Тема

ТЕМА

   Луна – мать сокрытости, легкомысленная фея переодеваний, царица глубоких превращений. В море у ней живут рыбы-шарики, покрытые тонкими прозрачными волосиками: касаясь медуз, они превращают последних в колючих спрутов, ядовитых и смертоносных. Когда эти спруты заплывают в северные моря, они леденеют и лежат недвижно на берегу. Но беда их пошевелить: они оживают и набрасываются на пришельца, неся мгновенную смерть. Так повествует Андреас, епископ Цезареи в шестом веке в книге «Таиства луны».У некоторые путешественников, сумевших остаться в живых, рассказывает далее Андреас, глаза застит молочная пелена – они избавляются от нее, приложив к глазам топаз, освященный в храме святого Матвея.

   Мохаммед ибн альХабиб, арабский писатель восьмого века, знаменитый путешественник, оставил множество заметок о луне вообще, о влиянии луны на снег в частности. Он считал, что солнце и луна – одно и то же светило, которое делит мировую сферу на день и ночь: забирая себе более пористую и темную субстанцию луны, ночь приобретает хищное собирательное начало. «Эта субстанция способна сворачиваться, разворачиваться, делиться на множество частей. Ее качества неисчислимы: в полнолуние она усеивает море вязкой пылью, напоминающей дрожжи, и вызывает приливы; точно так же она вызывает отливы, причем забирает море до последней капли, заставляя чудищ морских, агонизируя, ползать по высохшему дну в поисках влаги в потайных морских пещерах.» («Чудеса луны.» Издание середины восемнадцатого века). Современный испанский поэт Хуан Рамон Хименес, очевидно, использовал это издание в своих «Стихотворениях о луне». Каждый оттенок луны придает новое качество ночи. В цикле Хименеса изображен маг, способный оперировать качеством каждого оттенка. О белой

луне он сообщает удивительные вещи:

           Белая луна берет у моря море

           И потом отдает морю. В своем великолепии,

           В нежной и уверенной победе

           Она берет у истины истину,

           И вечная единая истина

           Уже совсем иное.

                                         Да.

Божественно и просто

Ты распыляешь основу и новая душа

Вплывает в истину!

Роза не знает: она возьмет

Розу у розы: она

Вдохнет розу в розу.

   Метель, рожденная белой луной, опустошает айсберг (берет у истины истину), ибо трудно понять, внутренность или внешность айсберга является его истиной. Если в айсберге лежит мамонт, он безусловно есть его истина, но даже если метель белой луны выдувает в айсберге пещеру, то стоит призадуматься: истина – ледяная поверхность айсберга или его пещера? Равный вопрос к розе: если она пышностью своей заставляет расцветать соседнюю розу, но чахнуть другую, то откуда приходит и куда вплывает новая душа? В соседнюю розу или в другую, отнятую на стороне? Ведь основа распылена.

   Лучше не вдумываться даже в простую поэзию. Либо приходится искать тему, как мамонта в айсберге, либо решать шараду о трех розах, а потом безнадежно думать, каким образом «белая луна» берет у истины истину и почему «вечная единая истина» уже совсем иное.

   Если у Хименеса «белая луна» вообще непонятна, то «Алая луна» немецкого поэта Георга Тракля пронизана сложной и багровой непонятностью:

          Сон и смерть, зловещие орлы,

          кружатся всю ночь в алой глубине лунного мрака,

          а внизу на морской поверхности

          ледяные волны Вечности

          пожирают золотистый человеческий контур. 

          …О хищные утесы

          разбивается пурпурное тело.

          И рыдает темный голос

          над морем.

          Сестра грозового страдания

          видит: погружается испуганный челн

          в звезды

          молчаливой алой луны. 

   Тема разработана «верх – низ» - луна – море. Луна либо совсем полая, либо имеет обширные и глубокие пещеры, где свободно летают орлы. Сон и смерть не только парят «в алой глубине лунного мрака», но и создают зловещий пейзаж на морской поверхности. Непонятен «золотистый человеческий контур» - то ли отражение лунной или земной статуи, то ли очертание лунного жителя или ангела, то ли сон из глубины моря, то ли идеальная человеческая сущность, пришедшая из лунной платоновой пещеры.

