Беседа нищих

БЕСЕДА НИЩИХ

 

   Речь пойдет не о романтических нищих “Двора чудес», что обессмертил в саоем романе Виктор Гюго. Нет. Они измельчали как всё на свете в этом мире. Нет. Речь пойдет о массах людей неухоженных, плохо одетых, живущих черт знает где, вороватых, попрошайках, скорчившихся в переходах метро, наглых, орущих, пьяных. Когда сгорбленный на костылях подставляет вам свою голову, похожую на щетинистую гнилую репу, обвязанную цветастым платком, и орет о подаянии – это нищий; когда понурый старик сидит на ступенях и, опустив седую голову, смотрит в грязную кепку, где сияют, как две звезды, два медяка – это нищий; когда пьяный ухарь топочет, скрипя сапогами и кричит, что он в Афгане тюкнул тридцатник душманов, а теперь и пожрать, мол, не на что – это нищий; когда проворная старуха в залатанной кацавейке собирает на птичьем рынке котят в кирзовую сумку – это нищая. Их много, они – регрессивное человечество. Политика их не интересует, религия не интересует, судьба планеты не интересует. Страх им несвойствен, надежда тоже. Они знают, что были всегда и будут всегда. Как их назвать? Сообществом, коллективом, массой, гурьбой? Трудно определить. У них случаются организаторы, лидеры, заводилы, но все это носит минутный характер. Друзей ментов они уважают, но не любят. Мазуриков, уголовщину, урлу ценят довольно невысоко, потому что те хотят «выбиться в люди», быть «при деньгах», а нищим это совсем неинтересно. Как ни странно, очень любят птиц, видимо считают их родственными душами. Один нищий, увидев гравюру «Святой Франциск проповедует птицам», аж разъерепенился: «Видал дураков, да такого поискать! Птицы-то поумней его будут раз в сто!»

   Любят посудачить в уголке какой-нибудь свалки, сидя за стаканом денатурата или скверной водки. Мата не любят, арго, как такового, у них нет. Обсуждают пропавших знакомых: «А куда Карась-то подевался? А ты не знал? Так его Штырь двурыльной мацовкой устряпал. А за что? Карась тут ночлежку общелканил, да сдуру прихватил обувку Штыря. Ну ничего. Стеша ему сафьяной оплеткой по флейте саданул, теперь ходит Штырь чурбан насторону. А где теперь Ванька Сдвинутый? Я его тут видал недавно, - пробасил лысый толстяк, - висит, окаянный, на водосточной трубе, в гамаке пристроился, песни орет. Там и заснул, пока его пожарная машина не сняла. Пятнадцать суток влепили.»

   Вокруг гуляющих ободранными курицами бродили старухи. Всякая с железной палкой с крюком. В тот помойный бак ткнет, да в этот – глядишь, без прибытку не останется – одна полбатона на крюк нацепит, другая ловко подхватит драную сетку, из которой торчит консервная банка, третья вытащит оборванную ночную рубашку(внучке в самый раз). «Это что, прогорланила молодуха навеселе (молодухами зовут женщин до шестидесяти) Матвевна тут тюк сталинских денег выловила. А зачем он ей? Думала дадут чего-нибудь. Потащила в палатку утильсырья – шиш, по разным конторам – шиш, какой-то мент прицепился – фальшивые, мол, деньги сбываешь…еле удрала.» «Тоже невидаль, сталинские деньги…Дура дурой! – фыркнула рябая серьезная баба. Здесь кособокая Машка полтюленя нашла. Что это за полтюленя? Не знаю, рыба какая-то. Она его на стройку снесла, ребята ей за закусь аж рупь дали. Молодец девка!»

   Мимо прошастала старуха в залатанной кацавейке. Бабы отвернулись, зашептались: «Вот черт принес ведьмино отродье!» Старуха прошла, промурлыкав тонюсеньким голоском: «Запомню, всех запомню.» Бабы деловито засуетились, продолжая рыться в мусорных баках. Мужики лениво потянулись, встали: «Пойдем к Хрипуле, он сегодня, вроде, ловко набомбил.» Да жадюга он. Ничего, своим по глоточку нальет. И потянулись, спотыкаясь о кирпичи да банки.

   Бабы набрали всякого припасу: «Пойдем к Митревне ночевать, ейный сынок блох в допре считает.» Пришли к развалюхе Митревны, у той свечка горит, сама мелочь мусолит. «Доспела, Митревна, ишь сколько настреляла. Да так, мелочь одна. Вы чего? Хотели у тебя покемарить. Садитесь, местов не жалко.»

