и мифический архипелаг Перию, где душа его прошла курс онирических наук.Несмотря на столь почетное и удивительное образование, он вел себя разгульным школяром, участвовал в подвигах разбойничьих банд: в докторской мантии, размахивая жезлом великого магистра непонятного ордена, устраивал драки и безобразия в общественных местах, особенно в храмах.

   Случались и загадочные истории. Однажды (дело было в Эльзасе) он заснул на берегу Рейна и проспал несколько дней. Сердобольные крестьяне сочли его за мертвеца и похоронили. Через неделю Фауст «восстал из мертвых» и принялся бродить по окрестностям в сопровождении существа, похожего на фавна, которого суеверные жители провозгласили дьяволом. Фауст переменил образ жизни. Вместе со своим учеником Вагнером он странствовал по немецким университетам, читая лекции по медицине, химии и неоплатонизму. Его «фавн» неизменно сопутствовал ему, что вызывало скандалы среди профессуры и студентов. На вопрос «откуда он?» Фауст отвечал, что это ученик Пифагора и прибыл из страны сновидений. «Фавн» демонстрировал иногда удивительные вещи: в Кельне он оживил мервую собаку, в Провансе – мраморную нимфу посреди фонтана: на глазах изумленных зрителей нимфа растворилась в воздухе, а фонтан постепенно зачах. Все это было наглядной иллюстрацией некоторых аспектов теории доктора Фауста.

   Эрнст Штифель вполне серьезно относился к своему герою, считая его последователем Майстера Экхарта и Скотта Эриугены, по крайней мере, в теоретическом плане. В своих лекциях доктор Фауст выводил сословное деление общества из сложной структуры души: крестьяне и ремесленники обладают растительной и животной душой, торговцы – рациональной, дворяне и духовные лица должны были бы отражать сияние души небесной, но к сожалению это случается редко. «Весьма и весьма редко животворный дух связует три части души в единое целое, давая возможность человеку стать микрокосмом и путешествовать в необъятных мирах универсума.»( Stifel, s. 119 ) Об ученых Фауст отзывается более чем пренебрежительно: “И не надоело этим ослам учить обезьян лазать по деревьям.» ( Stifel, s. 56 )Понятна реакция ученых на подобные высказывания. Тем не менее Фауста приглашали на разного рода диспуты, хотя таковые почти всегда кончались скандалом. Фауст называл монархов Европы «сворой кривляк и шутов», а саму Европу «ничтожной галькой на берегу ручейка». Мировоззрение его отличалось надменностью и своеобразием. Большинство людей (которых он за таковых не считал ) суть рабы своего физического тела и после смерти гниют до костей, если их растительно-животную душу не оживит с неизвестной целью какой-нибудь колдун или некромант. Другие после смерти каменеют. Он рассказывал, что сам видел в одном из земных океанов огромные острова, населенные каменными изваяниями. Эти люди могут двигаться и функционировать, поскольку их небесная душа жива. Обозримое небо представляет женскую фигуру, которые древние называли «Галатеей». Она образует светлое облако на границе вселенной сновидений и не расплывается только волей богов.

   Негативное отношение Фауста к науке понятно. Какое достоверное знание возможно в пространствах сновидений среди объектов и событий, о которых нельзя точно сказать существуют ли они или нет даже в моменты созерцаний, соприкосновений или сопереживаний. Попадая на поверхность земли, они могут обрести видимость физического движения, жизни и бытия, но в каждый следующий момент их неведомая судьба способна бросить их в турбуленцию изменений, новых иллюзорных формаций и превращений. С тем же успехом можно назвать «знаниями» впечатления «Алисы в стране чудес». Но для Фауста «дух» не служит инструментом исследований: это, скорее, центростремительная сила, связующая элементы души, препятствующая их распаду. Кто же этот человек по Эрнсту Штифелю? Поначалу серьезный ученый, тщетно пытающийся расширить границы человеческого познания, потом, после загадочного открытия возможности проникновения в беспредельность сновидений в сознательном состоянии, эгоцентрик, упоенный новым горизонтом и новым, необычайно странным бытием.