Туманы черных лилий

Содержание


 

Ах – манифест

                                                                                   … n’importe

                                                                                         Baudelair. Voyage.

Твое перо плывет по волнам Ахерона.

Орфей и Эвридика

В декомпозиции морального закона

Сверкает молодая зелень крика.

 

Нам подозрительны смешливые фонтаны

И буйный прециоз плешивой проститутки.

 

Ах! Если бы в старательных стихах

Слова слились в размеренное ах!

И распадался бы мятежный стих

В стерильной интонации an sich.

 

Ах! Если б флажолет ползучей скрипки

Сверкал в Ее зубах пленительной коронкой

И нудные аккорды фортепьяно

Вдруг превратились бы в купюру на асфальте.

 

Мы полюбили б музыку и танец

И как зверей мы приручали пьяниц

Шуршанием рублей в кармане

Лениво наблюдая жизнь и размышляя:

 

Все создано с таинственною целью

О чем по радио сказал оратор,

Зачем осатанело роет землю

В костюме Евы бледный экскаватор?

 

Зачем без даже беглого вопроса

Рожает женщина и стонет

И водопад грудей округло бьется

В стереотипный жест мужских ладоней?

 

Зачем линчуют добродушных негров

И поливают черствый хлеб слезами

Раскрашивая губы октаэдров

Помадой эффективных предсказаний?

 

Поэты поступайте на заводы

Не бойтесь смазочного масла ах не бойтесь

Выплевывайте розовые звезды

В туманы чернобровых безработиц!

Как трогательны ресницы гвоздя

И как печален взгляд холодной девы.

 

Рифмуйте: я моя гряфины фирмы

Чтоб лодка под названием «любовь»

На неизбежном рифе рифме

Свой нос разбила в кровь.

 

Когда вас спросят кто такой Жюльен

Сорель по ком звонят колокола

Скажите что как сладостный рентген

На холмах Грузии лежит ночная мгла

 

Отдайте розам предпочтенье перед крапивой

Воскликните: береза хороша!

И расскажите пламенно любимой

Что зад у ней роскошней чем душа.

 

В стакатто – ритме пьяного каприза

Рисуйте: да поможет вам аллах!

И на пленительной канве трюизма

Вам расцветет божественное ах! 

 

Ах! В дебрях восклицательного знака

Пора создать загадочную смесь

Из метаний горбатого рака

Из манго «ха ха ха» и еще бог весть

 

Твое перо плывет по волнам Ахерона

И звезды жадные тяжелые как манго.

 


 

О Розалинда…

 

О Розалинда в ночи этого города

Я беру тебя за руку и достаю

Из своего сна

Садись

И разломи этот кусок хлеба холодный как тюльпан

И пусть твоя улыбка

Золотым взрывом

Превратит воду в вино

И пусть

В перламутровом озере твоих ногтей

Отражаются бледно-розовые фламинго

Твоих рук

И пусть

Каравелла твоих губ

Опускается в отраженное созвездие твоего жеста

 

И потом

Когда придет рассвет

Твои три когтя в седых лохмах

Пусть

Разорвут мою грудь для твоих зубов

                              желтых

                          как старинный фолиант.

 


Трехстопный анапест

 

В сумасшедшей медлительной тени

Ламинарии выглядят круто

Розоватые иглы актиний

Убивают агрессию спрута

 

И подводные жители гротов

Хищной цивилизации рады

Объясняя порыв патриотов

Совершенством парижской помады

 

Успокойтесь прически не трогать

Нежелательна дамская злость

Пусть пурпуровый плавает ноготь

По воде белокурых волос

 

Неожиданно-резким ударом

Вы нарушите розовый бант

Трансформируя  сложный аквариум

В деликатный простой водопад




 

Е

 

Дорога белых птиц от стен Каракорума

Уходит за хребты уходит на Коринф

Дорога белых птиц уходит в черный юмор

Где плавает в ночи голубоглазый взрыв

 

Пространство нависает словно обрывистый берег

И в пальцах губ настойчивое тссс

В стеклянном бешенстве в раскиданности перьев

Невидимо звенит дорога белых птиц

 

Где многоликая и пенистая снежность

Еще не веер но уже аромат

Где формула цветка утрачивая сложность

И свежесть падает в щербины колоннад

 

И ледяной укол в растаявшее сердце

И бледных прелестей сентиментальный ад

Удар крыла о сталактит инерций

Замедленно хрустит поет кричит как водопад

 

И вся во власти жадного глагола

Хрипит гортань – кровавая дыра

Ты рьяно молодеешь год от года

Хватаешь камень и кричишь «ура»

 

И на пейзажах внутреннего смога

Пьянеет радугой паучье стекло

Свистит в хрустальной паутине мозга

Воображаемо подбитое крыло

 

И в ледяную ночь стремительно вмерзает

Гигантское крыло и бьется как нарыв

И плачет и блестит в секундах замирая

И плавает в ночи голубоглазый взрыв

 

Блевота пена пух пуанта кокаина

Находит может быть пугливую мишень

Шуршит и тает целлофановое кино

Сгорает книга про буддизмы и женьшень

 

Каракорум, глоток спасительный стакана

Скелет властительный фарфарово горит        

И конские хвосты – штандарты Чингисхана

Уходят за хребты уходят за Коринф

 

И можно спутать все координаты

И повторять: монголы птице-конь

И повторять святое слово «надо»

И за него идти естественно… в огонь

 

И отгорев смотреть обугленные руки

И на костер где сучий ливень льет

И вопрошать: сей аргумент довольно хрупкий

Что где-то есть любовь и где-то есть полет

 

И в зеркало смотреть и в стриптизе металла

Когда зрачки фиксировано злеют

Вокруг зловеще незаконченного тела

Пунктиром белым женский силуэт

 

Увидеть посреди плащей и сумок

Висит ее пальто и есть на свете бог.

Так почему она вбегает в сумрак

Где бэби спит слюнявый как бульдог

 

Все кончено, тебе не отвертеться.

Сексоидный удар, зеркальное стекло.

Несчастье, или это… режет сердце

Кривою саблей белое крыло

 

Где шелк преодолев томление испуга

До кровомщенья ненавидит ворс  

Фосфоресценция кораллового пуха

Взлетает как седой павлиний хвост

 

И на ее глаза и ласковое слово

И на ее … кудри цвета льна

Обрушился удар сверкающего клюва

И белых перьев накипевшая волна

 

Седой как борода седой как брови барда

Триумф который ждался столько лет

И в хлопьях мокрого ночного снегопада

На звезды воет одинокий интеллект

 

Свистящий выплеск полного стакана

Трескучий скрежет влажного стекла

Прищур раскосых глаз … штандарты Чингисхана

Уходят на Коринф без хохота и зла

 

Полет о неподвижности наверно

Ироничен, пресловутый парадиз

Безмолвствует, в гранитное инферно

Вцепилась как сосна дорога белых птиц

 

И наша грусть по сути лунно-лисья

Бери свой инструмент и песенку наярь

На белой плесени оранжевые листья

Весна окончена и навсегда январь.