   Разворошились бабы, одна достала скелет от леща, другая дырявую кастрюлю с кашей, третья из кофты килек выловила. Митревна из тряпок вытащила бидон с самогонкой. «Чтой-то вы сегодня рано? Да встретили эту стерву в кацавейке, что мужика своего на лесоповал спровадила. Ну и чего? Видала, Митревна, ту девчонку лет двенадцати, в веснушках вся? Ну? Хныкала, по докторам ходила, те ее порошками мазали, в луже купали, всё без толку. Веснушки-то стали величиной с пятак, хоть на морду тряпку вяжи. Ходила девчонка зареванная, а кацавейная к ней и подкатись: «Хошь веснушки сведу, а ты мне орехов насобираешь? Я вишь на елке живу, да нога сломана, по веткам не попрыгаешь.» Делать нечего, полезла девчонка на елку да кувыркнулась вся в царапках. «Ах ты, кувалда несмышленая, я уж тебя слегой ухожу.» Неча делать, полезла девчонка снова на елку, черной белкой обернулась и давай орехи скидывать. Да орехи все серебряные. Обрадовалась кацавейка, на рынок понеслась. Торговать значит. А здесь, глядишь, неудобь какая! Один покупатель зуб себе сломал, другой молотком разбил – оттуда зола посыпалась. «Ты чем, стерва, торговать задумала», - орали все кругом. – «Даром скорлупа чугунная, так оттудова еще зола сыплется!» «Обворовали», - завопила кацавейка и шасть под елку. Да девчонка смышленая оказалась. Как увидела кацавейку, сбросила ей на голову здоровенный тухлый арбуз. Так и ходит кацавейка, в семечках заляпанная, будто негр какой, прости Господи. А девчонки и след простыл.»

 

   Мужики завели беседы важные, серьезные. Хрипуля жил в десятикомнатном кирпичном бараке – рабочие, правда, забыли семь комнат достроить, плюнули да ушли. Хрипуля лежал на железной кровати (матрас он поменял на железную печурку – она дымила вовсю) – вообще кругом железки были пораскиданы – там и сям валялись сломанные самовары, цепи какие-то, обода от бочек, печатный станок раскуроченный да швейные машинки без ручек и колес – среди всякого такого скарба лежал Хрипуля с гармошкой через брюхо да песни тянул душевные:

                                              А на параде гуси

                                              Идут нога к ноге,

                                              А дочь моя Маруся

                                              Летит на пироге.

 

                                              Подходит к ней полковник

                                              В мундире как Кащей,

                                              А дочь ему за ворот

                                              Плеснула кислых щей.

   «Хорошая песня. Не найдется у тебя, Хрипуля…того. Да одеколонца сегодня раздобыл.Знатное питье.» Чокнулись. «Ты, Хрипуля, слыхал про Сеньку Толкового, что при одном ботинке ходит? Слыхать то слыхал, да говорят этот ботинок из каждой подворотни тюрю хлебает.» «Да не о том речь. Осерчал Сенька на Мишку Кривого, что тот его выручкой обсчитал. Поменял ботинок на хороший гвоздь, входную дверь забил, а хибару поджег. Слушает, думает сейчас истошные вопли пойдут.Тишина. Перепугался Сенька, вломился в хибару, кругом дым дымищем. А в углу, пред иконой, в одной рубахе на коленях Мишка Кривой стоит да Богу молится. Дурак ты, Сенька, нашел кого поджигать. Я хошь сгорю, хошь в лес пойду, хошь в старьевщики определюсь.У меня везде рука есть. Ты бы лучше сатану этого поджег, директора рынка или церковь ихнюю безбожную.На, я тебе ботинки новые выдам, а ты покамест огонек попритуши.» А что Сенька? А Сеньке чего? Ботинки новые пропил, а теперь он как есть босиком спасать кого-то на воде изготовился.»       

     «Да про Мишку Кривого всякие байки рассказывают. Лет ему почитай девяносто будет, горел раз пять, а как загорится – бух пред иконой – отмолится, пожар глядишь на другой дом перекинется, а Мишка веник под мышку да в баньку топает. Париться любит знатно, часиков по десять, выносят прям без чувств. Зимой выскочит голый в сугроб, катается с соседским Шариком, гогочет, посвистывает, потом форсу на себя напустит и в молитвенный дом. Один раз там заснул – трое суток храпел. Однажды собрался в Оптину пустынь, а попал во Владивосток. Годика три оттудова добирался, вернулся и прямь на рынок.Енота говорят на сковородку поменял. Человек я, мол, торговый, надо и выгоду соблюдать. Да вон она, сковородка эта. «Я у него ее на рваный баян поменял, рыбки больно жареной захотелось», - усмехнулся Хрипуля.

 

   Тут послышался треск да скрип, железки в разные стороны покатились. Дверь с петель сорвалась да и в гармошку Хрипулину врезалась. «Ах ты окаянная сила! – промычал Хрипуля, - кого еще холера принесла.» В комнату въехала бабка верхом на черном козле – ногами гладит, туфлей пришпоривает. Ты откудова, Матрена, взялась на таком страхолюде? Да это мой петушок бедовый, я его метлой угостила, а он возьми да и козлом обернись. Тебе, Хрипуля, скакуна везу, ты вроде в армию собрался? Да ну!                                 - охнули мужики, - ты что, Хрипуля, того…С кем воевать собрался?