   «Пурпурное тело» и « темный голос» прямо не связаны с «золотистым контуром»: как всегда у Тракля загадочен образ сестры – она лишь обозревает общую картину. «Испуганный челн в звездах молчаливой алой луны» - существует либо в сновидении, либо в свободном воображении поэта. Стихотворение связано несколькими эффективными средоточиями: ледяные волны Вечности пожирают…контур; о хищные утесы разбивается пурпурное тело; рыдает темный голос над морем…Но если учесть, что в глубине алой лунной ночи летают сон и смерть, всякая иллюзия свободы пропадает. Остается горечь случайного попадания в странный пейзаж, за которым следует неумолимая смерть, пересеченная полетами ирреальных орлов, окрашенная алой непонятностью бытия. Один единственный шанс: испуганный челн унесет нас в бездны таинственной луны. Если это называется надеждой, то что такое безнадежность?       

   Ларс Форселл, шведский поэт второй половины двадцатого века, в стихотворении «Черная луна» вообще не стал описывать объект, ограничившись странными эффектами в розовых тонах. Черная луна розово, ало, багряно пульсирует на фоне северного сияния, поднимая ветер и багряную снежную пургу: панорамы меняются, иные пленяют своей красотой, но в общем и целом отпугивают своей отчужденностью. Причем здесь «черная луна» - непонятно. Пурга  разоряет не только хрупкие хижины: она срывает с фундамента и перебрасывает большие дома из одной страны в другую – люди, скажем, ложатся спать в Норвегии, а просыпаются в Гренландии. (Аналогичные эпизоды описаны в книге Олауса Магнуса «История северных стран»(1555год). У Ларса Форселла подобные бедствия и катастрофы накрываются бездонным лунным океаном – розовым, кипящим водоворотом…навсегда. Только с концом периода черной луны водворяется мир и спокойствие в обычном земном понимании.

   Поэтическая магия луны не имеет отношения ни к астрономии, ни к астрологии, ни к обычной магии. Каждый поэт видит своеобразную луну, причем зрелище это поражает всегда фантастической оригинальностью: чем лучше и точнее исследуют луну ученые, тем поразительней представляется она поэтам. Хотя стихотворение современного испанского поэта Хорхе Гильена «Лунная ночь» имеет подзаголовок ( без решения ) это нисколько не уменьшает его загадочности:

          Неспящая высь:

          Спускаются стражи

          Сквозь плотность лунного света.

          Звездная белизна моря!

          Перья холода

          Напряженные, дрожат.

                    И равнина, надежда                            

        Молчаливо расширяет 

        Ожидание волн.

         Ах! Наконец! Из глубины

   Озаряют ночь

      Сновидения водорослей.

      Воля к выси:

      Песчаные берега

      Требуют милости ветра.

                     Ввысь, в белизну!     

                     Из бездны мертвецы

                     Вздымаются, воздух в воздухе.

        Прозрачность едва различимая:

        Ищет мир белого,

        Тотального, вечного отсутствия?     

   В современной поэзии луна – мир холодный, фантомальный, отчужденный от живых людей. Только мертвецы соприкасаются с его влиянием, пропадая иногда в чуждых ипостасях зачарованного лунного континуума. Даже Бодлер ничего похожего не представлял. Его «Печаль луны» трогает простотой образа, понятного всякой чувствительной натуре. «Печаль луны»:

          Этим вечером луна мечтает особенно лениво,

          Подобно красавице на пышно взбитых подушках,

          Которая перед сном изящными и легкими пальцами

          Ласкает контуры своих грудей.

          Умирая на атласных облачных холмах,

          Луна отдается долгому забвению,

          Ее глаза блуждают в белых миражах,

          Что поднимаются в лазури, словно облачные соцветия.

          Иногда в медлительной праздности, на этот шар

          Она роняет случайную слезу,

          И тогда поэт, друг ночных раздумий,

          Ловит в глубину ладони эту бледную слезу

          В радужных отражениях, словно фрагмент опала,

          И скрывает в сердце далеко ог глаз солнца.

Сравнение луны на облачных холмах с кокеткой, возлежащей в будуаре на мягких подушках, во времена Бодлера весьма смело. Тогда мало кто отваживался столь интимно приблизить микро и макрокосм. Совершенно оригинален поэт, скрывающий в сердце лунную слезу далеко от глаз солнца. Здесь выражена тайная любовь к луне, чуждая холодной ментальности современной поэзии, более озабоченной экстравагантностью представления темы.