 

 

Воспоминание о кавалере Мариино

 

Девочка раздевает куклу

Порцеллановые прелести куклы смутно светятся

В ласковых прикосновениях живой эпидермы

 

Хрустальные змеи мыслей содрогаются в раздавленной

Сирени а ногти мадам стискивают жемчужное ожерелье

Словно айсберги колибри         

        

Мадам в капризном ручье вашего голоса я ищу

Золотой песок вашего «да»

 

И в хищной пустыне вашей груди караван моих

Рук бредет в поисках ложного солнца

 

И девочка засыпает прижимая к себе куклу и сонные

Пальцы девочки вырывают нейлоновые ресницы из глаз

Куклы

 

Мадам в черной вазе вашего взгляда умирает

Гортензия моего сладострастия

 

И в леопардовой пене ваших слов прихотливо скользят

Лиловые кораллы иронии и мы и мы

 

Закрыв глаза читаем ирреальную телеграмму о воображаемой

Смерти вашей придуманной дочери

 

И оторванная голова куклы лежит между нами




 

 

Песня  о Летучем Голландце

 

Fly Dutchman играет Шопена.

Ноктюрнов кровавая пена

Течет с фиолетовых пальцев.

Fly Dutchman играет Шопена.

 

Глазницы восторженно пялит

Оскаленный череп матроса.

Густеет в стеклянном рояле

Недвижный полет альбатроса.

 

Мажорным пульсирует ритмом

Зловещей звезды нагота.

И плавают в банке со спиртом

Пронзенные руки Христа.

 

И статую белой Фемиды

Сечет ослепительный ливень,

И хриплый кошмар Антарктиды

Терзает голодный форштевень.

 

И бьются в свинцовые скалы

Зеркальные молнии грез.

Бурун, опьяненный и шалый,

Пригнулся, взлетел и замерз.

 

И хищный, костлявый корабль

В нагом силуэте невроза

Прорвал леденелую даль,

Где ртутью сползается проза,

 

Где знаки проклятых вопросов,

Как змеи … свистят и поют,

Где белые кости торосов

Ломает неистовый Зюйд.

 

И вот дерзновенным ударом

Он поле разбил голубое,

Где вздыбилась белым кентавром

Фантазия Эдгара Поэ.

 

Он рвет ледяные оковы

И в тягости жадной … взлетел

Туда, где последнее Слово

Распято на Южном Кресте.

 

Мгновение. Звезды. Матросы

Разбили ненужный компас

Серебряно светятся слезы

В провалах обугленных глаз …

 

Как мало проходит со смертью …

Вновь детство. И гипсовый эльф.

И труп мой коралловой ветвью

Колышется в пене my self.

 

Fly Dutchman играет Шопена.

Fly Dutchman играет Шопена.

О боже!

Fly Dutchman играет Шопена

С – moll.




 

Волки

 

Ночные улицы. Глухие переулки.

В мясных лохмотьях ежится скелет.

Свеча плывет. Искатели науки

Вдыхают пенистый, тягучий след.

 

Известно им, что лечит от недуга

Химическая боль улыбки саламандр,

Что квадратура солнечного круга,

Взрываясь, возродит искомый диамант.

 

И надо вырвать нож из виноградных гроздей

И в середине перерезать ноль.

Туман. Луны  искусанные груди

Лимонной кровью отравляют ночь.

 

И напряженные округлости асфальта

Косматых пальцев оплетает жгут.

И, молча, в клейкой паутине факта,

Инвестигаторы, склонив колени, ждут:

 

Когда из пропасти, которую профаны

Зовут «иллюзией», поднимется Эрос,

Когда его огонь – кудрявый и хрустальный

Забьется в бледной эпидерме грез …

 

Когда с вонючим треском голой тезы

Сгорит червивая эклектика ума,

Когда среди сиреневых гортензий

Взойдет незнанья повелительная тьма.

 

О внешний мир … гнилая мякоть плода.

Его грызет толпа седых калек.

Костры на площади. Неотвратимо, твердо

Жестокая игла пронзает интеллект.

 

Ритмично, как неутомимый поезд,

Среди раскрашенных, обледенелых тел

Идет сутулый и мохнатый антропоид,

Зажав ногтями взвинченную цель …

 

Идет … и вампирическая Форма

Вжимаясь, сладостно высасывает мозг,

И в позвоночнике стерильная истома

Белесой радугой перегибает торс …

 

Молчание. Голубовато зреет Вега.

Паноптикум искривленных пространств

И тонкий хруст: переломилась ветка,

И кто-то вкрадчиво ступил на снежный наст.

 

Худой башмак. Следы. Помет коровий,

На мостовой желтеют два клыка.

Измазанная алой, сочной кровью,

Предсмертно корчится мохнатая рука.

 

Квадратные дома. В засаленных постелях

Трясутся жабы женской наготы.

Ночь надвигается. И на прозрачных стеблях

Горят зеленые и жадные цветы.

 

О внешний мир! Зачем? Куда? Откуда?

Скорее вспять … по собственным следам …

Плывет по венам раскаленная секунда

И восприятие горит, как Нотр-Дам.

 

В разорванных сетях усталого каприза

Сверкает злобный смех горбатой чешуей,

И по холодным улицам Парижа

Пронзительно петляет волчий вой.

 

Уверенно ступает волчья лапа,

В тумане снежном плачет карильон.

Опасливо, сквозь призрак Кадиллака

Крадется жулик – Франсуа Вийон.

 

Неоновый мираж. Энергия и мода.

Экзотике удара нет границ.

Охотничий трофей – оскаленная морда

Вплетается в прыжок шерстистых мышц.

 

Триумф агрессии. И головокруженье,

И гнев – как педикюр в разбросанных ногах,

Задача белизны фарфоровым решеньем

Вздымается в напудренных снегах.

 

И вкрадчиво сползает крышка гроба,

И гнойных роз просвечивает прелесть,

И в шелковой фактуре небоскреба

Шуршит морозной пеной волчья челюсть,

 

И вой кладбищенский … и в непрерывном ветре

Стеклянный хруст … переломилась ветка.

Зеленый ободок зрачка – и в центре

Голубоватый остров … стела … Вега.




 

 

Волки-2

 

Ночные улицы. Глухие переулки.

Дрожит в снегу зеленый силуэт.

Вокруг зрачков искателей науки

Пылает радуга неисчислимых лет.

        

Известно им, что лечит от недуга

Химический состав улыбки саламандр,

Что квадратура огненного круга

Способна возродить искомый диамант.

 

Известно, что из сердца аномалий

Багряный луч направлен на восток,

Что бродит в городе невидимый лунарий,

Высасывая кровь белесых нечистот.

 

Из той субстанции, которую профаны

Зовут «фантазией», вздымается Она,

Над нею реет снег фиалково-хрустальный,

Над эпидермой грез выходит белизна …

 

Но ждут они, когда в ночном делире

Сгорит червивая эклектика ума,

Когда блеснет среди капризных лилий

Незнанья повелительная тьма.

О внешний мир – гнилая мякоть плода,

Ее грызет толпа слепых калек.

Костры на площади. Неотвратимо, твердо

Жестокая игла пронзает интеллект.

 

О внешний мир – инерция и масса.

Ведет в небытие незримая рука

Конкретность красного, растерзанного мяса,

И многоцветие полета мотылька.

 

О внешний мир – зачем, куда, откуда?

Скорее вспять – по собственным следам,

Плывет по венам раскаленная секунда

И восприятие горит, как Нотр-Дам.

 

Зачем нам дух – упрямый, злобный рикша,

Таскает тело, вертит головой,

Ведь все равно по улицам Парижа

Пронзительно петляет волчий вой.

 

Уверенно ступает волчья лапа,

В тумане снежном плачет карильон,

Опасливо, сквозь призрак Кадиллака

Крадется жулик – Франсуа Вийон.

 

Неоновый мираж. Энергия и мода,

Экзотике удара нет границ.

Охотничий трофей – оскаленная морда

Вплетается в прыжок шерстистых мышц.

 

Костры на площади. В снегу – морские звезды.

Среди разбитых стекол, терпелив,

Блуждает краб. Шипя, спадают воды.

Finita. Начинается отлив.




 

 

Болеславу Лесьмяну

 

В твоих волосах запутаны сосновые иглы и ночи изрезаны

Осокой

Юноша останови свой неуверенный бег

Пока пауки не высосали твоих зрачков

И фиолетовая чащоба не проросла через мозг

 

Зачем

Ты оставил поляну

Где цветы сладострастные и нетленные кружили тебя

Водопадом своих сновидений и лукавый ручей

Дразнил тебя томной иронией женских изгибов

 

А теперь ты разрываешь ногтями кару

И тянешь руки к сосновым шишкам словно они

Гесперидовы яблоки и перед камнем

Что ржавой порос бородой ты склоняешься как перед богом

 

И там где пространство совпадает с тишиной

И в тишине золотыми прожилками блестят крики сильванов

Лесная зеленая пена шипя отступает

Образуя круг сумасшедший где пляшет секунда

 

Юноша останови свой неуверенный бег

В болоте гниет звезда и жабы хохочут

И грязная ртуть на сиреневых травах висит

 

В шпажнике и желтоцветах бродит пьяная старуха

И космы седые шершавят белесые вислые груди

И в черных глазах ее плавает

Иней ресниц

 

Лови ее лови

 

Благословенна будь ревнивая страсть к божеству

Бег через лес и желание стать андрогинном




 

Дениза

 

Любовь нормальную изведав до конца

Она пришла к стенам старинного дворца

 

В ее иронии безумие блестит

Дениза не гляди в глаза кариатид

 

Изваянные тьмой гранитных глыб

Они мечтают о судьбе летучих рыб

 

И ради глубины покинутых зеркал

Они сорвут устои каменных начал

 

И с фантастической вершины идеала

Они похитят ветку белого коралла

 

И из органных труб серебряного леса

Польется тонкая сиреневая месса

 

В гранитной пене напряженных губ

Багряной искрой пропадет твой труп

 

И в красноватом сумраке окалин

Для скульптура возникнет новый камень




 

 

И дырявая автомобильная шина …

 

И дырявая автомобильная шина

И скомканный обрывок газеты

И ржавая консервная банка и

Продавленный пинг-понговый шарик и

Разорванная бабочка и все

 

Что было когда-то и хранило воспоминания

О небе в пене одуванчиков

О роскошной жизни удара

О почтовом ящике

О распластанном реве мотора и все

 

Что было когда-то и надеялось

На идеальную метаморфозу

В павлина в цистерну в дирижабль и все

 

Что сверкало и шуршало и билось и летело

И теперь

Ожидая сожжения

В концлагере мусорной свалки

 

Вспоминает потерянный парадиз своей формы




 

 

Ужас …

 

Ужас

Это слово белесой змеей выползает из раскрашенного рта.

Трупы и горбуны и восковые фигуры и дети о двух головах

Обыденны: мы встречаем их на улицах и на работе

И предчувствие ужаса начинается с простых ситуаций:

Бледная мадмуазель находит в любимой книге

Засохшего паука:

Мужчина страстно беседует с НЕЙ по телефону

И вдруг ОНА входит и садится рядом:

Человек с деревянной ногой ловит бабочку

И с наслаждением ночью

Выдыхает ей в глаза сигарный дым:

Некто шарит в углу в поисках спрятанных денег

И находит

Прядь седых волос в паутине

И предчувствие ужаса начинается с простых ситуаций

И все страстные губы и все пытливые руки

И все жаждущие лица

Озарены золотой зарей ужаса

И тот кто НАХОДИТ –

Ужасней чем божий гнев.

В старинной книге сказано:

Ужас поджидает нас

На семи пересечениях мечты и действительности

Истинно так

И кровавый плевок на портрете Джоконды

И темная фигура там за шкафом.

 


 

 

Да здравствуют деловые люди …

 

Да здравствуют деловые люди

Они болтаются на теле цивилизации как бубенчики

На шутовском колпаке колоритный звон в нашей

Монотонности

 

Один сидит в грязном сугробе и дрожащими пальцами

Пытается собрать сигареты рассыпанные перед ним

Картами таро

 

Другой вооруженный большим магнитом ходит по магазинам

И притягивает к себе часы и другие изделия

 

Третий вырезает на стенах общественных туалетов свои

Комментарии к Кама-сутре

 

Четвертый наклеивает фальшивую бороду чтобы не узнать

Себя в зеркале

 

Пятый упорно ловит бабочку улетевшую из его мозга

 

Шестой поджигает медузу с высокой целью превратить ее

В черного лебедя

 

Деловые люди уверены что жизнь есть беспрерывное дело

Деловые люди бессмертны ибо смерть есть ничто иное

Как отсутствие всякого дела




 

Наши глаза любят нас дурачить …

 

Наши глаза любят нас дурачить:

Раздавленная роза на мостовой

Это не роза

Это темные круги на воде от падения нашего тела

В реальность.

 

Слух обманывает нас

Это не фортепьяно

Это царапает когтями хищная птица

Белые когти.

 

Пальцы обманывают нас

Это не волосы любимой женщины

Это красные кораллы в зеленой воде.

 

Сознание обманывает нас

Мы не инженеры и не убийцы

Мы зомби

И наши бессильные руки

Не могут стряхнуть землю наших жестов и наших забот

И здесь нет движения

А только лохматые пятна

Переливаются в водопаде зеркальных осколков

И наука о нашей жизни – не философия

Это зоология глава тринадцатая –

Жизнь червей в восковом яблоке.




 

 

Ребенок волочит по булыжникам …

 

 

Ребенок волочит по булыжникам разболтанную деревянную лошадь

И голуби клюют пеньковый хвост

Пьяный конюх хлещет по глазам бурую клячу

Падает обессиленный ее слезы

В его блевоте блестят

 

Рыжий мустанг бледно сиреневый в своей напряженности

Норовит укусить колено призрачного всадника

Белокурый герой блеском своего меча оплодотворяет демоническую кобылу

Очертание кентавра проплывает в золоте копыт

Растворяясь в созвездии

 

И каким Эдгаром по сплетенным в лассо поймать

Смутную линию кентавра в тлеющем звездопаде

Космического льда

 

Вороной конь пляшет на остриях пьяных копий

В оранжевой воде его криков ржавеют шпоры

Кузнец бросает в колодец сломанную подкову

 

И разболтанная деревянная лошадь валяется на свалке

Исклеванная голубями.




 

 

Улыбка иногда встречается в природе …

 

Улыбка иногда встречается в природе

Хотя человек искалеченный улыбкой опасен для общества

 

Улыбка решает квадратуру круга если под квадратом

Понимать рот а под кругом губы

 

Корабль оцепенелый во льдах это улыбка Арктики

Утопленни к это улыбка реки

 

Муха улыбается когда она после долгих стараний попадает

В паутину и паук пренебрегает ею

 

Когда раскаленным крюком вопроса «кто ты» поймать

Угол рта рождается улыбка

 

Она тлеет в зубастой очевидности смеха как

Лилия в серной кислоте

 

Изобретатель улыбки пошел надо полагать на кладбище

И двумя гвоздями перекосил лицо покойника хотя

Улыбка иногда встречается в природе

 

Улыбку необходимо повсеместно уничтожать

Кто поможет в борьбе с улыбкой

Может быть молитва

Может быть танк




 

 

В каждом взгляде издевка …

 

 

В каждом взгляде издевка

На Монмартре  играют в бридж

Наглый красивый как девка

Рембо явился в Париж

 

Голландский солдат на Суматре

Оружие диких племен

Химеры богоматери

Пьяный сатир Верлен

 

Эти французские мэтры

Бенсерад или Вуатюр

Какие к черту поэты

Кроме тебя Артюр

 

Быть поэтом о боже

Ободран семнадцать лет

Бросается вшами в прохожих

И пьет голубой абсент

 

Для быдла одна свобода

Ютиться в своих городах

Я знаю спасенье от холода

Надо искать во льдах

 

В снегах в голубых торосах

Среди перламутровых стен

Белой мистической розой

Расцветет истерзанный член

 

И с обнаженного лезвия

Теки моя кровь теки

Я знаю слово «поэзия»

Это отнюдь не стихи

 

Когда педерасты и воры

Сдохнут в кровавой грязи

На груди им выклюют вороны

Слово poesie

 

В нервах в планетах в природе

Бьется черный экстаз

В озаренном водороде

Поэты ищите Ортанз

 


 

 

Я устал повторять …

 

Я устал повторять, что затихли органные трубы.

Я устал повторять, что пошлите вы на хуй советских людей,

Ваши пьяные руки и ваши холодные губы

Кровоточат от пятиконечных гвоздей.

 

Да, вам больно и страшно. И вы переполнены зноем.

Я, увы, не один в вашем сердце, восходит по лестнице к вам

Ваш любовник с прерывисто радостным воем –

Инженер и новатор, нарядный, как гиппопотам.

 

Да, вы вступите в партию. И секретарь белозубый

Послюнявит вам руки, подарит вам сертификат,

И партийный набат и лихие партийные трубы

Вновь погонят славянское стадо в багряный совдеповский ад.

 

Скоро вас поведут целовать Солженицыну жопу,

Вам дадут орденок, поменяют пизду на звезду,

Напоят русской водкой и чтоб залечить вам изжогу

Вас повесят на елке в соловьином кремлевском саду.




 

 

Ах эта страсть …

 

Ах эта страсть ездить в метро

И целовать невидимых старух в жемчужной пене эскалатора

Человек бросается под поезд и пока он летит

В фиолетовом цветке его мозга возникает

ИДЕЯ

О жареной рыбе в майонезе о симфонии в белом мажоре Готье

Докладе Брежнева на минус двадцатом съезде

 

Кругом какая радость эх собрались советские люди

И сок их взглядов

С красного мяса лиц

Течет на труп несчастного юноши

 

А потом крематорий шелковый как похоть молодой китаянки

Прищемили голову дверью из глаз посыпались деньги

Динь динь  бац бум бум

 

Милый мой

Пока дымится твой труп позволь я лягу с тобой

Позволь мне быть мягким шурупом

В твоей обугленной пятке позволь мне убить клопа что горделиво блуждает в твоих позвонках

 

Могильщик примеряет твои штаны

И читает про детскую болезнь левизны

 

Это старая сказка так сказал Филипп Супо про слона

Сказка о заходящем солнце




 

 

Monte Veneris

 

Ожидание.

Многолетняя беременность молчания. Светлое зеленое эхо. Медленное созревание звука и …

Гибкий фонетический расцвет в напряженной гортани: мonte Veneris

 

Все знают об этом, обладая совершенным знанием. Все. Антропоиды,

Мертвые каннибалы, некрофилы: человечество.

Все знают ужасную историю о …

Где потерянное совпадает с найденным.

Где бледно-золотые кудри, падая, совпадают с королевой змей.

Где хладнокровный скелет нежно баюкает остальное тело.

Где стерильные слова наливаются трупным соком под розовой звездой

Мертвых …

Там

Черная лунная магнезия течет из кратера мonte Veneris

Там

В магнитных полях, усеянных огненными лилиями и васильками,

Седые усталые дети механически ловят

Седых и усталых бабочек и

Слепые пилигримы ползут по ледяным скалам к дереву,

С которого падают румяные глазные яблоки …

Там

Плавают страстные медузы, в прозрачной дрожи струится индиго,

Огибая нежную перламутровую эвфорию раковины «клеоптерис»,

Аналитические юноши называют это гибкое плавание: женщиной,

Эллиптикой, завороженностью.

 

Черная лунная магнезия течет из кратера мonte Veneris.

Где в центре окровавленных ураганов поднимается одуванчик неподвижный и царственный.

О мonte Veneris.

Все знают о тебе.

Гармонически, подобно загару, покрывает это знание человеческое

Тело и редко редко

Багряно-золотая пчела Арштея

Информирует интеллект о мonte Veneris.

 




 

 

Толпа сугубо состоит из людей …

 

Толпа сугубо состоит из людей

Если на ее вялой плазме проявится силуэт он мгновенно

Распадется в шелковом звоне денег

 

Толпу нельзя представить без денег как нельзя представить

Безрукую и безногую толпу

 

Толпа справедлива

Если ее укусить за ухо она будет жестоко мстить

 

Но если убить кого-нибудь она останется равнодушна

Потому что выпадение единицы из бесконечного числа не опечалит

Жирной улыбки бесконечного числа

 

Отсутствие очереди есть некая среда где желание теряет

Определенность

Очередь есть инструмент с помощью которого желание обретает

Конкретный объект

 

Поэтому толпа изобрела очередь

 

Белесый дым ее внимания змеится вокруг

Пышных грудей и разбитых физиономий

 

Появление калеки или голого человека беспокоит толпу

 

Появление голого калеки создает коррозию в толпе

Голый калека бесспорно индивидуален

Любить или ненавидеть толпу

Эта проблема равноценна проблеме апельсинов

По статистике апельсины любят полтора миллиарда человек

Толпа сугубо состоит из людей




 

 

Твой стакан  больным альбатросом …

 

Твой стакан  больным альбатросом ускользает из скрюченных пальцев

И синие ногти пьянеют распадаясь в стакане

И углы твоих губ распиливают

 Мутное стекло улыбки

 

Пей алкоголик ты васко да гама ищи в бирюзовых

Морях безденежья стерильную индию

 

В твоей дрожи реют снежинки презрительных взглядов

И в рвоте твоих надежд горит алмазная пыль

Секунды и бродячая собака лижет твое

Ухо как волна утопленника

 

Пей алкоголик ищи хрустального тепла безумия

Там все как здесь только голоса разъедают кожу

И сиренево фосфоресцируют

Глаза гермафродитов

 

И только

Остерегайся ленивым удавом выползать из джунглей

Твоего сна ибо ты окоченеешь в ледяной пустыне

Повседневности

 




 

 

Иронический поиск № 1

 

I

Студенистые жирные тени

Поглощают присутствие трупа

Розоватые иглы актиний

Убивают желания спрута

 

И подводные жители гротов

Хищной цивилизации рады,

Объясняя порыв патриотов

Совершенством парижской помады.

Успокойтесь. Прически не трогать.

Нежелательна дамская злость.

Пусть пурпуровый плавает ноготь

По воде белокурых волос

 

Нарочито неловким ударом

Исказите вы розовый бант,

Трансформируя сложный аквариум

В деликатный простой водопад.

 

II

 

Поздно. Электрические брызги врываются в полуоткрытую дверь. Темнота медленно отступает – на пол сочится бледная кровь нарциссов. Он встает, закрывает дверь, пристально видит свое спящее тело, белые глаза – зрачки закатились на запад мозговых полушарий. Неожиданно, в прихотливых поворотах просвечивают голубые рыбы в черной воде аквариума, вялые, холодные, тонкие руки вползают в окно, рисуют на стекле мягкие красные губы. Он поднимает ногу, но не решается опустить, ибо знает – в темноте шевелятся студенистые злопамятные спруты. Цель его неистовых желаний – бритва – блестит на столе сквозь пряди белокурых волос.

 

III

 

Горизонт. Тростниковая тина

Оплывает беззвучно следы.

Там сверкают глаза крокодила

Голубые, как вечные льды.

 

И в коррозии смуглых движений

Смешан с кровью мучительный крик:

Так … в сияющий сон уравнений

Проползает таинственный икс.

 

Засосет волосатая тина,

Агрессивная черная ртуть.

Между адом и кинокартиной

Ожиданье. Безумие. Путь.

 

Расцветает неистовый танец.

Каждый шаг длится тысячу лет.

А пучина все тянет и тянет.

Нет партнеров. И музыки нет.

 

 

IV

 

Тот, кто хочет танцевать, должен резким движением вырваться из жадной тины имитации. Этот шаг требует обнаженной и соблазнительной смелости. Искатель погружается в глубину скользкой человеческой воды, чтобы найти … жест. Через пустыню молчания приходят к музыке, через гору нещадно истерзанных тел приходят к партнеру. Эсмеральда? Невидимый заклинатель играет на флейте … и если вы повернете голову в сторону Эсмеральды, равновесие нарушится и Квазимодо прыгнет на ваши плечи. Но если вы невредимо пройдете между звуком и молчанием, между движением и неподвижностью, вы проявитесь центром ослепительного уравнения и найдете соответствие тайному иксу. И тогда вы сможете танцевать везде: на балетной сцене, в глубине мраморной глыбы, на радужной паутине, под музыку и без музыки. Музыка? Тело? Секунды и сантиметры образуют белую лилию … из ее центра  подниметесь Вы?

 

V

 

Глаза – условие полета.

И все же – отрицанье птиц.

Чуть-чуть зеленого болота

И задушевности ресниц.

 

От птиц им разве что осталось –

Ловить инсектов на лету,

И создавать свою реальность,

Высверливая пустоту.

 

Они фиксируют моменты,

Они изобретают снег,

Импровизируют предметы,

Которых не было и нет.

 

Они предпочитают точность,

Детерминируя фантом:

Вот это «сахар», это «полночь»,

Там «ветер», «хирургия», «дом».

 

Вот здесь – разрезанные вены,

В них явно не растут цветы,

В них не играют марш военный

Во славу дамской наготы.

 

О бледный ужас дефиниций …

Лягушка пьет горячий грог,

Листает желтые страницы

Рассеянно единорог.

 

И пепельница голубая

До крови рассекает стол,

И, пух подушек разбивая,

На мебель движется атолл.




 

 

Иронический поиск № 2. Норд.

 

I

 

Вооружившись длинной жердью

От разных бытовых невзгод

Старик подходит к этажерке,

Где иногда бывает кот.

 

Старик подходит неудачно,

Не поспевая никогда –

Изысканы и многозначны

Движенья белого кота.

 

И стариковской злой дубинки

Уже предчувствуя размах,

Он рассыпается в снежинки

И тает в сонных зеркалах.

 

Он не торопится за мышью,

Не катит на полу клубок,

Живет спокойной личной жизнью

Холодной, словно белый шелк.

 

Он любит страусовой пеной

Вздыматься в солнечный туман,

Звездой холодной, эфемерной,

Парадоксальной, как фонтан.

 

Он любит бархатною тенью

Скользить под призрачным мостом …

Лишь иногда, по настроенью,

Фиксируя себя котом.

 

Старик, бессильный от подагры,

Хитро глядит из-под очков,

И тлеет огонек сигары

В зеленолунии зрачков.

 

II

 

Рот исковеркано – алый

Возвещает отсутствие денег.

Мальчик ненормальный

Открывает тайный учебник.

 

Предельно ясна программа:

Сквозь катакомбы Рима

На север Васко да Гама

Направил субмарину.

 

Во дворе раздавили крысу.

Пригорелый запах подлив.

Лижет голову русую

Столь же безумный прилив.

 

Стена железобетонная,

Пустые, квадратные дни,

Солнце – звезда темная

И лучи его холодны.

 

Он берет деревянную шпагу

И тычет в свое «никогда» …

И ласкает черепаху,

Словно яблоко или кота.

 

Очки отцовского носа

Пахнут вареным рисом,

Красоты ледяная заноза

Нарывает самоубийством.

 

Он знает поговорку –

Ад устраняется адом …

Он достает веревку

И вешает над унитазом.

 

Испуганные лица

Всплывают на водной глади …

Королевские виселицы

Недостижимых Гренландий.

 

И колокольный звон

Неслышно плывет поодаль …

И невидимый ворон

Клюет ледяную падаль …

 

III

 

Бестрепетной рукой указывая норд,

Неторопливо поднимается на борт

 

Наш капитан, в зеркально-бледном свете

Блуждают пьяные узоры междометий.

 

Стеклянный перезвон безлиственных деревьев,

На темном берегу туман павлиньих перьев.

 

И в волосах фарфоровой сирены

Мерцают звезды замороженной сирени …

 

И тихо об ее хрустальный смех

Рассыпано звенит жемчужный снег …

 

В морозной глубине сиреневого пенья

Крадется горностай немого откровенья.

 

В седом пушистом сне заснеженной природы

Ползет зловещий крик замерзшей анаконды.

 

И белый крокодил, как сломанная ветка,

Хрустит в объятьях голубого человека.

 

Замерз фонтан кита. Прыжок летучей рыбы

Напоминает сталактит. Сверкают взрывы.

 

Луны и белокурых минералов

В созвездиях пылающих кораллов.

 

Медведь грызет фарфоровую ногу.

Среди горбатых льдин нашла дорогу.

 

Ночная бабочка … взлетела на торос,

Прошелестела и рассыпалась в мороз.

 

И капитан, взглянув на сломанные реи,

Решил, что нет пути в Гиперборею.

                                                         Ирке, кудрявому мальчику




 

 

Иронический поиск № 3   Весна

 

I

 

Инерция тама-гуна

Книги порочный круг

Мангровая лагуна

И абордажный крюк

 

Кладбище мертвых бабочек

И голубых цветов

Читай кудрявый мальчик

Слова перекошенных ртов.

 

Нет богов и героев

Есть непрерывный труд.

Слышишь радостно воет

Электризованный труп.

 

Следи слева направо

Клейкий полет паука.

Следи как движенью рада

Проснувшаяся рука.

 

И восковые пальцы

Рискуют собраться в жест.

Резиновые паяцы

Колотят в ржавую жесть.

 

Неистово подпрыгивая

Пробуют твердость проблемы

И улетают пугливые

В свое зловонное небо.

 

И оттуда с высоким чувством

Рассыпают бумажные тернии

Так называемым творчеством

Так называемые гении.

 

Коленкоровые деревья

Парализованных птиц.

Густой самолетной трелью

Пропитан шорох страниц.

Триумф бесконечно малых

Буквы и муравьи

Сосут кудрявых и статных

Захлебываясь в крови.

 

Кушай мальчик вафли

Читай читай читай

Про мангровые заросли

Про джонки и про Китай.

 

Остановиться поздно

Безжалостен и ал

Ползет из блевотины мозга

Дифференциал.

 

Чернильная лагуна

И вопросительный крюк

Инерция тама-гуна

Книги порочный круг.

 

 

II

 

В присвисте в шепоте в шорохе зеленых листьев тягостный тлеющий надлом. Один довольно вяло реагирует на прикосновение темно-синих ногтей ветра и падает, и ветер плавает вокруг него словно река вокруг рыбы и потом закручивает в пенистой желтизне и дает в подруги рваную газету и они кружатся в смолистой золе мостовой и нет братьев и нет товарищей и нет безысходной мудрости матери ветки. Гибкая заостренность и фарфоровый пейзаж одиночества и свобода свобода и крах зеленого однообразия и оранжевая сения кармин блуждающая тень индиго пьяная пляска стеклянный шорох шанс: чуть-чуть королевского пурпура в центре оранжевой зари: ослепительно холодный лиловый снег.

 

 

III

 

Город. Метро. Собакоголовые

Рыщут объедки в рыхлом снегу

На тротуарах блуждают голодные

Тухлые рыбы в поисках рагу.

 

Треск эскалаторов. Лампы из ваты.

Вечер. Молчание разных сортов.

И под ногами прохожих хвостатые

Жухлые рыжие трупы цветов.

 

Свист и хрустальное столпотворение.

Ура и зажатый медяк в кулаке.

Кто-то. Кому-то. Когда-то. Вечерние

Улицы расползаются в пятнистой реке.

 

Возможно ли. Твоя  интонация.

Налет серебра в разноцветных зрачках.

Русская лирика. Варварская нация.

Взрыв словогроздий в сплетенных руках.

 

Родинка в шелковой линии фразы

Твое тело чуть-чуть совпадает с тобой.

На твоих губах бурун бледнокрасный

Возвещает кошмарного сна прибой.

 

Метро. Крысиный удар переходов.

Бросай монету. Выхода нет.

В гнойном реве и воплях антропоидов

Течет кровожадная музыка планет.

 

Синдбад. Путешествие восемь. Остров.

Ледяные лианы падают на асфальт.

Сквозь нестерпимые серые торосы

Наша жизнь: обнаженный израненный факт.

 

 

IV

 

Гренландия. Грек грюн грин ланд. Найди зарю не проявленного солнца. Найди путник северо-запад расплавленного сердца. Найди кристаллик соли в могиле птичьих криков. Гренландия. Гордый драккар невидимого короля разрезает волны белокурых волос и плавные оскаленные улыбки мертвецов. Найди весну хаоса: в замороженной секунде осыпаются и потрескивают льдинки – голова рыцаря вечно клонится на гриву коня и копыта погружаются в ночь освещенную протяжным завыванием метели ибо ни одна звезда не мерцает в этом краю                                 проклятом богом и любимом богами. Грин грин грин ланд. Ищи весну путник там где отрезанная рука обнимает ледяную кобру где в хриплом  и железном кашле голубых глыб ползает хохот где горбатый старик целует щупалец белого царственного спрута в расщелине там в упоительном тропическом сне лежит юноша: иногда ягоды падают с его увитого виноградом чела и разбиваются словно колокольчики: и в его губах зажата зеленая травинка: весна Грин ланд Гренландия.




 

 

Моление огню

 

I

 

Новорожденный старик и девомальчик ты пронзаешь внезапным озарением каплю росы на медлительных травах: твои озорные ноги в золотистой шерсти прогибают тяжелую сосновую ветку и когда тебе надоедает водопадная игра секунды растворяешься в прозрачной древности фарфаровых лесов где в леандрах столетий глаза слышат опаловый перезвон оленьих рогов

и вдруг

огибая колючие  заросли с торжествующим ревом ломая корявые сучья ты прыгаешь на поляну где дрожат от холода людоеды ты бешенство каприза карающая десница эльфов – проблема беременная собственным решением ты голубой странник тлетворных болот

иногда

ты лежишь раскинув тонкие карие руки и снежный фонтан твоих волос обсыпает ресницы прихотливыми звездами

и твое размышление

тяжелым отравленным пеплом засыпает все источники знания

и рождает ледяной бутон фанатизма в мозгу самоубийцы

и придает пряную сладость пальцам ребенка терзающим куклу

 и убивает твою обезьяну что течет в проводах освещая людские жилища.

 

II

 

Уставая писать книги и строить мосты мы погружаем голову в ручей что течет из наших снов и долго долго пьем тяжкую темную воду

 

ты сидишь у ручья лаская ладони ресницами: поворачиваешь плечи и смутно мерцает твоя страшная маска шамана

 

плачут и поют водопроводные трубы: разрывая тьму разрастаются оранжевые круги твоих глаз и магнитные зрачки возбуждают в нашем теле вибрацию бездомности

 

пропадает комната цветы телефон наши голые ступни опасливо щупают щербатый асфальт – там и сям разбитые бутылки покареженные консервные банки с размаху на осколок стекла резкая боль комната …

 

и вновь твоя страшная маска шамана в белесом сумраке мокрая бетонная лестница вниз вниз полуоткрытая железная дверь запыленные лампочки нет оранжевые круги твоих глаз затягивают в бездонную сырость подвальной вины

 

Шорох. Тени. Что-то омерзительно липкое скользит по ноге и крысы ритуально воют над искусанным трупом ребенка и там на обсыпанной штукатурке углем нарисован хранитель сокровищ вот оно эльдорадо твой гулкий шепот в ржавых гвоздях наспех сколоченный ящик и там … седовласая белая разрубленная на куски змея

 

комната цветы телефон окровавленная ладонь

 

глубоко глубоко под городом плачет слепой отец.

 

 

III

 

Медленно занимает мебель свои места зеркало затянуто безлюдной паутиной скрипнул стул кого-то мгновенно уже нет в  комнате опустив голову стоит женщина в углу держа свечу без фитиля подходим раздвигаем пряди волос боже она падает и растекается бледно-розовой лужей надо бежать

 

в коридоре под фотографией господина в черном лежит белая тугая веревка обвязываем крест накрест чемодан ибо ясно что надо бежать

 

на площадке лестницы рваная газета «побег прогрессивных супругов увенчался успехом» надо бежать

 

на улице воют роют шуршат кричат: мужчина прыгнул из окна удачно – прямо под машину одобрительно поблескивают фары из его живота расползаются жирные пауки и течет ежедневность: старик слюнявит глазами плавно обтянутый зад девочка пытается всунуть яблоко в рот кариатиды женщина стоит на коленях перед лотком с помидорами

 

процессия голых людей в лисьих масках повязанных на затылке несет красный плакат «да здравствует вращение земли»

 

и мы просыпаемся и наше другое лицо напряженно следит ускользающий сон

 

 

IV

 

Мы не идем на работу в нашей ходьбе нет движения

мы сидим на работе там не на чем сидеть

в углу притулился старик плачет шамкают бледные десны кто-то гремя ожерельем сует ему соску бешено сосет

 

наш краснокожий начальник трясет париками за поясом размахнувшись швыряет нам в голову томагавк и кричит перепишите: это имеет безусловно важное отношение к безотносительной важности условия а потом входит товарищ в белом балахоне и звонит в колокольчик

 

а мы морщим брови: почему никто не боится прокаженных

 

очевидно что-то оч-чень неладно с нашими органами чувств

 

мы принимаем очередь серых понурых мужчин за элегантную даму

 

и когда нам плюют в лицо мы улыбаемся ну что вы как мило с вашей стороны

 

и когда лысый паралитик грузно трясется и орет прыг-скок мы скандируем о лидер зови нас к борьбе

 

многое непонятно

 

 

V

 

Ласково хрустальные змейки звенят в переливах вакуума

 

назови свое имя огонь и мы будем его повторять на капризных узорах знамен на лукавых и нежных губах серебристых Диан в лепрозориях темных богов

 

это имя сверкает крылом вороным на порталах старинных соборов

 

и зелеными пятнами проступает на трупе Клода Фролло у подножия Нотр-Дам

 

навсегда неужели

навсегда в голубых звездопадах отшумела реальная сила вокабул

 

твой хрустальный зенит в леопардовой пропасти неба твое семизвездное имя

 

вызывающе тонкие руки: загорелый туман диаманта на краю фараоновой позы

 

мы лингвисты молчания ждем преклоняя колени и сапфировый круг возлагаем на твой кенотаф

 

 

 

VI

 

Аквариум кафе человеческая вода очарованно запрокинув голову проплывают утопленники в стеклянном экстазе своих сновидений

 

некто в рваной рубахе надувает резиновых лебедей и в зеркальном прибое пьяной драки голубыми рыбками сверкает хриплая икота

 

певица забывает свои бедра в разных углах эстрады медленно вспухает кровавый глаз саксофона мой милый смотри на меня со стены прыгает оранжевый дикарь во мне столько страсти огня и натягивает тетиву и вспыхнет вино любви стрела пронзает алкогольные облака в моей продажной крови мандариновая цепочка ползет в ложбинку ее грудей

 

 и черный пес урча грызет голову в золотом пенсне

и страшны белые глаза надкусанной колбасы

и страшна пьяная старуха что прячет пустые  бутылки в черный мешок

и страшен единственно реальный за столиком в углу

и кто им поможет: певице псу колбасе старухе и единственно реальному

никто

может быть сутулый брюнет который покачиваясь блюю-блю-блюзово ищет рыбную кость в зубах фортепиано

 

VII

 

Расскажи нам о пепле о материи беременной золотом

Расскажи как сжигают колдуний чтобы родили их сыновья

И еще

И еще расскажи метафизику снега

Мимолетен

Словно Эрос орфических тайн ты крадешься

Седым стариком за сиреневой женщиной

И пепел сожженной сирени

Рассыпается снежной октавой в невидимых

Пальцах молчанья

Мы несчастные дети рожденные тьмой на

Границе жестоких безветрий

Мы знаем только золу

Мы знаем

Что клыки и бичи и удары рождают золу

Что познание мертвых объектов рождает золу

Расскажи трансформацию тленного тела

В бессмертие пепла

Расскажи нам о пепле о матери – сына

О тайне любви

VIII

 

И больше никогда

не зашумит в тамариндах тропический ливень

 

здесь только арена и только мокрый песок

и кудлатое кружево тромбона и гулкая истерика барабана и едким любопытством разъеденные морды и музыка которая глохнет одинокой падалью в травах зрителей и обруч затянутый розовой бумагой

 

тяжкая лапа колышется в бархате своих возможностей

прыгай тигр

прыгай нахмуренная волна фауны

 

останови зрачки в них грозовой тучей

сжимается древняя ночь

 

обруч затянут розовой бумагой и сквозь арену бредут красные монахи к статуе Будды заросшей мхом в джунглях Брамапутры и прорастают злые жадные цветы сквозь тело центрального укротителя

 

прыгай в розовую пустыню

 

они принимают твою снисходительность за колебание они не понимают гибкой мудрости могущества

 

эти креатуры отличаются наивностью

они даже не знают что с ними будет после смерти

 

 

IX

 

В море седых облаков тонет лодка обугленной феи

В замысловатых снах молочая в корнях мандрагор и ожогах крапивы

Горит и бунтует каприз дочерей саламандра

 