«Ох погодите, слезу с этого черта, все бока намяла, - заныла Матрена и кубарем скатилась с козла. Козел передернулся, запрыгал и рогами опрокинул железную печку. «Ах ты оглоед, - завопил Хрипуля, - подсобите мужики. – Вы вот газет не читаеге, а там комунике пропечатано. Собираемся на злейшего врага, на дремучую силу, на безрукого эскимоса, что ли. Фабрики наши захватил, мастерские разные, я уж амуницию приготовил.»

   Хрипуля нацепил одноухую ушанку, бархатные туфли, лапсердак с бубновым тузом на спине, прошелся строевым шагом. «Енарал, как есть енарал, - зашамкала Матрена, - да от тебя не то, что ескимос, слон убежит.» «Погоди, а как они безрукие воевать-то будут?» «А американцы на что - резонно заметил Хрипуля, - уже сорок миллионов протезей приготовили на одну руку.» «Оружие справное, -  мудро втавил Лобзик, - слыхали, у нас такой протезей кривоногий Шмуля всю пивную разделал, теперь там пятиэтажный дом ставят.» «Ну пора в дорогу на врага, вы тут за печкой поглядывайте, пока я с победой не вернусь.» «Орденов-то натащишь, поди все кастрюли будут при параде, - захлопотала Матрена. – Козла-то береги, авось снова в петуха обратится, продам его за настоящую цену, героя.»

Хрипуля прихватил кочергу, козел уперся, ни за что в дверь не лезет. Выпихивали всей компанией, часа за два справились. «Смерть налоть думать чует, снова в петухи норовит.» Тут гаркнул Хрипуля по-казацки, кочергой козла ошарашил, того и след простыл. Едет Хрипуля, да песню горланит:

                                                  Ескимоса, ёксель-моксель,

                                                  Родину прославлю,

                                                  Я ужо тебе, злодею,

                                                  Варежку подправлю,

…глянь, а навстречу на хромой корове едет лысый Петрушка. «Ты чё, тоже в поход собрался?», - удивился Хрипуля. – отборная кавалерия!» «Ты,Хрипуля, того что ли? Приказано лишний скот в «Утильсырье» везти. У них новый начальник, эскимос, лютая слышь. гадина. Кто не сдаст,в тундру посылает чумы строить. У меня уж три внучки там наяривают. А ты молодец козла сообразил. Четвертинку, а то и поллитра можешь тяпнуть.»

   Подъехали к «Утильсырью» - очередища – мать честная! Бабы галдят, какой-то парень привязал себя к скобе, кричит: «Пустите фронтовика!» «Фронтовик ты, обжирала бессовестная! – завопила какая-то старуха. – А где у тебя скот на сдачу?» « А у меня мышь ученая в рюкзаке.» « Мышей не берем, - толкнись к Степану, скорняку, может он возьмет», - прогундосил эскимос, «Ну и война, - кумекал Хрипуля, - может козла в такси отдать?»

   Кругом кошки визжат, овцы блеют, коровы мычат, петухи орут. Одна бабка в стакане паука бережет, шарфом прикрыла, другая дохлую крысу к ватнику прижимает. «Слушай, парень, - повернулась она к Хрипуле, - может поменяемся? Ну на черта тебе козел?» «А из дохлой крысы селянку стряпать?» «Да ты послушай, - оживилась бабка, - это она с виду дохлая. А ночью по квартире гоняет – страсть! Двух кошек загрызла, да еще к младенцу подбиралась. А воровать мастерица – будьте-здрасьте. У одного генерала сапог стащила – едва на крыше нашел. Мне за нее диван предлагали.

   Тут крыса ожила, возьми да укуси козла. Козел разъярился, лапами подрыгал, рога наставил и ринулся на палатку эскимоса. Мать честная, что тут началось! Эскимос огуливал его веревкой, собака бродячая соловьем разливалась, подъехал милицейский наряд. «Чей козел»? – заорал в рупор сержант. Козел рогами порядок наводил в палатке, в проволоке запутался, банку с олифой вылил на эскимоса, заблеял так, что бабки в обморок грохнулись. «Чей козел», - надрывался сержант. «Да вон ефтого, в кафтане», - суетился эскимос.

 

   Хрипуля почесал затылок, плюнул и пошел к себе в барак. «Ну ее, войну эту чертову. Сами не знают, чего пишут.» Вся компания уже вывалилась из дверей. «Отвоевался, Хрипуля?» Пора на промысел. И двинулись гурьбой на рынок – никчемные, никому не нужные, веселые…

 

                                            *          *          *

tpc: