Ради триумфа ложного идеала роз

Ради триумфа ложного идеала роз«Толпа – это нечто крайне загадочное, особенно толпа в большом городе. Откуда она берётся, куда исчезает? Собирается она так же внезапно и быстро, как рассеивается, и уследить за ней трудно, как за волнами морскими. Да и не только этим, она подобна морю: она так же коварна и непостоянна, как оно, так же страшна, когда разбушуется, и так же бессмысленно жестока.» (Чарльз Диккенс. Барнеби Радж)  Ещё во времена Диккенса толпы, массы, скопища, действительно исчезали неизвестно куда, в зловонные предместья и трущобы, о которых люди приличные не имели особого представления. Но уже во времена Диккенса прогресс промышленного производства востребовал толпу. Дело своё сделали и протестантские публиканы, по сути, провозгласившие деньги единственным мерилом человеческой весомости. Д ‘Артаньян ещё чувствовал «глубокое презрение военного дворянства к буржуазии», но его современник Кромвель уже установил власть толпы, власть, которой Стюарты не смогли ничего противопоставить. Сословная диффузия привела, в конце концов, к оппозиции «элита – масса», о которой в начале этого столетия так хорошо писали Гюстав ле Бон (одинокая толпа) и Ортега-и-Гассет (Восстание масс). Эта диффузия и всеобщее равенство перед деньгами привели к успешному восстанию масс. Сейчас, при господстве этих самых масс, об элите в смысле Ортеги-и-Гассета, т.е. о «духовной аристократии» говорить можно весьма условно. Её место заняли избранные группы финансистов, политиков, военных, кумиры спорта и масс-медиа. Если Диккенс не знал, откуда берётся толпа и куда исчезает, теперь сие понятно: толпа организованно расселена по прямоугольным клеткам прямоугольных строений, образующих прямоугольные улицы. Это, по выражению Юлиуса Эволы, «организованный хаос». Однако является ли геометрия мегаполиса геометрией толпы? Каким образом удалось страшную стихию толпы загнать в этот прямоугольный фантазм? Геометрия предлагается нам в детстве и потом усваивается «как таблица умножения». В этом наша беда. Самые сложные и спорные гипотезы незаметно проскальзывают в цепкое детское восприятие, когда мы менее всего расположены к серьёзным размышлениям, и превращаются в «элементарные истины». Поэтому, если хотят мыслить свободно, ни одна из таковых «истин» не должна избежать переоценки. Подумать только: Эвклид потратил много лет, дабы доказать легитимность прямой линии и ему пришлось согласиться, что прямая линия суть идея, занимающая одно из срединных положений меж миром богов и природой. Аналогичен процесс Посидония и Порфирия в отношении простых цифр. Если для столь замечательных философов это представляло серьёзные трудности, почему мы должны принимать на веру элементарные постулаты геометрии и арифметики. Разные «геометрические» максимы как то: прямая – кратчайшее расстояние меж двумя точками, идти прямым путем, ассоциация честности и прямоты и т.п. лишены оснований в силу определенной идеальности геометрии. Она, может, и хороша в интеллигибельном пространстве, но унифицирует, упрощает, искажает пространство жизненное. Поскольку точка, прямая линия, плоскость – метафизические сущности, ни о каких «трёх измерениях» речи быть не может. У живого пространства нет законов, его нельзя измерить. Это касается и любого манифестированного в пространстве объекта. Поэтому законы геометрии относятся только к сфере anima rationalis – души рациональной. Мы не будем исследовать многочисленные выводы данного утверждения, ограничимся примером толпы. То, что мы называем пространством – область взаимодействий, напряженности, коллизий во-первых, космических элементов – огня, воздуха, воды, земли, а затем субстанциальных производных этих стихий, в том числе и людей. Но здесь такой момент: толпа, о которой писал Диккенс, равно как толпа в современном смысле – явления большого города. Трудно представить толпу во всём её кошмарном ассоциативе в необъятных цветущих лугах, перелесках, предгорьях, арктических пустынях и т.п. Бунт, лозунги, крики нелепы в таких местах, ливень, град, лесной пожар разгонят толпу сколь угодно разъяренную. В лучшем случае, динамическая конфигурация толпы будет напоминать линии сбросов, аллювиальных нагромождений и прочих геофизических процессов. Геометрию постигла участь любой метафизической идеи, попадающей в человеческие мозги, геометрия превратилась в агрессивно-дьявольский метод репрессии. Понятно, группы, желающие измерить жизнь параметрами фиксации и неподвижности, решили с помощью геометрической планировки устранить проблему толпы. Подобный замысел предполагает реальный учет составляющих толпы в прямоугольной пространственной сети. Но эта иллюзия, обычная для рационалистов, считающих, что целое состоит из частей, песок из песчинок, толпа из людей. Целое, песок, толпа это не материя, но состояние материи, модусы трансформации. Когда человеческая агломерация геометрически репрессируется, то переходит в суспенсивное состояние, сметающее равномерную регуляцию, будь-то правила уличного движения или нравственные нормы. Но... и это существенное но: нельзя преувеличивать роль организаторов, начальников, вождей; роль «геометров», которые «направляют» или «приводят в порядок» толпу. Равным образом можно призвать к порядку шторм или землетрясение. Есть люди, способные предсказать природные катаклизмы, есть люди, способные предсказать социальные турбуленции. И потому геометрия толпы такое же точно природное явление как симметрия узоров крыльев бабочек, звездистая точность снежинок, «логарифмическая спираль» раковин и не менее спиральный разворот урагана. *** Но разве каждый человек не являет зрелище стихийных смещений, сдвигов, срывов, порывов, надрывов? И разве всё это не вибрирует спиралями и кругами? И когда мы говорим про кого-нибудь: красивый, уродливый, банальный, оригинальный, не имеется ли в виду натуральная геометрия человеческой композиции, геометрия, напоминающая причудливые рисунки на камнях или коралловые соцветия, и не ассоциируется ли чья-либо душа с бабочкой в сачке или мухой в янтаре? Все эти сравнения, возможно, легитимны, если рассматривать каждую человеческую особь индивидуально, и всё же это становится всё труднее, ибо процесс обезличивания и стандартизации прогрессирует. Индивидуальная геометрия подменяется, распадается в общей геометрии толпы. Так же точно индивидуальные категории и суждения размываются, общими, годными для любого в любом состоянии, к примеру: таблица умножения или теорема Пифагора или моральный императив одинаково хороши и для парашютиста, у которого не раскрывается парашют, и для каннибала за обедом, и для математика в кабинете. Это составляющие социальной структуры, гипотезы, априорные суждения, а всякое априорное суждение имеет, по словам Николая Гартмана, всеобщий характер. Развитие социума значительно умножило запас априорных суждений, раскинув на все области жизни ориентиры, рекомендации, рецепты, методы. Всё это приобрело навязчивую глобальность. Ранее априорные суждения, обязательные для одного сословия, были совсем необязательны для других. Разумеется, всегда циркулировали заповеди, этические постулаты, афоризмы, всякого рода рекомендации общего характера, но все они отличались спокойным резонёрством. Когда же французская революция и масоны погнали Европу к свободе и свету, дабы достичь усыпанного цветами оазиса, надо было пересечь пустыню невежества, ориентируясь только по солнцу разума. Годное для любого в любом состоянии. И нам не сдобровать, если мы не станем держаться правил рацио. Надо всегда уметь: отделять главное от второстепенного и вообще «это» от «того»; из двух «либо» выбрать одно, то есть почитать закон исключенного третьего; не убегать мыслью от причинно-следственной цепи; не путать динамику и статику и т.д. и т.п. Рацио – сугубо двоичная система мышления, основанная на априорных оппозициях: белое – чёрное, добро – зло, любовь – ненависть, прямое – кривое, ложь – правда, жизнь – смерть. Суть рацио – делимость и последующее соединение. Метод делимости, испытанный на «живой» и «мёртвой» природе, обратился на человека, и даже предметы, созданные когда-то для удовольствия и забавы, превратились в инструменты деления. Зеркало и часы, к примеру. «Человек, оценивающий свой костюм перед зеркалом, к нормальной деятельности неспособен. Зеркало, поначалу созданное для наслаждения, превратилось в возбудителя страха, равно как и часы, фиксирующие неестественность наших действий.» (Robert Musil. Mann ohne Eigenschaften, 1970, s. 93) Понятно почему: зеркало и часы разделяют меня на домашнего и делового человека, на работающего и отдыхающего, в широком смысле на меня «для себя» и меня «для других». Зеркало и часы только иллюстрации общего процесса деления и детерминации, который ускорился в течение прошлого столетия, деления поначалу эстетически-нравственного: человек цивилизованный и натуральный, романтик и реалист, энтузиаст и филистёр, прогрессист и ретроград. Затем, в результате сведения сословий к буржуазному знаменателю и развития производства, процесс деления интенсифицировался. Затем…затем… и далее по Роберту Музилю: «Сейчас не цельный человек противостоит миру, но человеческое нечто функционирует в питательной среде». Это и есть современный социум, где человек распадается на сколь угодно много составляющих: субъект наедине с собой; социальная персона перед зеркалом; персонаж собственного воображения; муж, отец, любовник; возбудитель или жертва экстремальных ситуаций и т.д. Сумма всех этих составляющих не даёт цельного человека, но смутное человеческое нечто, которое легко перепутать с другим аналогичным нечто. Не давая труда хотя бы поверхностно в себе разобраться, человек хочет стать красивей, богаче, удачливей, вдохновляясь бесчисленными героями масс-медиа. Христианские образцы не особо привлекают его – хлопотно и не престижно трудиться на благо ближних, получая взамен сомнительные обещания небесных компенсаций. Существенность личности пропорциональна материальному успеху. Этот самый успех и его слагаемые – деньги, удовлетворённое честолюбие, любовные удачи и т.п. образуют содержание социальной персоны, которая заменила индивидуальность. Последняя проявляется и поощряется в своих безобидных и второстепенных чертах: манерах, вкусах, привычках. Достижение и сохранение положения в социуме требует беспрерывных усилий, постоянного конформизма, более или менее высокого коэффициента лжи. Притом подобное положение весьма нестабильно – отсюда нервозность, беспокойство, страх – всё это создаёт замкнутый мир, микро-государство со всеми прелестями такового: деление на врагов и друзей, экспансия границ и влияний, ложь, клевета, подозрительность и прочее.