Вегетация снов исковеркана взрывом реалий

Клевета лебеда белена волокнисто-вербальные травы

И над ними густой паутиной

Плавает смех конокрадов укравших Пегаса

 

Здесь не поют планеты и девушки не танцуют

В щелочи подлой толпы распадается пенье и танец

Здесь негритянские бедра вихляют и воют лохмотья

Внечеловеческой  ритмики

И дрожат восковые цветы в созерцании женского мяса

Мы не умеем просить в нашей вялой гортани

Нет напряженности необходимой рожденью

Божественных гласных

 

Мы коверкаем рот

Чтобы придать губам очертанье единственных слов

О если бы наша женщина имела скелет и наша свеча фитиль

О если бы наше тело ценой собственной жизни родило твою тень

 

Знай

Наша суть наши руки и наши тайные

Грезы – только ладони поднятые к тебе




 

 

 

О Nani твоя сомнительная …

 

О Nani твоя сомнительная  реальность пропадает

В лиандрах моей иллюзии

 

Или ты взрыв воображаемой жемчужины

Или отблеск посланный хищными зеркалами

Того света

 

А когда-то было дрожание паутинных структур

В оранжевом уравнении листьев

А когда-то мохнатая гусеница пила воду

Из впадины оставленной фавновым копытом

 

А когда-то на ослепительной чешуе дракона

Чернел поцелуй извращенного ангела

А когда-то

 

О Nani моя жизнь безнадежна

И лохматая волна безумия

Не залечит придуманного укуса в бархатной плоти

Моих дней

 

И только след твоих пальцев в моем теплом снегу

 

И бледное нечто бьется в предвечности М




 

 

TERRA FOLIATA

 

Тот кто знает о terra foliata

Может забросить все книги

И кто не знает о terra foliate

Никогда не научится читать

 

Это белая хрустальная земля усыпанная желтыми листьями

Центральное напряженное С в слове «философия»

Розовый спрутовый  щупалец

Расцветающий на планете Сатурн

 

Искусно и осторожно

Отрежь плеск волны от ее блеска

Расколи окружностью

Первозданность материи прима

 

И не забудь

Пять именно пять пальцев правой руки

Опустить в колодец глубокий как сама бесценность

Опустить в расплавленный сиреневый снег

 

Близь открытого входа в закрытый дворец короля

Лежит андрогин

И в его волосах змеится двойная спираль

И в опаловом перламутре его ногтей

Темнеет КОСМОГРАФИЯ Роберта Фладда

 

И в лебеде леденеет Леда

 

Это странная древняя легенда

 

Легенда

 

               о terra foliate


 

 

… Irène

 

В твоих глазах плавают черные лебеди

И тени твоих ресниц

Надломлено отражаются в обнаженных оранжевых лесах

 

Осень

 

И мы плывем

На северный полюс твоей изысканности

В бледнозеленокоралловой неподвижности

Где в волнах светится ирония

А в иронии блуждает холод

А в холоде распадается солнечный апельсин

 

И когда белесая медуза ночи

Засосет наши мачты

Капитан расскажет нам о Нарциссе

Умирающем в палинодии порцеллана

И конкретная страсть

Растерзает зрачки штурмана

 

И он будет долго долго думать и может быть скажет

Что если бы ОН

Назывался Актеоном

ОН предварительно накормил бы своих собак

 

Осень осень осень


 

Пустыня

 

В желтую, зыбкую тленность

Вползают руки мои.

В скользкую неестественность

Геометрии … змеи.

 

Там кончается этика.

Там песок желтей.

Там цветет диалектика

Обломанных ногтей.

 

Пальцы вползают глубже –

Однозначно веленье руки.

Апельсиновые, жемчужные

Осыпаются пески.

 

Чуть чуть сумасшедшего риска –

Слиток золота, прядь волос.

Самозабвенье поиска,

Осязания галлюциноз

 

Глаза раскаленные бога

Оставляют в коже следы.

Ах если бы влаги, немного

Артезианской воды.

 

Или перьев страуса

И шелкового льда,

Чтоб фаланги впивались страстно

В пушистое, нежное «да».

 

Но только ржавое лезвие,

Покрытое красной слизью.

Неведомая агрессия,

Названная «жизнью».

 

И только жгучие спазмы,

И только ладони изранены,

Из них высыпаются атомы,

Оставляя наивные тайны.

 

Нет в пустыне оазиса,

И нет караванных путей.

Лишь минимальная разница

В цвете и форме ногтей.

 

Познавайте, пальцы, и ройте,

Бороздите в песке слова.

Рука всегда в работе,

Пустыня всегда мертва.




 

 

Верблюд и жираф

 

       à Irène

 

Жираф все бегал по комнате в коммунальной квартире. Верблюд дожевал свой обед и уже хотел приняться за десерт, но счел неудобным не предложить соседу банановую корку: «Не хотите ли, мой высокий друг?» Но жираф все бегал. Тогда верблюд спросил: «За что вы сюда попали?» «Я совершил ужасное преступление, – отвечал жираф, – я погнался в лунную ночь за жирафой не из нашего стада». «Чудеса, – подумал  верблюд, – о каком чужом стаде можно говорить? Разве не все мы братья?» Однако, решив, что невежливо так много думать, верблюд продолжал: «Конечно, это тяжелый проступок и потому, мой друг, смиритесь и разделите мой десерт». «Ах, если бы знали, – закричал жираф, – что такое полет!» «Сам я лично не летал, – вкрадчиво  произнес верблюд, – но самолет видел». «И вы даже видели лазоревые луга?» «Разумеется. Я и несколько моих друзей путешествовали в тех краях. И мы видели там ваших родственников». «Не сердитесь, но вы никогда не видели, как мы летаем?» верблюд подумал несколько секунд и решил, что самое лучшее сказать «нет, не видел». Сказано, сделано. «Мы летаем по длинным голубым нитям, которые, слегка прогибаясь, мягко и плавно влекут нас к лазоревым лугам. Когда мы летим, наши тела, наши тела превращаются в лунные блики, усыпанные отражениями черных жемчужин …» При таких словах неожиданно вылез старый паук и прикоснулся к ноге жирафа. «Простите, – неожиданно певучим голосом протянул новый гость, – я решился прервать ваш разговор одним вопросом: «Вы когда-нибудь были пауком?» «Не могу сказать, – нерешительно ответил жираф, – я плохо знаю, кто это такие». «Ах, как много вы потеряли, – музыкально интонировал паук, – тогда  вы познакомились бы с темными углами, норами длиной в два миллиметра, где все электричество мира бессильно. Вы узнали бы джунгли древесных половиц, где не проползет даже самый активный шелковичный червь. Вы узнали бы любовь самых нежных и мохнатых лапок, чуть клейких от сладострастия, вы побывали бы на нашем концерте, где наши солисты поют так громко, что солнечная пылинка от восторга умерла. Вы увидели бы …» при этих словах жираф перестал бегать и улыбнулся верблюду.

tpc: